Воевали на «гробах»! Упадок в танковых войсках Владимир Васильевич Бешанов «Вы заставляете нас летать на "гробах"!» – заявил Сталину в начале 1941 года командующий ВВС Красной Армии Павел Рычагов, поплатившийся за откровенность жизнью: он был арестован на третий день войны и расстрелян в конце октября, когда немцы стояли уже под Москвой, – что лишь подтверждало его правоту! Более того, слова Рычагова можно отнести не только к «сталинским соколам», но и к танковым войскам. Вопреки расхожим мифам о «превосходстве советской техники» РККА уступала противнику по всем статьям, а редкие успехи в самолёто– и танкостроении были результатом воровства и копирования западных достижений. Судя по катастрофическому началу Великой Отечественной, Советская власть и впрямь заставила армию ВОЕВАТЬ НА «ГРОБАХ», расплачиваясь за вопиющие ошибки военного планирования чудовищными потерями и колоссальными жертвами. Как такое могло случиться? Почему, по словам академика П. Л. Капицы, «в отношении технического прогресса» СССР превратился в «полную колонию Запада»? По чьей вине советская наука отстала от мировых лидеров на целые десятилетия, а войска истекали кровью без надёжной техники и современных средств управления, наведения, разведки, связи?.. Отвечая на самые неудобные и болезненные вопросы, эта книга доказывает, что крылатая фраза «Порядок в танковых войсках!» – не более чем пропагандистский миф, что Красная Армия была под стать сталинскому монструозному государству – огромная, неповоротливая, отвратительно управляемая, технически отсталая, – на собственном горьком опыте продемонстрировав неэффективность рабовладельческой системы в эпоху технологий. Бешанов В. В. Воевали на «гробах»! Упадок в танковых войсках ПРЕДИСЛОВИЕ Жестокость, ненависть и несправедливость не могут и никогда не сумеют создать ничего вечного ни в интеллектуальном, ни в нравственном, ни в материальном отношении.      Питирим Сорокин Вождь «пролетарской революции» в России Владимир Ильич Ленин интеллигентом не был, хотя происхождения был дворянского и в анкетах называл себя литератором. Согласно марксистским схемам, в ойкумене существовало два основных непримиримо враждебных класса – пролетариат и буржуазия. За первым было будущее, ему на роду было написано стать гегемоном, могильщиком капитализма и установить железную диктатуру над всем земным шаром. Второй класс давно превратился в тормоз на пути прогресса, по сути, был реакционным, эксплуататорским и подлежал поголовной ликвидации, независимо от пола и возраста. Интеллигенция однозначно относилась к буржуазии, «в силу всей обстановки общественной жизни», из которой она возникла. А ещё она была «гнило-либеральная». Для понятности: большевики относили к интеллигенции всех работников умственного труда, не имевших партийного билета. Кроме того, по крайней мере сам Ильич делил интеллигенцию на две категории. К первой относились абстрактно умствовавшие, без опоры на Маркса и Энгельса, философы, историки, экономисты, социологи, филологи, математики, писатели, композиторы, астрономы, юристы, теоретики всех мастей, просто думающие образованные люди, определяемые одним ёмким ленинским словом – «говно». От этого балласта Советская власть избавлялась решительно и с самой «бешеной энергией»: их стреляли в подвалах, оврагах и прямо на улицах, забивали в череп гвозди, душили голодом, терроризировали обысками, реквизициями, «уплотнениями», превентивными арестами, допросами и трудовой повинностью, всячески давали понять, что в грядущем коммунистическом рае места для них не предусмотрено: «Эта социальная группа отжила свой век». Только с марта 1918 года по февраль 1919-го от холода и голода умерли семь действительных членов Российской академии наук, а всего их было чуть больше сорока. В самом начале 1920 года от безысходности сунул голову в петлю профессор права Московского университета В. М. Хвостов – кому он был нужен со своими изысканиями в области этики. В Императорском Московском университете за один 1919/20 учебный год умерли 12 профессоров. Из воспоминаний М. М. Новикова: «Я помню, как А. Н. Сабанин, один из… основателей почвоведения, ослабевший от недоедания, поскользнулся на улице, упал, был принесён к себе на квартиру и скоро скончался от повреждений… Однажды меня известили о смерти профессора физиологии, любимца студенческой молодёжи Л. З. Мороховца, и я нашёл его тело лежащим на ящиках, в сарае на задворках… Жалкую картину представляли похороны этих заслуженных работников науки. На простой, громыхающей телеге отвозился скромный гроб на кладбище». В январе 1920 года Народный комиссариат просвещения расщедрился и отпустил Академии наук 197 продовольственных пайков – на 397 ещё живых учёных. Исключение составляли отдельные деятели культуры, «сочувствовавшие» делу рабочего класса. Но и этих хватало ненадолго. Фёдор Шаляпин писал наркому просвещения А. В. Луначарскому: «Я с пониманием отношусь к обыскам. Но почему обязательно ночью? Мне же неудобно!» Русское физико-химическое общество в связи с массовыми арестами учёных обратилось к советскому правительству с ходатайством об освобождении профессора М. М. Тихвинского и других деятелей науки, попавших в список «врагов народа». Ленин дал указание своему секретарю направить запрос в ЧК, заметив при этом, что Тихвинский арестован не случайно: «Химия и контрреволюция не исключают друг друга». Слово Вождя – руководство к действию. Химика Тихвинского расстреляли 21 августа 1921 года как участника «Петроградской боевой организации», почти одновременно с членом той же организации поэтом Н. С. Гумилёвым.  Пуля имела модный чекан И мозг не вытек, а выпер комом… По далеко неполным данным, за три года Россия лишилась 17 тысяч деятелей науки, культуры и искусства. Когда летом 1921 года в Праге состоялся первый академический съезд учёных-эмигрантов, то в нём приняло участие около 500 российских учёных. После Гражданской войны учёных с мировым именем «гуманно» выбрасывали из страны. А чтобы и мысли не возникло вернуться, В. И. Ленин в мае 1922 года предложил наркому юстиции в новый уголовный кодекс РСФСР «добавить расстрел за неразрешённое возвращение из-за границы», что и было неукоснительно исполнено. Тогда же перед вождём чекистов Ф. Э. Дзержинским была поставлена задача «излавливать растлителей учащейся молодёжи» и систематически высылать за границу. Чуть позже Железный Феликс спустил директивное указание: «На каждого интеллигента должно быть дело». 10 августа 1922 года ВЦИК издал декрет «Об административной ссылке», на основании которого Особой комиссии предоставлялось право высылке в административном порядке без суда и следствия «лиц, причастных к контрреволюционным выступлениям», за границу или в отдалённые местности РСФСР. Комиссия незамедлительно приступила к выполнению своих обязанностей. Уже в том же августе она выслала за кордон 160 человек из среды интеллигенции, пытавшихся отстаивать своё мнение. В их число попал ректор Московского университета, выдающийся зоолог, профессор М. М. Новиков и ректор Петроградского университета, историк и поэт, профессор Л. П. Карсавин. Основания для ареста и последующей высылки чекисты придумывали самые разнообразные: «политически подозрителен», «идеологически вредный», «тип, несомненно, вредный во всех отношениях», «имеет связь с князьями церкви», «внешне лоялен, но, в сущности, крайне вреден» и даже «пользуется громадным авторитетом». 30 сентября немецкий пароход «Обер-бургомистр Хакен» доставил в город Штеттин первую группу изгнанников. 18 ноября «Пруссия» привезла на чужбину вторую группу репрессированных россиян. За пределы «родины победившего пролетариата» были вышвырнуты историки С. П. Мельгунов (он ещё за два года до этого был приговорён к расстрелу, но выпущен по ходатайству легендарных революционеров Веры Фигнер и князя П. А. Кропоткина), В. А. Мякотин, А. А. Кизеветтер, А. В. Флоровский, профессор МВТУ В. И. Ясинский, «лучший в России специалист по сахарному делу и технологии органических веществ», профессор Петроградского агрономического института E. Л. Зубашев. Такая же участь постигла большую группу математиков во главе с известным астрофизиком, изобретателем астрографа, основателем и директором Российского астрофизического института, деканом физико-математического факультета МГУ, профессором В. В. Стратоновым и профессором Петроградского университета Д. Ф. Селивановым (на допросе он узнал, что преступление его заключается «в буржуазном методе преподавания математики»). Под особым контролем, осуществляемым лично Лениным (в перерывах между паралитическими припадками), выдворялись из страны «философы-белогвардейцы», не оценившие по достоинству гениальности «Марксизма и эмпириокритицизма»: Николай Бердяев, Иван Ильин, Николай Лосский, Семён Франк, Василий Зенковский, Сергей Трубецкой, Иван Лапшин, Борис Вышеславцев, Лев Шестов. Поездом «Москва – Рига» их догоняли известный экономист и статистик, бывший министр продовольствия Временного правительства А. В. Пешехонов и профессор кафедры социологии Петроградского университета П. А. Сорокин. Последний, будучи одним из основных редакторов эсеровских газет «Дело народа» и «Воля народа», автором переведённой на множество языков классической «Системы социологии» и актуального для Советской России труда «Влияние голода на человеческое поведение, социальную жизнь и организацию общества», нагло оппонировал большевикам: «Вы – предатели Родины и революции. Предатели Родины потому, что своими руками открываете путь полчищам германского императора. Предатели революции потому, что погубили и губите её. Революция не с вами. Если бы вы были революционерами, почему же вся революционная демократия не с вами? С вами – только тёмные банды». В декабре итальянский пароход «Жанна» доставил из Одессы в Константинополь украинских изгнанников: ученика Ивана Павлова профессора физиологии Новороссийского университета Б. П. Бабкина, историка Е. П. Трефильева, хирурга А. Ф. Дуван-Хаджи, правоведа А. С. Мумокина, судебного медика Д. Д. Крылова, правоведа П. А. Михайлова, языковеда Ф. Г. Александрова, зоолога С. А. Соболя, киевских академиков С. Ефимова и Корчак-Чепурковского и других. Всего летом – осенью 1922 года из страны выдворили 225 представителей «свободных», ненужных Советской стране профессий. Каждый лишенец перед отъездом дал подписку следующего содержания: «Дана сия подписка гр. Айхенвальдом ГПУ в том, что я обязуюсь не возвращаться на территорию РСФСР без разрешения органов Советской власти (ст. 71 Уголовного кодекса РСФСР, карающая за самовольное возвращение в пределы РСФСР высшей мерой наказания, мне объявлена), в чём и подписываюсь». С собой в дорогу разрешалось взять только 5 английских фунтов, а из вещей – по два предмета каждого наименования. На посадке чекисты отбирали обручальные кольца и нательные кресты. Ильич, никогда и нигде не работавший, пробавлявшийся в эмиграции нерегулярными пожертвованиями в партийную кассу и экспроприациями, полагал, что все эти неприспособленные к жизни в «мире чистогана» интеллектуалы медленно зачахнут от безденежья и ностальгии. Ну, если кто-то рискнёт вернуться, его немедленно расстреляют. От таких приятных мыслей Вождю становилось заметно легче, что отмечали даже лечащие врачи. К этому времени уморили «талантливейшего поэта России» А. А. Блока, выперли в Италию – «подлечиться в хорошем санатории» – много о себе возомнившего, писавшего в Кремль «поганые письма» о гнусности и преступности большевистского террора «буревестника» A. M. Горького. Не дожидаясь ареста, испытывая органическое отвращение к новому строю, своим ходом эмигрировали писатели Иван Бунин и Дмитрий Мережковский (власть доверила ему произнести в Зимнем дворце речь о «декабристах», но докладчик сбежал: «Я должен был прославлять мучеников русской свободы пред лицом свободоубийц. Если бы те пять повешенных воскресли, – их повесили бы снова, при Ленине, так же, как при Николае Первом»), Владислав Ходасевич и Марина Цветаева, Александр Куприн и Иван Шмелёв, композиторы Игорь Стравинский и Сергей Рахманинов, художники Марк Шагал и Василий Кандинский, заведующий кафедрой математики Политехнического института Яков Тамаркин, ставший профессором Брауновского университета в США, и будущий чемпион мира по шахматам Александр Алёхин… Великого Ф. И. Шаляпина, жертвовавшего гонорары от концертов детям русских эмигрантов, лишили советского гражданства и звания народного артиста. За спиной изгнанников смрадным ядовитым грибом вздымался «дым Отечества». Это под руководством председателя Главполитпросвета Н. К. Крупской, боевой подруги Ильича, тысячами по всей России жгли книги. Все подряд – книги по психологии, философии, истории и этике, книги о религиозном воспитании и буквари, Библию и Евангелие, Коран и Талмуд, романы и детективы; превращали в пепел «пошлую юмористику» и «мещанскую беллетристику», сжигали тома Толстого и Достоевского, сочинения Платона, Декарта, Канта, Шопенгауэра. Даже «Русские народные сказки» оказались «враждебными передовым идеям». В куцем списке рекомендованных к прочтению пролетариями трудов – брошюры «Всемирный Октябрь», «Оружием добьём врага» и «Уничтожайте вошь». На этой «литературе» и ленинских откровениях должно было вырасти новое поколение людей – строителей коммунизма. В. И. Ленин неутомимо ненавидел весь окружающий мир, вся и всех (за исключением своей покойной матери Марии Александровны). Особо лютой ненавистью Председатель Совнаркома пылал к служителям культа, чьи учения – «опиум для народа, род духовной сивухи, в которой рабы капитала топят своё человеческое достоинство, – «находились поперёк революции тихой стервой». На заре юности Володя Ульянов исступлённо топтал ногами нательный крестик. На пороге могилы, пожираемый сифилисом мозг Владимира Ленина родил людоедское указание: «Произвести секретное решение съезда о том, что изъятие ценностей, в особенности самых богатых лавр, монастырей и церквей, должно быть произведено с беспощадной решительностью, безусловно, ни перед чем не останавливаясь и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше». Конечно, всё «удалось». Особо выдающихся деятелей науки, чтобы нажить внешнеполитический капитал, содержали «для витрины», давали им есть и категорически не выпускали за рубеж. Например, всемирно известного физиолога, первого и единственного в стране нобелевского лауреата академика И. П. Павлова, научно доказавшего, что человек есть лишь набор условно-безусловных рефлексов. При том, что академик не скрывал своей неприязни к Советской власти, определяя её как «худший вид жандармского произвола былых времён, доведённый до неслыханно утрированных пределов». В своём послании на имя Луначарского он, в частности, писал: «И вот теперь я как стародавний экспериментатор жизни, хотя и элементарной, глубоко убеждён, что проделываемый над Россией социальный опыт обречён на непременную неудачу и ничего в результате, кроме политической и культурной гибели моей родины, не даст… Затем я не захочу и не смогу поневоле переделаться в социалиста или коммуниста, т.е. отказаться от всего своего, сделаться крепостным рабом других». Павлову вернули у него же реквизированные золотые медали, выписали «особый паёк», пожаловали в пожизненную собственность занимаемую им квартиру и всё прощали, оправдывая «контрреволюционную» привычку открыто выражать свои мысли, без оглядки на постановления Совнаркома, политическим младенчеством чудаковатого старика, не понимавшего «классового антагонизма». Подобные «роскошные условия» имели немногие. Можно вспомнить композиторов А. К. Глазунова (директор Петроградской консерватории) и Н. К. Метнера (профессор Московской консерватории), на примере которых власть демонстрировала «иллюстрацию заботы о культуре». Однако музыканты, вынужденные зарабатывать на хлеб организацией всякого рода смотров самодеятельности и конкурсов гармонистов, заботы не оценили, при первой возможности убыли в зарубежные гастроли, да так и не вернулись. «Выброшенным на европейскую свалку» учёным и деятелям культуры, можно сказать, повезло. Они жили и творили на свободе, многие преуспели, издали труды, литературные и музыкальные произведения, прославившие их имена в цивилизованном мире, стали лауреатами, совершили крупные открытия и создали научные школы, руководили кафедрами самых престижных университетов Европы и Америки. Почти о каждом из этих людей можно написать отдельную книгу. Посмотрев на радостную реакцию Европы, в Кремле спохватились и решили, что всё-таки правильней будет высылать учёных «в отдалённые местности». Ещё надёжнее – пуля в затылок. Так, в качестве кандидатов на высылку за границу сидели под арестом фигуранты «дополнительного списка»: профессора П. А. Велихов, Н. Р. Бриллинг, П. И. Пальчинский, Н. А. Изгарышев, Т. П. Кравец, И. И. Куколевский, Н. Д. Тяпкин, А. А. Рыбников, Н. П. Огановский. Но билета на пароход они так и не получили. Физика Кравца и специалиста по гидравлике Тяпкина на три года законопатили в Сибирь. Остальных, вдоволь помытарив допросами, отпустили и разрешили работать. И они работали. Не за страх, а за совесть, потому что по-другому жить не умели. К примеру, проректор Московского института инженеров транспорта, специалист по строительной механике, мостостроитель с мировым именем П. А. Велихов за шесть лет (между третьей и четвёртой «посадками») успел издать труды «Теория инженерных сооружений», «Теория упругости» и «Краткий курс строительной механики». Потом товарищ И. В. Сталин объявил, что по мере продвижения к коммунизму классовая борьба только «обостряется». Недобитых профессоров истребляли по ходу движения как «вредителей» и «врагов народа» – другой Вождь и другая новоречь. В апреле 1928 года был арестован и год спустя тихо, без суда, расстрелян профессор П. И. Пальчинский. Он был не философом и не юристом – обладателем совершенно никчёмных в Советском Союзе профессий, он был геологом, крупнейшим специалистом в области экономики горного дела и производства стройматериалов, постоянным консультантом Госплана. С 1929 года ОГПУ раскручивало «Академическое дело», по итогам которого во внесудебном порядке к различным срокам заключения и ссылки были приговорены 29 человек, элита русских историков, в том числе директор Института русской литературы академик С. Ф. Платонов (умер в ссылке в 1933 году), профессор Московского университета академик Е. В. Тарле, директор Музея палеографии академик Н. П. Лихачёв, директор Древлехранилища академик М. К. Любавский (умер в ссылке в 1936 году), литературовед, хранитель Пушкинского дома Н. В. Измайлов, востоковед, этнограф и лингвист А. М. Мерварт (умер в заключении в 1932 году), С. В. Рождественский (умер в ссылке в 1934 году), Ю. В. Готье, С. В. Бахрушин, Д. Н. Егоров (умер в ссылке в 1931 году), византинист В. Н. Бенешевич (расстрелян в 1938 году) и другие, 128 штатных сотрудников Академии наук были уволены с работы. А разве могла обойтись без участия интеллигентов такая грандиозная провокация власти, как процесс «Промышленной партии» и связанные с ним «отраслевые дела». По одному из таких дел – «О вредительско-шпионской организации в центральном управлении шоссейно-грунтовых путей сообщений» – был арестован и расстрелян в мае 1930 года профессор П. А. Велихов. В очередной раз взяли и влепили срок крупнейшему специалисту в области двигателестроения профессору Н. Р. Бриллингу. По делу мифической «Трудовой крестьянской партии» были осуждены и отправились в места заключения видный экономист, директор Конъюнктурного института Н. Д. Кондратьев (его уже приговаривали к расстрелу в 1920-м, а в 1938 году приговорят окончательно и расстреляют в Суздальском изоляторе), член комиссии наркомата финансов, профессор Л. H. Юровский (вновь осуждён и расстрелян в Суздальском изоляторе в 1937 году), профессор Тимирязевской сельскохозяйственной академии, экономист-географ А. А. Рыбников (отпущен, вновь арестован и расстрелян в 1937 году) и профессор той же академии, первый в России агрофизик А. Г. Дояренко, член президиума Госплана СССР, статистик В. Г. Громан (умер в тюрьме в 1932 году), социолог и социальный антрополог А. В. Чаянов (вновь осуждён и расстрелян в 1937 году), экономист-аграрник Н. П. Огановский (вновь осуждён и расстрелян в 1938 году), политический экономист Я. М. Букшпан (выпущен досрочно, вновь арестован и расстрелян в 1939 году). В 1936 – 1937 годах подручные Н. И. Ежова взялись за астрономов, физиков и геофизиков. По так называемому «Пулковскому делу» прошло более ста человек. В расстрельные листы попали директор Пулковской обсерватории Б. П. Герасимов, учёный секретарь обсерватории М. М. Мусселиус, заведующий кафедрой физики твёрдого тела Харьковского университета Л. В. Шубников, харьковские физики А. Н. Розенкевич и B. C. Горский. Получил десять лет директор Астрономического института Б. В. Нумеров (и был расстрелян в тюрьме), приговорён к пяти годам создатель службы Солнца профессор Е. Я. Перепёлкин (тоже расстрелян в местах заключения) и к восьми годам директор Украинского физико-технического института И. В. Обреимов, по «десятке» влепили докторам физико-математических наук, профессорам Ленинградского университета В. К. Фредериксу (умер в тюрьме), В. Р. Бурсиану (умер в тюрьме), Ю. А. Круткову, П. И. Лукирскому и т.д., и т.д., и т.д. А скольких, никому не известных, только мечтавших об открытиях, уничтожили без всякого «дела», по спискам, за чуждое социальное происхождение, руководствуясь «здоровым чувством классовой неприязни», по национальному признаку. Ко второй категории интеллигенции относились инженеры, техники, служащие, организаторы производства, железнодорожники, телеграфисты, военные – «специалисты», согласно ленинской квалификации. В идеале их тоже следовало бы сразу пустить в расход, их и пускали в расход при любой возможности. Однако Ленин понимал, что в XX веке «без руководства специалистов различных отраслей знания, техники, опыта переход к социализму невозможен». Вначале большевикам пришлось привлекать специалистов на свою сторону «по-буржуазному», проще говоря, обещать им хорошее жалованье. Но, во-первых, «платить дань буржуазии», даже в виде зарплаты (всего лишь до тех пор, пока пролетариат не обучится высшей технике труда), противоречило коммунистическим принципам, во-вторых, Ильич считал, что высокие оклады людей развращают – работать все должны за хлебную пайку и пайка инженера не должна быть больше пайки среднего рабочего. Этот период продолжался недолго. Как только новая власть чуть-чуть окрепла, «специалистов» посадили на хлебную карточку. Тех, кто не желал послужить делу пролетариата, или тех, чьи услуги не требовались, оставляли без корма или убивали как «саботажников» и классовых врагов. «Мы голодом заставили интеллигенцию работать», – гордился Л. Д. Троцкий. «Военспецы» в Красной Армии, дипломаты, работавшие за границей, ставились в известность о том, что «его измена и предательство повлечёт арест семьи его и что, следовательно, он берёт на себя, таким образом, ответственность за судьбу своей семьи». Кроме того, за лояльностью бывших царских офицеров следили и несли ответственность комиссары: «Комиссар – есть дуло пистолета, приставленное к виску командира!» В 1918 году, по свидетельству Троцкого, «76% всего командного и административного аппарата представляли бывшие офицеры царской армии и лишь 12,9% состояли из молодых красных командиров, которые, естественно, занимали низшие должности». В конце концов, используя беспощадный террор и обещания всеобщего равенства, мобилизацию всех ресурсов в сочетании с беспримерной лютостью, железную организацию с опорой на самые низменные инстинкты, лозунги самоопределения наций и разлад в стане врагов, позволявший бить их по очереди, большевики победили в Гражданской войне. «Мавров», сделавших своё дело, убирали с исторической сцены. В 1921 – 1922 годах, в период сокращения РККА, «старорежимных» генералов и полковников тихо выпроваживали на преподавательскую работу. В 1924 году их вычищали из учебных заведений и увольняли из армии, в 1930 – 1931 годах оставшихся в живых арестовывали по обвинению в монархическом заговоре, в их числе такие крупнейшие военные специалисты и учёные, как А. Н. Снесарёв, А. А. Свечин, А. Х. Базаревский, Н. Е. Какурин. Многих расстреляли. В 1937 – 1938 годах добивали тех, кто не успел умереть своей смертью, – А. А. Свечина, П. П. Сытина. Также целенаправленно Советская власть изводило немногочисленное племя «буржуазных инженеров». На них удобно было списывать аварии и неполадки на производстве, возникавшие в результате безграмотной эксплуатации оборудования, взрывы на шахтах, провалы в экономике – «вредительство», «экономическая контрреволюция». В начале 1928 года ОГПУ сфабриковало «Шахтинское дело», в рамках которого в Донбассе было арестовано 53 человека – горные инженеры, техники, механики, якобы злодействовавшие в угольной промышленности под непосредственным руководством Парижского центра и являвшиеся агентами французского, польского и английского капитала. В ходе открытого процесса 11 человек были осуждены на смерть, 37 – приговорены к различным срокам лишения свободы. По делам, связанным с «Промпартией», в 1929 – 1930 годах было арестовано более 2000 человек, в основном научно-технической интеллигенции. В воспоминаниях И. Я. Мандельштама читаем: «Людей снимали пластами, по категориям: церковники, мистики, учёные, идеалисты… люди, обладавшие правовыми, государственными или экономическими идеями». Культурный слой в огромной аграрной стране был тонок, Россия быстро дичала и скатывалась в Средневековье. Ей выжгли мозг и ампутировали совесть, её диагноз в XX веке – гангрена. Как в любой тирании, ставка была сделана на посредственность, некомпетентность, безынициативность, исполнительность. На смену управленцам пришли выдвиженцы с «низшим образованием», на смену «буржуазным профессорам» – «красная профессура», считавшие главной наукой марксизм-ленинизм, на смену профессиональным военным – «красные маршалы» и «красные командиры», не умевшие читать карту, но досконально изучившие устройство лошади. «Спецов» должна была заменить новая советская интеллигенция со свидетельством о политической благонадёжности в кармане, любовью к партии Ленина-Сталина в сердце и фанатичным огнём в глазах. Ещё в апреле 1918 года начала реализовываться программа пролетаризации университетов. Для начала в августе того же года отдельным декретом была отменена необходимость среднего образования. Отныне любой желающий, достигший 16-летнего возраста, мог просто прийти в высшее учебное заведение. Отменялись все виды вступительных экзаменов, необязательно было даже уметь читать и писать. Новое студенчество формировалось по классовому принципу: для «трудящихся» были широко распахнуты двери любых вузов, лица «непролетарского происхождения» принимались с ограничениями. Соответственно, учебные программы приходилось адаптировать к уровню катастрофически неграмотного контингента. При этом «сознательные массы» нередко сами решали, чему им надо учиться, а что им «до фени». Если не укладываются в головах «гегемона» ряды Фурье, векторная алгебра или теория вероятностей, – значит, либо науки эти являются «буржуазными», либо старорежимный профессор учит студентов «буржуазными методами». Проблема решалась восхитительно просто: из программы выбрасывали непонятный раздел или из вуза выбрасывали профессора. Так, в Московском высшем техническом училище изъяли из программы курс по сопротивлению материалов; в ряде университетов полностью упразднили физико-математические факультеты. Как «устаревшие и бесполезные для диктатуры пролетариата» были ликвидированы юридические, исторические и историко-философские факультеты. Одновременно вводились такие обязательные дисциплины, как исторический материализм, пролетарская революция, развитие общественных форм. Из истории МГУ: «Последующее десятилетие было, вероятно, самым трагичным в истории Московского университета. Введённый в качестве основного «бригадно-лабораторный метод» обучения с одновременной полной отменой лекций привёл к катастрофическому снижению уровня подготовки специалистов. Студенческие бригады из 3-5 человек самостоятельно «прорабатывали» изучаемый материал, экзамены же заменялись коллективными отчётами, были отменены и дипломные работы. Фундаментальная наука объявлялась ненужной, университет должен был давать минимум теоретических знаний, готовя специалистов-практиков чрезвычайно узкого профиля». Сами руководители советской системы образования признавали, что «вузы готовят «дефективных» инженеров и врачей, и их дефективность не заметна потому, что эти инженеры ничего не строят, а врачи работают в условиях эпидемий, косящих людей». Ничего не строящие инженеры, никого не лежащие врачи, не умеющие воевать военные – всё это стало ещё одной советской традицией. Впрочем, идеологи партии понимали, что делают. Просвещение таило в себе угрозу диктатуре, и уже новое племя, в детских садах скандировавшее «Ленин – наша мама!», а в пионерских отрядах – «Всегда готов!», получив высшее образование, приобретало вредную привычку думать, осмысливать и оценивать окружающую действительность. А осмысление действительности всегда порождает сомнения. И вот уже «мажут лоб зелёнкой» гению теоретической физики, профессору Ленинградского университета Матвею Бронштейну, «известному классическими работами в области релятивистской квантовой теории, астрофизики, космологии и теории гравитации», – всё это в 30 лет. А его ровеснику, Льву Ландау, будущему нобелевскому лауреату, следователи ломают рёбра. А в другом месте другой следователь бьёт графином по голове мечтающего о космосе Сергея Королёва. Стоит ли удивляться тому, что науки в довоенном СССР не было. Нет, были какие-то академики, сонмы докторов и аспирантов, изображавших кипучую деятельность, бравших обязательства, рапортовавших о перевыполнении, «социалистически» соревновавшихся, писавших диссертации на тему: «Влияние бега по кругу на выращивание свиней швабской породы». Параллельно боровшихся с «буржуазными науками» – теми, которых сами не понимали или которые, по мнению Великого Друга учёных, противоречили догмам марксизма. Например, «буржуазными» были теория относительности, генетика, кибернетика, астрофизика. Средоточием «мракобесия и поповщины» была космология, которая пришла к выводу о сингулярности Вселенной, то есть что у окружающего мира было начало и будет конец. А диалектический материализм считал Вселенную бесконечной и вечной. Так написано у Фридриха Энгельса, а ему сам Карл Маркс сказал. Тех, кто с этим не согласен – к стенке, как М. П. Берштейна, и доморощенных генетиков – к стенке: «Расовый бред извлекается из пробирок с дрозофилами». В противовес «тлетворному» Западу изобретались науки «пролетарские», к примеру агробиология. Или вот астроном Г. А. Тихов с помощью цветных светофильтров, которые он устанавливал на телескоп, «открыл» растительность на Марсе и основал науку астроботанику; целых пятьдесят лет, тщательно зарисовывая цветные пятна на диске планеты, наблюдал он марсианские «сине-зелёные растения наряду с растениями, буреющими уже в середине лета». В науке главное – не забывать: «Партийность в философии является основным определяющим моментом… Философия диалектического материализма есть орудие изменения этого объективного мира, она учит активно воздействовать на эту природу и изменять её, но последовательно и активно воздействовать и изменять природу в силах только пролетариат – так говорит учение Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина, непревзойдённых умов-гигантов». Главными обвинениями «в деле физиков-теоретиков» были пренебрежение «идеями чучхе» и стремление заниматься «чистой наукой». Из показаний Л. Д. Ландау: «Являясь научным работником, физиком-теоретиком, враждебно отнёсся к пропагандируемому в то время партией внедрению в науку диалектического материализма, который я рассматривал как вредное для науки схоластическое учение. Это мнение разделялось научной средой, в которой я в это время вращался… В наших разговорах мы всячески высмеивали диалектический материализм» (кстати, по этому делу проходили два бежавших из Германии немца-антифашиста, так их чекисты передали своим коллегам из гестапо). Пока сталинские учёные конспектировали «Краткий курс истории ВКП(б)» и, подобно героям комедии Кондрата Крапивы, выясняли, где «мамонтовая свинья», а где «свинячий мамонт», в мире появились реактивный двигатель и газовая турбина, ускоритель частиц и ядерный реактор, пенициллин и электронно-вычислительная машина, крылатые и баллистические ракеты, радары, сонары, инфракрасные приборы. Уже в 1930-х годах работало Берлинское телевидение, в квартирах европейцев (и кабинетах советской партийной номенклатуры) стояли бытовые холодильники, в кинотеатрах крутили цветное кино. В СССР эти направления либо не заметили, либо убили в зародыше, превратили в труп, который надо «убрать с великого пути развития подлинной, свободной, творческой науки». В 1937 году П. Л. Капица констатировал: «Развитие нашей промышленности поражает отсутствием творчества… В отношении прогресса науки и техники мы полная колония Запада. Все обычные заверения, которые делаются публично, что у нас в Союзе науке лучше, где бы то ни было, – неправда». Ему вторил за рубежом один из пассажиров «философского парохода» М. А. Осоргин: «Больше всего поражает научная отсталость; за немногими (прекрасными, изумительными) исключениями, русские учёные – типичные гимназисты. Я просматриваю академические издания, отчёты о лекциях, восторги «достижений» и поражаюсь их малости и наивности». Ещё через 15 лет П. Л. Капица написал письмо И. В. Сталину – всё о том же: «Если взять два последних десятилетия, то оказывается, что принципиально новые направления в мировой технике, которые основываются на новых открытиях в физике, все развивались за рубежом, и мы их перенимали уже после того, как они получили неоспоримое признание. Перечислю главные из них: коротковолновая техника (включая радар), телевидение, все виды реактивных двигателей в авиации, газовая турбина, атомная энергия, разделение изотопов, ускорители… Конечно, не сам перечень страшен, а страшно то, что за эти десятилетия у нас не было нужных условий, чтобы могли развиваться новые идеи в науке и технике, и это у нас замалчивается… Вы исключительно верно указали на два основных всё растущих недостатка нашей организации научной работы – это отсутствие научной дискуссии и аракчеевщина… Конечно, аракчеевская система организации науки начинает применяться там, где большая научная жизнь уже заглохла, а такая система окончательно губит её остатки». Письмо осталось без ответа. Советским школьникам и студентам в это время, под знаменем «борьбы за освобождение от низкопоклонства и раболепия перед Западом и утверждения советского патриотизма», внушали сказки о том, что «Россия – родина слонов». К примеру, первый в мире самолёт построил русский офицер А. Ф. Можайский ещё в 1883 году. Ничего, что он представлял собой паровоз с крыльями и не мог взлететь в принципе, зато приоритет наш. Террорист-народоволец Н. И. Кибальчич, на воле конструировавший исключительно взрывные устройства для убийства царя и его «сатрапов», оказавшись в камере смертника, «изобрёл» заправляемый пороховыми «свечками» реактивный прибор для космических полётов. Ну, и всё в том же духе. Маркони украл славу изобретателя радио у русского учёного А. С. Попова, Джеймс Уатт – паровую машину у Ивана Ползунова. Если без холодильников и телевизоров СССР вполне мог обойтись, то без оружия – никак. Ещё до прихода к власти большевики объявили войну всему миру «разнузданного капитализма». В 1915 – 1916 годах В. И. Ленин теоретически обосновал и изложил свою военную программу: для начала захватить власть в одной из стран, затем, всемерно вооружившись, выступить против других государств. Ибо «невозможно свободное объединение наций в социализме без… упорной борьбы социалистических республик с отсталыми государствами». Сталин был «лучшим учеником» и всё прекрасно понимал: «Одно из двух: либо мы рассматриваем нашу страну как базу пролетарской революции… либо мы базой революции не считаем нашу страну, данных для построения не имеем, построить социалистическое общество не можем, – и тогда, в случае оттяжки победы социализма в других странах, должны мириться с тем, что капиталистические элементы народного хозяйства возьмут вверх. Советская власть разложится, партия переродится. Вот почему потеря международной революционной перспективы ведёт к опасности национализма и перерождения». Все на защиту социалистического Отечества! В 1929 году Советский Союз начал развёртывать невиданную по масштабам программу военного строительства. Собственно, ради этого «превращения страны в базу дальнейшего развёртывания мировой революции» затевались индустриализация, коллективизация и полная унификация общественной жизни. Предусматривалось перевооружение в массовом масштабе армии и флота новейшими образцами военной техники; создание новых технических родов войск; модернизация старых систем; моторизация и организационная перестройка старых родов войск; подготовка технических кадров и овладение новой техникой личным составом. Задача архисложная, но, как любил повторять товарищ Г. Л. Пятаков: «Когда мысль держится за насилие, принципиально и психологически свободное, не связанное никакими законам, ограничениями, препонами, – область возможного расширяется до гигантских размеров, а область невозможного сжимается до крайних пределов, падает до нуля». Применив свой универсальный метод, «партия чудес» быстро и предельно жестоко обобрала крестьян, сделала их колхозниками, работающими за трудодни, и вырученные средства вложила в индустриализацию. Одновременно пополнялся контингент бесплатной рабочей силы, заключённой в исправительно-трудовых лагерях. Сложнее было с научно-техническим кадрами. Старых инженеров и технологов извели, свежевыпеченные – не умели пользоваться логарифмической линейкой. Проектировать заводы было некому. Что на них производить – не совсем понятно. Остро не хватало специалистов, способных овладеть новой техникой. Малограмотные «герои Гражданской войны» для полной и окончательной победы над «мировым капиталом», с одной стороны, испытывали восторг дикарей перед современными научными достижениями и требовали для армии всё «самое лучшее»: вертикально взлетающие самолёты, радиоуправляемые бронепоезда, универсальные орудия, «сухопутные броненосцы», с другой – выражали презрение к любой науке. Малограмотные инженеры, не знавшие сопромата, и разного рода проходимцы-самородки без колебаний брались за реализацию самых бредовых проектов. Десятки миллионов рублей были потрачены на «военную фантастику»: машину времени, «лучи смерти», электромагнитную пушку, подземные танки, самолёты-невидимки и истребители-перехватчики, распиливающие вражеские бомбардировщики прямо в воздухе, установки для улавливания артиллерийских снарядов и снаряды «со штопором» для просверливания дотов. Ноль на входе давал ноль на выходе. Эту проблему решали по трём направлениям: 1. Отняв у крестьянина хлеб, на вырученные деньги предприятия просто купили у тех, кого в перспективе намечали «похоронить», – у американских буржуинов. В 1929 – 1932 годах фирма Альберта Кана, расположенная в Детройте, спроектировала для Советского Союза более 520 объектов. Это в первую очередь тракторные заводы в Сталинграде, Челябинске, Харькове; самолётостроительные заводы в Краматорске и Томске, автомобильные заводы в Челябинске, Москве, Сталинграде, Нижнем Новгороде, Самаре; кузнечные цеха в Челябинске, Днепропетровске, Коломне; станкостроительные заводы в Калуге, Новосибирске; Ленинградский алюминиевый завод… Американцы спроектировали и помогли построить едва ли всю советскую военную промышленность, ибо, как писала газета «Известия», «производство танков и тракторов имеет между собой очень много общего. Даже артиллерию, пулемёты и пушки можно производить на гражданских промышленных предприятиях». Одновременно советские военно-технические делегации разъехались по всей Европе заключать соглашения с ведущими итальянскими, французскими и немецкими компаниями о поставке оборудования, техники и технологий, необходимых для военного производства, а также последних военных разработок. В 1930 году на эти закупки выделили почти полтора миллиона долларов. Что не получалось приобрести за деньги, можно было украсть и скопировать без всякой лицензии; так трактор «Фордзон» стал «Красным путиловцем». Иосиф Уншлихт просил председателя ВСНХ Валериана Куйбышева выделить ещё семьдесят тысяч долларов на военно-промышленный шпионаж – для получения «из-за границы агентурным путём рабочих чертежей и готовых образцов орудий». Поскольку «состояние наших конструкторских организаций на сегодняшний день не может обеспечить требуемых сроков конструирования и производства новых систем артиллерийского вооружения для РККА». 2. Пришлось допустить существование в рабоче– крестьянском государстве некой интеллектуальной «общественной прослойки» – советской интеллигенции. Теоретическое обоснование летом 1931 года дал И. В. Сталин, выдвинув знаменитые «шесть условий» развития промышленности: «…наша страна вступила в такую фазу развития, когда рабочий класс должен создать себе свою собственную производственно-техническую интеллигенцию, способную отстаивать его интересы в производстве как интересы господствующего класса. Ни один господствующий класс не обходился без своей собственной интеллигенции. Нет никаких оснований в том, что рабочий класс СССР не может обойтись без своей собственной производственно-технической интеллигенции». Были предприняты шаги с целью поднять уровень высшего образования: в университеты вернули сопромат и высшую математику, студентам стали читать лекции и требовать от них знаний. К иностранным специалистам прикрепляли советских, дабы те перенимали опыт. Тысячи молодых инженеров и учёных проходили стажировку и переучивание в ведущих мировых концернах. Кроме того, Вождь призвал «изменить отношение к инженерно-техническим кадрам старой школы, проявлять к ним побольше внимания и заботы, смелее привлекать их к работе», ибо «активные вредители» из среды «буржуазной интеллигенции» в основном уже разгромлены, а «нейтральные» спецы под влиянием успехов Советской власти перековались в «лояльных». Тем не менее весной 1936 года, рассказывая комсомольцам о Красной Армии, командарм П. И. Уборевич констатировал: «У нас имеются инженеры, техники, которые не знают, под каким соусом едят термодинамику, не знают дробей, потому что в средней школе чёрт знает что делалось». И он же заметил, что, хотя западная культура и называется буржуазной, знать «математику, географию, естественные науки – неплохо». 3. Всю страну превратили в военный лагерь и всех заставили работать «по-стахановски», для этого «вольно дышащих советских людей» продолжали сажать и назидательно расстреливать. Научную мысль также стимулировали регулярными посадками инженеров-конструкторов в учреждения закрытого типа, вынесением им приговоров с обещанием выпустить на свободу в случае изобретения чего-нибудь полезного для страны. Согласно циркуляру от 15 мая 1930 года стали официально создаваться особые конструкторские бюро для рационального использовал «вредителей», а 1 апреля 1931 года в составе Экономического управления ОГПУ было организовано Специально-Техническое Отделение по использованию осуждённых специалистов, обеспечивавшее «условия для научной работы» и контролировавшее результат. «Только условия работы в военизированной обстановке, – писал Генрих Ягода Вячеславу Молотову, – способны обеспечить эффективную деятельность специалистов в противоположность разлагающей обстановке гражданских учреждений». Любопытно, что на тот момент 52% сотрудников Экономического управления имели низшее образование. Своего расцвета система «шарашек» достигла при Лаврентии Берии. Как и следовало ожидать, КПД подобных заведений оказался невысок, ничего выдающегося в них создано не было создано. (К концу Второй мировой войны выявилось ещё большее отставании советской науки и техники от ведущих капиталистических стран.) Весной 1945 года наши войска захватили в Германии несколько десятков баллистических ракет ФАУ-2. Для изучения трофеев и документации на немецкие предприятия были отправлены лучшие специалисты в реактивной и авиационной технике, почти все они прошли через тюрьмы, лагеря и рабские «шарашки», почти все – будущие академики. «Войдя в зал, – вспоминает Б. Е. Черток, – я сразу увидел грязный раструб, из которого торчала нижняя часть туловища Исаева. Он залез головой через сопло в камеру сгорания и с помощью фонарика рассматривал подробности. Рядом сидел расстроенный Болховитинов. Я спросил: – Что это Виктор Фёдорович? – Это то, чего не может быть! – последовал ответ. ЖРД таких размеров в те времена мы себе просто не представляли». Снова в спешном порядке, прихватив ещё немецких специалистов, пришлось копировать западные образцы и приклеивать к ним, как к фордовскому трактору, советские «этикетки». Американец Джон Скотт, пять лет проработавший на стройках Урала, в своей книге писал: «В 1940 г. Уинстон Черчилль объявил английскому народу, что ему нечего ожидать, кроме крови, пота и слёз. Страна воюет, находится в войне… Однако Советский Союз уже с 1931 г. находился в состоянии войны, и его народ исходил потом, кровью и слезами. Людей ранило и убивало, женщины и дети замерзали, миллионы умерли от голода, тысячи попали под военные суды и были расстреляны в боевом походе за коллективизацию и индустриализацию. Готов поспорить, что в России борьба за производство чугуна и стали привела к большим потерям, чем битва на Марне в Первую мировую войну. В течение всех тридцатых годов русский народ вёл войну – промышленную войну». Не скажу за русский народ, но Сталин в этой «промышленной войне» одержал победу. Чего это стоило – известно лишь приблизительно. В результате была создана крупнейшая армия мира, вооружённая по последнему слову техники, готовая нести «правду большевиков» во все концы Старого и Нового Света.  И на вражьей земле мы врага разгромим Малой кровью, могучим ударом! Тем сильнее при рассмотрении вопросов, связанных с последовавшей катастрофой 1941 года и Великой Отечественной войны в целом, поражает несоответствие между колоссальностью затраченных советским народом усилий, гекатомбами принесёнными режимом на алтарь мировой революции жертв, невероятным количеством произведённого оружия, глобальностью поставленных задач и мизерностью достигнутых результатов. Куда всё делось? И главное, почему? Невольно встаёт вопрос об эффективности работы советской системы, которая так и не смогла ни победить вооружённым путём, ни догнать, ни перегнать капиталистические страны, ни даже приблизиться к ним в экономическом соревновании. Более того, как Сталин и предсказывал, «Советская власть разложилась, партия переродилась» и система рухнула, пожрав сама себя. Может быть, не стоило так цепляться за догмы марксизма-ленинизма? Может, вообще не стоило брать Зимний? ГЛАВА 1 Как известно, до «величайшего события XX века» – Октябрьской революции – российская армия танков не имела. В силу общей «отсталости царизма». Многие советские историки степень «отсталости» или «продвинутости» страны отчего-то измеряли количеством произведённых танков и бомбардировщиков. Хотя по темпам развития промышленного производства, транспортной и энергетической сетей, банковского дела, частной инициативы, уровню демократических свобод (в частности, россияне не знали слова «прописка») и глубине проводимых реформ николаевская Россия и сегодня опережает Россию путинско-медведевскую. И как-то обходились без нефтедолларов. И воровали всяко меньше. Серийное строительство бронированных гусеничных боевых машин, в целях секретности получивших название «танк», освоили к 1916 году лишь две державы – Англия и Франция. Кайзеровская Германия до конца Первой мировой войны успела сделать лишь 20 «штурмпанцервагенов». В Российской империи имелся свой задел: были созданы интересные проекты (танк В. Д. Менделеева), внедрены оригинальные конструкторские разработки (движитель А. А. Кегресса и шины А. Гусса), испытаны отдельные опытные образцы («Вездеход» А. А. Пороховщикова и «Нетопырь» Н. Н. Лебеденко). На Путиловском, Ижорском, Обуховском заводах наладили выпуск колёсных и полугусеничных бронеавтомобилей, в Рыбинске планировалось производство 12-тонных «полевых крейсеров», а в Петербурге – «самодвигателей» полковника Н. Гулькевича. Возник даже термин – «русский тип танка». Однако рвавшаяся к власти и безоглядно расшатывавшая устои режима национальная буржуазия, используя трудности затянувшейся войны, смогла в феврале 1917 года свалить монархию, но сама не сумела противостоять захлестнувшей страну анархии. Ураганом сознательно развязанной большевиками Гражданской войны смело всех и вся: «помещиков и капиталистов», кадетов и либералов, заводы и фабрики, финансы и транспорт, науку и образование, инженерные кадры и промышленный пролетариат – «весь мир насилья». Страна оказалась отброшенной на двести лет назад. При этом большевики дудели в уши победившему гегемону о том, что он, на своё счастье, сподобился дожить до торжества самого передового в истории человечества общественного строя, и призывали оказать вооружённую помощь трудящимся всех «отсталых стран», дабы их тоже осчастливить классовой борьбой и диктатурой пролетариата и окружить заботой Советской власти. Естественно, в таком глобальном, архиважном деле, как мировая революция, без танков было не обойтись. Решение об их производстве председатель Совнаркома В. И. Ленин подписал уже 10 августа 1919 года. Однако в тех условиях удалось собрать всего 15 машин, и на это потребовалось почти два года. После Гражданской войны вопросами, связанными с созданием бронетехники для Красной Армии, ведало Главное управление военной промышленности ВСНХ, созданное в 1923 году. Годом позже при нём возникло Московское техническое танковое бюро, которое возглавил бывший инженер Путиловского завода С. П. Шукалов. Если раньше разработкой боевых машин занимались отдельные заводы, что не способствовало накоплению необходимого опыта, то теперь все работы сконцентрировались в едином центре. Правда, в коллективе конструкторов не было ни одного человека, ранее занимавшегося танкостроением. Полностью отсутствовала какая-либо техническая документация. К этому времени умер в Екатеринодаре от тифа Менделеев, сбежал от греха подальше в родную Францию бывший начальник императорского гаража Кегресс, подался в эмиграцию Лебеденко, а Пороховщиков окончательно ушёл в авиацию. Всё приходилось начинать с нуля. Военные товарищи требовали принять экстренные меры по оснащению броневых сил Республики материальной частью, так как в строю оставалось лишь несколько десятков трофейных английских и французских танков – устаревших, предельно изношенных, без запчастей и по большей части не имевших вооружения, – да дюжина собранных полукустарным способом первенцев советского танкостроения, скопированных с французского «Рено» FT-17, типа «Борец за свободу тов. Ленин» и «Тов. Троцкий», тоже, естественно, «борец». Французский лёгкий танк «Рено» FT-17 Первый советский танк М (русский «Рено») Схема внутреннего устройства русского «Рено» В сентябре 1924 года при ГУВП была создана специальная комиссия по танкостроительству, на основе изучения опыта Гражданской войны и конструкций трофейных танков пришедшая к выводу о необходимости иметь на вооружении три типа танков: «большой», «средний» и «малый». 25 октября 1925 года в Мобилизационно-плановом управлении РККА прошло совещание по проблемам танкового строительства, систематизировавшее уже ведущиеся проектно-конструкторские работы. Решением совещания, ввиду недостатка средств, было свёрнуто проектирование «позиционного» (тяжёлого) танка, а все усилия концентрировались на создании «манёвренного» и «малого» танков. Однако до поры до времени всё это оставалось чистой воды прожектёрством. В стране, едва начавшей самовозрождаться, причём исключительно благодаря тому, что большевики от этого процесса сознательно устранились, объявив НЭП и «временное отступление», фактически не было промышленности и отсутствовали средства для её восстановления. Впрочем, передышка длилась недолго. В апреле 1926 года Сталин провозгласил курс на индустриализацию: «Нам нужно превратить нашу страну из страны аграрной в страну индустриальную, и чем скорее – тем лучше». Именно с этого момента слово стало превращаться в дело. 2 июня 1926 года командованием РККА и руководством ГУВП была принята трёхлетняя программа танкостроения. Она предусматривала формирование в составе стрелковых дивизий батальонов танков сопровождения, «пулемёток сопровождения» (по 112 единиц в батальоне) и манёвренных танков (60 единиц). Задача манёвренных танков состояла в нейтрализации и подавлении полевых узлов сопротивления, а также действиях на коммуникациях противника. Танки и танкетки сопровождения должны были развивать успех совместно с пехотой и кавалерией. В сентябре по горячим следам состоялось совещание командования РККА, руководства ГУВП и Орудийно-арсенального треста по вопросу выработки требований к боевым машинам, которые предстояло создать для Красной Армии. Никаких тактико-технических заданий от заказчика тогда не существовало, изобретатели ориентировались на зарубежный опыт и собственные идеи. Наиболее подходящим образцом для сопровождения пехоты на поле боя был признан итальянский «Фиат-3000А» образца 1920 года, представлявший собой облегчённый вариант всё того же ставшего классикой «Рено» с пулемётным вооружением. Машину решили взять за основу, но, кроме пулемётной спарки, потребовали установить в башне орудие и уложиться в 5 тонн боевого веса, чтобы иметь возможность осуществлять переброску танка в кузове грузовика. Проект разрабатывало ГКБ Орудийно-арсенального треста (бывшее «танковое бюро») под руководством С. П. Шукалова. Заказ на изготовление машины с индексом Т-16 получил ленинградский завод «Большевик» (бывший Обуховский). Корпус танка представлял собой клёпаную конструкцию из собираемых на каркасе броневых листов толщиной 8-16 мм. Конструктор А. А. Микулин разработал компактный 4-цилиндровый двигатель воздушного охлаждения мощностью 35 Л. С. в одном блоке с коробкой передач и механизмом поворота. Двигатель устанавливался в кормовой части поперечно, что обеспечило плотную компоновку моторно-трансмиссионного отделения. В шасси, с целью уменьшения габаритов, упрощения и удешевления конструкции, вместо четырёх двухкатковых опорных тележек поставили три. В качестве упругих элементов подвески использовали вертикальные спиральные пружины, защищённые кожухами. Итальянский «Фиат-3000» модель 21 Схема внутреннего устройства «Фиата-3000» Опытный образец покинул цех в марте 1927 года. После первых же испытаний для уменьшения продольных колебаний корпуса пришлось удлинить ходовую часть на один опорный каток. Это, в свою очередь, привело к необходимости навесить в носовой части удлинитель – металлическую чушку-балласт весом 150 кг. В итоге боевой вес достиг 5,9 тонны, длина – 3,5 м, а скорость составила 16,5 км/ч. Вооружение первоначально состояло из 37-мм пушки длиной 20 калибров и 6,5-мм двуствольного пулемёта Фёдорова в шаровой установке (позднее был заменён пулемётом 7,62-мм Дегтярёва). Пушку планировали иметь «большой мощности», но в итоге установили всё тот же слегка усовершенствованный П. Н. Сячинтовым 37-мм «Гочкис» с плечевым упором и прицельной дальностью стрельбы 300 метров. Прицельное приспособление орудия состояло из мушки и диоптра. Экипаж – из двух человек. Наблюдение за обстановкой велось через смотровые щели. Над местом механика-водителя устанавливался «броневой глаз» – некое подобие монокулярного перископа. Приборы внутренней и внешней связи отсутствовали. Для увеличения проходимости при преодолении окопов и эскарпов танк в кормовой части имел съёмный хвост-удлинитель. Машина получила наименование «Малый танк сопровождения образца 1927 г. МС-1 (Т-18)» и 6 июля решением Реввоенсовета была принята на вооружение. К 1 мая 1929 года завод «Большевик» изготовил первые 30 единиц. Танк поступал в танковые батальоны и полки стрелковых соединений, а также в формируемые механизированные соединения. Советский танк МС-1 (Т-18) Компоновка танка Т-18 Итальянцы к этому времени установили на «Фиате-3000» двигатель в 63 Л. С. и 37-мм орудие, при этом вес машины составил 5,6 тонны, а скорость хода – 24 км/ч. Французы, сконструировав новую ходовую часть, получили «Рено» NC1, развивавший скорость 25 км/ч и имевший толщину лобовой брони 30 мм. К тому же командирские «Рено» оснащались радиостанцией ещё с 1917 года. А японцы, купив эту машину у французов, модернизировали её и к 1929 году имели танк тип 89 «Оцу», вооружённый 57-мм пушкой. В общем, как «Русский Рено», так и «Русский Фиат» по многим параметрам уступали своим прототипам. Параллельно с МС-1 велись работы по одноместной танкетке Т-17 «Лилипут». После двухлетнего бесплодного проектирования было принято решение особо не мудрить и собрать клёпаный корпус на шасси опытного танка Т-16. Гусеничная цепь была резинометаллическая тросового типа. В рубке располагался водитель, являвшийся одновременно и стрелком из пулемёта. В качестве силового агрегата использовался всё тот же двигатель А. А. Микулина, только с двумя цилиндрами и соответственно уполовиненной до 18 Л. С. мощностью. К созданию «манёвренного танка» приступили осенью 1927 года. Для освоения его серийного производства был выделен Харьковский паровозостроительный завод имени Коминтерна, в составе конструкторского бюро которого образовали танковый отдел. Завод уже имел опыт производства немецкого гусеничного трактора «Ганомаг», переименованного, самой собой, в «Коммунар». Пушечный вариант «Фиат-3000» модель 30 Советская танкетка Т-17 «Лилипут» Общее руководство работами по танку, получившему индекс Т-12, осуществлял главный конструктор ГКБ ОАТ С. П. Шукалов; ответственным исполнителем проекта стал ведущий конструктор секции гусеничных машин В. И. Заславский; моторно-трансмиссионное отделение проектировал А. А. Микулин. От ХПЗ за создание танка отвечали заместитель начальника главного инженера М. И. Андриянов и заместитель начальника танкового цеха И. В. Дудка. Таким образом, в Харькове разрабатывались трансмиссия и ходовая часть, в Москве – корпус и башня. Непосредственное руководство осуществлял начальник специального участка сборки и испытания опытных танков инженер С. Н. Махонин. В разработке ходовой части были заняты будущие «звёзды» советского танкостроения И. Н. Алексеенко, М. И. Таршинов, А. А. Морозов, Н. А. Кучеренко, В. Н. Дорошенко. Компоновка Т-12 была заимствована у американской машины Т-1 с многоярусным расположением вооружения – 45-мм длинноствольной пушки или 57-м гаубицы и трёх пулемётов. В конструкции ходовой части вернулись к схеме «Фиата-3000» – четыре опорные тележки (по четыре сблокированных катка малого диаметра в каждой), четыре поддерживающих катка, направляющее колесо с механизмом натяжения гусеницы и ведущее колесо в корме. Принцип бронирования был ещё проще – вертикальные листы имели толщину 22 мм, горизонтальные – 12 мм. В качестве силовой установки предполагалось использовать отечественный танковый двигатель мощностью 180 Л. С. конструкции А. А. Микулина. Непосредственно к сборке приступили в октябре 1928 года. Однако к этому времени в души красных полководцев стало закрадываться подозрение, что характеристики заказанной техники не вполне соответствуют реалиям задуманной ими войны с «враждебным капиталистическим окружением». Это подтверждала информация начальника Управления моторизации и механизации Красной Армии И. А. Халепского, совершившего круиз по странам Европы и Америке для ознакомления с разрабатываемыми вероятным противником образцами, а также тщательное изучение германских «тракторов». Советский манёвренный танк Т-12 В соответствии с тайной советско-германской договорённостью в Казани была создана совместная танковая школа «Кама». Сюда весной 1929 года под видом сельскохозяйственных машин доставили для испытаний опытные образцы танков, построенных немцами в обход Версальского договора. Шесть «гросс-тракторов», созданных по заданию рейхсвера тремя разными фирмами, имели различное устройство, разные двигатели, разный тип подвески и вооружение. В этих машинах были внедрены и опробованы последние европейские достижения в области техники и технологии, что вызвало понятный интерес у советских танкостроителей, немало перенявших и позаимствовавших у немецких друзей: методы сварки корпусов, спаренную установку пушки и пулемёта, конструкцию ходовой части, боеукладки, танковых прицелов и радиостанций. В знаменательном апреле 1929 года XVI конференция «партии чудес» одобрила первый пятилетний план. 15 июля вышло постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О состоянии обороны СССР», поставившее задачу к концу первой пятилетки иметь 3000 танков в строю и до 2000 в резерве. Следом, 17-18 июля, состоялось заседание РВС СССР, на котором была утверждена разработанная заместителем начальника Штаба РККА В. К. Триандафиллловым «Система танко-тракторно-авто-броневооружения РККА», предусматривавшая создание и принятие на вооружение следующих типов танков: 1. Колёсно-гусеничная танкетка весом не более 3,3 тонны. Скорость хода устанавливалась не менее 60 км/ч на гусеницах и 40 км/ч на колёсном ходу. Броня должна была защищать от обстрела бронебойными пулями на дистанции 300 метров. Вооружение – один пулемёт во вращающейся башне или два пулемёта, обеспечивающие круговой обстрел. Радиус действия на гусеницах – 300 км, высота танкетки – не более 1,5 метров, экипаж – 2 человека. 2. Малый танк сопровождения. Вес не более 7,5 тоны, скорость 25 – 30 км/ч. Толщина брони должна обеспечивать защиту от 37-мм снаряда, выпущенного с дистанции 1000 метров с начальной скоростью 700 м/с. Вооружение – одна 37-мм пушка и два пулемёта. Радиус действия – 200 км, экипаж – 3 человека. 3. Средний (манёвренный) танк для прорыва укреплённой полосы обороны весом не более 16 тонн, развивающий скорость 25 – 30 км/ч и выдерживающий пропадание 37-мм снаряда на дистанции 750 м. Вооружение – одна 45-мм пушка и три пулемёта. Радиус действия – 200 км, экипаж – 3 – 4 человека. Выводы: Во-первых, стало ясно, что ТТХ всего год как поступившего в серийное производство МС-1 не соответствуют требованиям, предъявляемым к танку сопровождения, и годится он к применению лишь на «малокультурных второстепенных театрах войны», вроде того, как китайцев «изумить». Тем не менее, ввиду отсутствия других перспективных образцов, было принято решение продолжить производство устаревшей машины, приняв «все меры к увеличению скорости хода до 24 – 25 км/ч». Во-вторых, устаревшими были и те образцы бронетехники, которые только создавались советскими конструкторами. По результатам совещания перед военной промышленностью поставили задачи: с учётом возросших требований модернизировать МС-1/Т-18, переработать конструкцию манёвренного танка Т-12, усилив его вооружение и увеличив запас хода, в кратчайшие сроки разработать новый танк сопровождения Т-19. Но, как выразился один из дикторов нынешнего косноязычного телевидения, оказалось, что «в жизни всё не так, как на самом деле». Так, новый двигатель для танка Т-12 построить не получилось. Вместо него установили «отечественный» авиамотор М-6 (лицензионная «Испано-Сюиза») с пониженной до 180 Л. С. мощностью. Опытный образец, значительно отличавшийся от проекта, без брони и вооружения, был готов к заводским испытаниям в апреле 1930 года. 45-мм пушку Соколова подали только в июле. К этому же времени построили в спешном порядке переработанный вариант манёвренного танка, получивший название Т-24. Он имел новые топливные баки, за счёт чего запас хода увеличился до 120 км, более тонкую броню, четвёртый пулемёт в лобовом выступе подбашенной коробки, и пятого члена экипажа. Танк весил 18,5 тонны, его высота превысила 3 метра, скорость снизилась с 26 до 22 км/ч. В июле 1930 года обе машины были испытаны в Кубинке в присутствии К. Е. Ворошилова, И. А. Халепского и начальника Технического управления УММ Г. Г. Бокиса. Особого впечатления новые танки не произвели, но Т-24 был принят к серийному производству. На Харьковском паровозостроительном и Челябинском тракторном заводах планировалось в течение полутора лет изготовить 300 единиц, но сделали лишь 25. Поскольку предусмотренная по штату пушка Соколова оказалась неудачной, машины оснащались только пулемётами. В 1932 году все они уже числились «в распоряжении учебных заведений». Советский танк Т-24 Производство танкетки Т-17, с которой провозились в общей сложности три года, после испытаний, проведённых также летом 1930-го, сочли нецелесообразным. Результат получился удручающий: одноместный «Лилипут» на приличной дороге развивал максимальную скорость 16 км/ч. Вместо него решили создать двухместную машину с использованием стандартных узлов танка Т-18. Так появилась «большая танкетка сопровождения» Т-23, имевшая двигатель в 40 Л. С., массу 3,5 тонны и стоимость (причём без башни и вооружения, которые так и не были установлены), сравнимую со стоимостью полноценного танка. Что начисто исключало возможность её массового производства. Полным провалом закончился инициированный И. А. Халепским проект по созданию танка оригинальной конструкции изобретателя-самоучки Н. И. Дыренкова, трудившегося на Ижорском заводе и непрерывно творившего в области вооружений. Сей энтузиаст, имевший неуёмную страсть к прожектированию, обещал в кратчайшие сроки, буквально за полгода (!), построить боевую машину (в шести экземплярах), которая будет иметь колёсный, гусеничный, железнодорожный ход и «подводную проходимость», нести броню до 20 мм толщиной, три 45-мм пушки в трёх башнях, пять пулемётов, развивать скорость до 35 км/ч и при этом весить всего 12 тонн. Начальник «всей механизации», до революции окончивший уездное училище и работавший «в прошлой жизни» простым телеграфистом, пришёл в восторг. «Личная беседа с изобретателем даёт понять, – писал Халепский заместителю председателя Реввоенсовета Уншлихту, – что он рассматривает указанный тип танка как универсальное боевое средство взамен гусеничных танков, бронеавтомобилей и даже бронепоездов (в случае сцепки нескольких танков в поезд). Считаю, что соображения автора проекта разумны и должны быть проверены практикой». Проверили. Выделили средства. В декабре 1929 года организовали Опытно-конструкторское и испытательное бюро УММ РККА во главе с Дыренковым. В течение следующих полутора лет на Ижорском заводе, израсходовав почти миллион рублей, собрали двухмоторное «универсальное боевое средство» под названием Д-4, с двумя диагонально расположенными башнями, гусеничным движителем, вагонными катками под днищем и четырьмя автомобильными колёсами на бортах. У танка сразу обнаружились два недостатка: его вес превышал 20 тонн и ещё он не ездил. Тем более не мог продемонстрировать подводную проходимость. Неутомимый Дыренков немедленно переключился на конструирование более совершенной модели Д-5, без колёсного хода, но зато с трёхдюймовыми орудиями и 35-мм бронёй. Одновременно Николай Иванович работал над колёсно-гусеничной танкеткой Д-7, бронеавтомобилями Д-8, Д-12 и Д-13, бронированными тракторами, или, как сам автор называл их в служебной переписке, «суррогативными танками» Д-10 и Д-11, десантным танком Д-14, танком «химического нападения» Д-15, который должен был нести 4 тонны боевых отравляющих веществ и устройства для их распыления, танком Д-38, мотоброневагоном Д-2 и рецептурой непробиваемой брони марки «Дыренков». Не владея методикой расчётов и математическим аппаратом, отказавшись от услуг предложенных ему инженеров, изобретатель все теоретические проблемы решал эмпирическим путём, «проверял практикой». Например, для определения степени давления на погружённую в жидкость пустотелую конструкцию он изготавливал стальные коробки, опускал их в воду и смотрел, «что будет». Осенью 1931 года комиссия УММ, осмотрев недвижимый «универсальный танк» и полюбовавшись на рисунки задуманных Дыренковым перспективных гусенично-железнодорожно-подводных машин, впала в глубокие сомнения по поводу возможности реализации смелого проекта. Как докладывал начальству Г. Г. Бокис: «У меня большие сомнения, что из этой машины что-нибудь выйдет, и не будут ли опять потрачены миллионы рублей, и в результате опять получим коробку с разными недействующими механизмами». Однако в тот период Дыренкова поддержал М. Н. Тухачевский, и ещё год и неизвестное количество денег были потрачены на изготовление макета Д-5 в натуральную величину и отдельных его узлов. Из всех фантазий Дыренкова заказчик принял к серийному производству лишь разведывательный броневик Д-8/Д-12, созданный на базе легкового автомобиля «Форд». Машина представляла собой бронированного «жука», в который с трудом втискивались водитель и командир экипажа в обнимку с пулемётом ДТ. В лобовом, кормовом и бортовых листах бронекорпуса были вырезаны отверстия под четыре шаровые установки – теоретически это обеспечивало возможность круговой стрельбы. На деле, согласно заключению комиссии НТК УММ: «Имеющиеся на машинах установки для ДТ расположены без учёта возможности ведения из них огня. Установка пулемёта у водителя вследствие невозможности приведения пулемёта до горизонтального положения, так как голова стрелка упирается в крышу, и отсутствие угла снижения допускает возможность ведения пулемётного огня только по высоким целям. Стрельба из боковых установок также невозможна ввиду трудности приспособления стрелка к этим установкам. Если стрелять с левой установки, то мешает задняя стенка машины и спина водителя. При стрельбе из правой установки можно стрелять прямо перед собой. При этом стрелку приходится втискиваться между водителем и задней стенкой корпуса. Сектора обстрела из правой и левой установок совершенно отсутствуют. Такое же положение и при стрельбе из задней установки, имеющей те же недостатки, что и бортовый… Перестановка пулемёта из одного гнезда в другое в бою на ходу совершенно невозможна, так как пулемёт после стрельбы сильно перегревается и взять его голыми руками совершенно невозможно. Если иметь не один, а 2-3 пулемёта, установленных в имеющихся установках, то они делают совершенно невозможным ведение огня из машины вследствие стеснённости стрелка. Условия наблюдения для командира машины (он же стрелок) совершенно не отвечают тактическим требованиям» . Легенда говорит, что Д-8 был построен за одни сутки, конструкцию срисовали из американского журнала. До конца 1931 года Красная Армия получила 60 таких аппаратов. Да ещё ОГПУ для охраны железнодорожных объектов взяло на вооружение три десятка броневагонов, внешне похожих на иллюстрации к романам Жюль Верна. От которых военные отказались по причине того, что они были ненадёжны, не вписывались в повороты и были слишком сложны в эксплуатации. В декабре 1932-го проект «Д» прикрыли, а Опытно-конструкторское бюро расформировали. Не оправдались надежды и на новый танк сопровождения. По задумке, Т-19 предстояло стать ударным средством мобильных подразделений Красной Армии в условиях манёвренного боя. Он должен был на большой скорости преодолевать окопы и проволочные заграждения, выдерживать попадание 37-мм снаряда с дистанции 100 метров, иметь массу не более 7,3 тонны, шестицилиндровый двигатель мощностью 100 Л. С., вооружение из 40-мм пушки и двух пулемётов, броневую защиту толщиной 18-20 мм. Кроме того, предусматривалась установка оборудования для действий в условиях химического заражения и придания танку «плавучих свойств». Один из красных полководцев требовал, чтобы машина заодно была оборудована «коленчатыми лапами с шипами для перелезания через стенки и движения в условиях гор». Другой теоретик механизированной войны в это же время предлагал «дать танку возможность самоокапываться; а это – раз двигатель есть – не такая уж хитрая штука». Проектирование осложнялось не только безграмотными требованиями заказчика, но и поднявшейся после процесса «Промпартии» волной доносов по любому поводу с обвинениями конструкторов во вредительстве. Ответственным исполнителем по танку назначили С. А. Гинзбурга. Над проектом работали инженеры А. А. Микулин, В. Симский, Д. Майдель, «пушкарь» П. Н. Сячинтов. Ходовую часть танка с незначительными изменениями позаимствовали у «Рено NC1» – три тележки по четыре сблокированных катка и два независимых опорных катка, вертикальные пружины в подвеске и трансмиссия с дифференциалом в качестве механизма поворота. По предложению Гинзбурга была разработана оригинальная схема бронирования с большими углами наклона броневых листов, позволявшая уменьшить их толщину и общий вес машины. Прототип Т-19 был в основном готов к концу августа 1931 года. Однако характеристики танка оказались ниже запланированных, вес же, наоборот, – выше, производство – слишком сложным, а стоимость опытного образца составила 96 тысяч рублей (согласно программе, стоимость манёвренного танка не должна была превышать 50 тысяч). При том, что ряд узлов так и не был изготовлен: не удалось закончить в срок пушку, не был доведён двигатель, а спроектированную коническую башню даже не начинали делать. Поэтому специальным решением в 1931 году было продолжено серийное производство модернизированного Т-18. Правда, сделать удалось немного: до 40 Л. С. увеличили мощность двигателя, поставили четырёхскоростную коробку передач вместо трёхскоростной, в башне появилась кормовая ниша, предназначенная для установки радиостанции. Максимальную скорость хода удалось увеличить до 17,5 км/ч, то есть на один километр. Получился МС-1/Т-18 образца 1930 года. Таким образом, в результате реализации трёхлетней программы танкостроения Красная Армия получила 948 единиц устаревшего лёгкого танка Т-18 и две сотни бронеавтомобилей БА-27. (Броневики, вооружённые 37-мм пушкой и одним пулемётом, собирали на базе лицензионной фиатовской полуторки АМО-Ф-15 с двигателем мощностью 32 Л. С. Они неплохо бегали по ровной дороге и твёрдому грунту, развивая скорость до 45 км/ч, но на подъёме глохли и имели склонность к опрокидыванию на крутых поворотах.) В плюсе – накопленный опыт, возможность обучения войск на реальной технике и отработке тактических приёмов. Гудериану свои теории приходилось обкатывать на обшитых фанерой автомобилях. Но опыт опытом, а агрессивность империализма неуклонно возрастала. А воевать было нечем. В конце 1929 года коллегия ГУВП пришла к выводу, что сроки разработки всех отечественных танков сорваны, их характеристики не соответствуют заданным, танковые конструкторы не имеют нужного опыта, промышленность испытывает острый дефицит квалифицированных кадров, станков и инструмента, а качество исполнения серийных боевых машин – ниже всякой критики. 5 декабря комиссия под председательством наркома тяжёлой промышленности Серго Орджоникидзе приняла решение о приглашении в СССР зарубежных конструкторов и откомандировании за границу советских представителей для приобретения образцов бронетехники и необходимой документации. Уже 30 декабря «за бугор» выехала специально созданная решением Реввоенсовета закупочная «авторитетная комиссия» в составе И. А. Халепского, Д. Ф. Будняка, Н. М. Тоскина, С. А. Гинзбурга. Делегация направила стопы в Великобританию, занимавшую место мирового лидера в области разработки бронетанковой техники. Согласно утверждённой в Москве программе здесь предстояло купить образцы танкетки, малого, среднего и большого танков. Фирма «Виккерс», много работавшая на экспорт, с удовольствием предоставила возможность ознакомиться со своими конструкциями. Наибольший интерес советских специалистов вызвали 6-тонный и 12-тонный танки, по большинству параметров отвечавшие требованиям системы вооружения РККА. Англичане готовы были продать их со всеми сборочными и монтажными чертежами (поскольку они не были приняты на вооружение британской армией) и в течение трёх лет информировать обо всех улучшениях конструкции. А вот вести переговоры о продаже большого танка «Индепенденс» фирма категорически отказалась, предложив создать новую машину по заказу СССР. В итоге комиссия приобрела 30 танков и 20 танкеток. На приобретении последних особенно настаивал М. Н. Тухачевский, грезивший «авиамотомехборьбой» на земле и в воздухе. Советские представители побывали также в Чехословакии, Франции, Италии, заказали образцы автомобилей и мотоциклов, но из бронетехники ничего интересного не обнаружили. Затем «купцы» отправились в Северо-Американские Штаты. Там планировалось ознакомиться с танками типа Т1.Е1 фирмы «Канингэм», однако эти машины сочли хуже уже закупленных «виккерсов», а цена и условия сделки оказались совершенно неприемлемыми. Зато не могли не привлечь внимания колёсно-гусеничные машины талантливого конструктора Дж. Кристи, развивавшие на колёсном ходу скорость свыше 120 км/ч. Проблема оперативной подвижности танков, то есть возможности их переброски на театре военных действий на большие расстояния, в те годы стояла весьма остро. Передвигаясь на гусеницах, танковые колонны разрушали дорожное полотно, а сами гусеницы, имевшие малый запас прочности, «летели» через 80 – 100 км марша. Поэтому боевые машины доставляли к району боевых действий по железной дороге или в грузовиках. В 20-е годы инженеры разных стран разработали ряд конструкций танков с двойным движителем – гусеницами и колёсами автомобильного типа. При движении по шоссе колёса опускались (либо поднимался гусеничный движитель), и танк мог двигаться со скоростью 50 – 60 км/ч. Однако машины с такой ходовой частью были громоздкими, ненадёжными, сложными в производстве и эксплуатации, и дальше экспериментов дело не продвинулось. Кристи пошёл другим путём. В своих революционных машинах М.1928 и М.1931 он применил индивидуальную подвеску четырёх опорных катков большого диаметра без опорных роликов. Гусеница одевалась на передние и задние колёса. Её верхняя ветвь просто лежала на катках, являвшихся одновременно и опорными, и поддерживающими. На пересечённой местности танки Кристи передвигались как все «нормальные» гусеничные машины, для движения по дорогам гусеницы снимались и укладывались на корпус. Крутящий момент с расположенного в корме ведущего колеса передавался на заднюю пару опорных катков. Передняя пара катков была управляемой, как у автомобиля, её поворот осуществлялся с помощью обычной «баранки». Упругие элементы подвески – вертикальные пружины – были упрятаны внутри корпуса. Мощный авиационный двигатель обеспечивал удельную мощность более 30 Л. С. на тонну. Экипаж из трёх человек мог «переобуть» танк в течение получаса. Наличие такой машины не предусматривалось системой вооружения РККА. Однако советское руководство заинтересовали великолепные манёвренные характеристики танков Кристи. К тому же появился слух, что их планируют закупить поляки, а «панскую» Польшу в Москве считали врагом № 1. Поэтому в апреле 1930 года между фирмой Кристи и «Армторгом» была заключена сделка о покупке двух его танков марки М. 1931, а также прав на их производство в течение десяти лет. Военинженеру М. Н. Тоскину поручили освоить управление и обслуживание машин и обеспечить их доставку в СССР. Вся история как нельзя лучше характеризует степень «загнивания» западных демократий. Мало того, что частное лицо в собственном гараже собирает танки, так оно ещё и продаёт их государству, с которым Соединённые Штаты не имеют дипломатических отношений. Попробуйте-ка, граждане «свободной России», у себя в сарае выточить на продажу хотя бы дамский пистолет! Постановлением Президиума Совета Народного Хозяйства от 19 мая 1930 года при Мобилизационно-плановом управлении было создано постоянное инженерно-конструкторское бюро по танкам под руководством помощника начальника Орудобъединения А. Адамса. Основу бюро составила группа конструкторов ГКБ ОАТ и завода «Большевик», имевших опыт разработки и серийного производства танка Т-18. В конце месяца в страну начали прибывать заморские новинки. Они подвергались тщательным исследованиям, проверке и испытаниям. Затем инженерам поставили задачу в течение полугода наладить серийный выпуск закупленных образцов. Первыми в СССР были доставлены танкетки «Карден-Лойд» Мк. IV. Надо сказать, что под влиянием воззрений теоретиков, вроде Дж. Фуллера и Б. Лиделл-Гарта, увлечения сверхмалыми «бронированными застрельщиками» с пулемётным вооружением и экипажем из одного-двух человек не избежал в 1920-е годы ни один уважающий себя военный. Энтузиасты механизированной войны прогнозировали, что в перспективе манёвренные, простые в устройстве и эксплуатации и, что немаловажно, дешёвые мини-танки полностью заменят собой на поле боя кавалерию. В Советском Союзе особой любовью к «самоходным пулемётам», впрочем, как и к любым другим новинкам техники, отличался М. Н. Тухачевский. Танкетка, созданная в 1928 году Дж. Карденом и В. Лойдом, считалась лучшей моделью в своём классе. Её закупили 16 стран мира, а Италия, Польша, Франция, Чехословакия и Япония приобрели лицензию на производство. Она была надёжной машиной предельно простой конструкции, весившей всего 1,4 тонны и развивавшей скорость до 45 км/ч. Двигатель мощностью 22,5 Л. С. размещался в середине корпуса между местами водителя и стрелка, что позволило уменьшить длину машины и увеличить манёвренность. Она имела планетарную коробку передач и автомобильный дифференциал в качестве механизма поворота. Поддерживающие ролики отсутствовали, верхняя ветвь гусеницы скользила по жёлобу. Пулемёт помещался в съёмной установке по правому борту и мог быть легко снят. Ввиду отсутствия башни и крыши, экипаж от стрелкового огня противника был прикрыт вертикальными броневыми листами толщиной 6 – 9 мм; крайне невелика была высота танкетки. В августе 1930 года последовало решение об организации выпуска таких машин в СССР на базе 2-го автозавода Всесоюзного автотракторного объединения, куда передавались опытные образцы, а также все отечественные материалы по самостоятельному проектированию танкеток. Конструкторскому бюро под руководством Н. Н. Козырева было поручено «улучшить» машину и подготовить её к серийному выпуску. Модернизация состояла в установке в верхней части корпуса крыши с откидывающимися колпаками, использовании более мощного двигателя, увеличении ёмкости топливных баков, количества боезапаса и установке более толстой лобовой брони. В результате несколько выросли габариты машины, слегка уменьшилась скорость, а боевая масса составила 3,5 тонны. Подвеска состояла из шести тележек со сдвоенными опорными катками (вместо четырёх у прототипа); упругим элементом служили листовые рессоры. Трансмиссию позаимствовали у грузового автомобиля «Форд-АА», моторно-силовой агрегат выполнили на основе двигателя ГАЗ-АА (тоже «Форд») мощностью 40 Л. С., вооружение было представлено 7,62-мм пулемётом ДТ. Опытный образец танкетки Т-27 был готов в январе 1931 года, а уже 13 февраля, ещё до окончания государственных испытаний, она была принята на вооружение РККА. И очень быстро превратилась в учебную машину. Реальные боевые возможности танкеток оказались низкими, броневая защита недостаточной, отсутствие вращающейся башни не позволяло эффективно использовать и без того небогатое вооружение. Плотная компоновка, малые внутренние габариты создавали тяжёлые условия работы экипажа; расположение двигателя в центральной части корпуса привело к повышенной загазованности боевого отделения, куда заодно сбрасывалось и тепло работающего мотора. Но в доведённой до людоедства стране танкетки Т-27 исправно клепали почти четыре года с истинно советским размахом. Для сравнения: английская армия заказала себе 325 «карден-лойдов», воинственные поляки по лицензии произвели чуть более 300, итальянцы, модернизировав исходный образец, за семь лет сделали свыше 2500 «малых танков Фиат-Ансальдо», но они-то их ещё и экспортировали в десяток стран. Английская танкетка «Карден-Лойд» MK.VI Советская танкетка Т-27 В миролюбивом СССР построили «всего» 3295 единиц Т-27, а собирались – 16 000! В один день с танкеткой, 13 февраля 1931 года, был принят на вооружение и танк сопровождения Т-26, которого ещё попросту не существовало. Но уж больно сильное впечатление произвёл состоявшийся в начале января демонстрационный показ 6-тонного «Виккерса» на наших полководцев. Они буквально хором заявили: «Хотим именно такой и как можно скорее!» Конструкция танка была проста: клёпаный корпус и две пулемётных башни из катаных броневых листов толщиной полдюйма; в ходовой части – по две тележки с четырьмя опорными обрезиненными катками малого диаметра на листовых рессорах и по четыре поддерживающих катка; ведущие колёса находились спереди, а направляющие с механизмами натяжения – сзади; двигатель воздушного охлаждения «Армстронг-Сиддли» мощностью 80 «лошадей» с горизонтально расположенными цилиндрами, что позволило уменьшить высоту моторного отделения; компактные и надёжные многодисковые фрикционы. Машина обладала хорошей проходимостью и манёвренностью, отличалась плавностью хода и развивала скорость 35 км/ч. Отечественные инженеры были сдержаннее в оценках, хотя признавали, что 6-тонный «Виккерс», несмотря на недостатки, свойственные всем опытным моделям, является, «без сомнения, лучшим из всех известных в настоящее время образцов заграничных танков». В качестве наиболее целесообразного решения они, в частности группа С. А. Гинзбурга, предлагали создать комбинированный вариант боевой машины, использовав корпус, двигатель и вооружение строящегося на заводе «Большевик» перспективного танка сопровождения Т-19, а движитель и трансмиссию – от «Виккерса», обещая сделать всё лучше, проще и дешевле. Но, как всегда, «история отпустила нам слишком мало времени». На Советский Союз собирались напасть! Доблестная разведка, проникнув в тайны мировой закулисы, установила, что правительство Польши тоже ведёт закупку образцов бронетехники в Англии и Америке и «усиленно готовится к их массовому производству». По мнению Ворошилова и Тухачевского, уже к концу 1931 года поляки могли сделать более 300 лёгких танков на базе «Виккерса» и до 100 танков Кристи, ещё через год – вдвое больше. И тогда, растолковывал Халепский ничего не понимавшим в политике инженерам, «пилсудчики» получат козыри «с точки зрения использования бронесил, которыми они не преминут воспользоваться, так как танки типа Кристи как нельзя лучше подходят для ведения войны на просторах СССР», то есть запрыгнут паны в свои новенькие танки и, «сверкая блеском стали», рванут в яростный поход на Москву или Киев. Значит, следует немедленно, не дожидаясь окончания опытных работ, начать выпуск 6-тонного «англичанина», до конца 1931 года сделать 500 штук. Как говаривал мой любимый адмирал: «И чтобы через полчаса поросёнок бегал!» Советские руководители приказали в точности скопировать «Виккерс» и танк Кристи в том виде, «как они есть», чтобы «при необходимости нанести отпор возможной агрессии». Они считали, что так будет вернее. Производство танка сопровождения сначала планировали развернуть на строящемся Челябинском тракторном заводе, затем на Сталинградском тракторном, тоже ещё строящемся. Причём на последнем предполагалось создать специальный цех, способный в военное время выпускать до 10 000 танков в год. И кстати, один экземпляр «Виккерса» в Сталинград оправили. Там импортную машину разобрали на детали, вдумчиво изучили, но обратно собрать не смогли. Хорошо, что купили их 15 штук. В итоге заказ отдали ленинградскому заводу «Большевик» (через год цеха, выпускавшие танки, выделили в самостоятельный завод № 174 имени Климента Ефремовича). Руководить проектными работами по подготовке серийного производства поручили С. А. Гинзбургу. Технологию, на приобретение которой народных денег пожалели, разрабатывал инженер М. П. Зигель. Оригинал следовало воспроизвести в точности по английским чертежам, вносить какие-либо изменения или усовершенствования в базовую конструкцию запрещалось категорически, чтобы не испортить «уникальную вещь». Ну не представлял товарищ Ворошилов, в чём, к примеру, заключается разница между дюймовой и метрической системами измерений и как Ижорскому заводу выделывать броню толщиной 12,7 и 9,8 мм. Техпроцесс был утверждён в середине июня, и началась штурмовщина, кустарщина, очковтирательство и колоссальный брак, в частности по двигателям составивший 65%. Первые двадцать пять танков, изготовленных по временной технологии с широким использованием импортных деталей, просто не смогли сдвинуться с места. Корпуса, ударными темпами изготовленные из сырой брони толщиной 10 мм, бронебойная винтовочная пуля типа АУ-30 пробивала с дистанции 200 метров! Английский корпус «из цементированной брони хорошего качества» та же пуля не брала и с 50 метров. К концу года из заводских цехов выпихнули 120 машин Т-26 образца 1931 года, почти точных копий заморского образца. Чертёж танка «Виккерс» 6-тонный Компоновка советского танка Т-26 Клёпаный корпус танка имел коробчатое сечение, толщина броневых листов – 10 мм и 6 мм (13-миллиметровые листы не устанавливались из-за большого количества брака, и вообще первые полгода танки собирались на болтах и винтах с возможностью замены ижорской «некондиции» на что-нибудь более «броневое»). На подбашенной коробке с вертикальным лобовым листом на шариковых опорах размещались две башни цилиндрической формы. В них предусматривалось место для одного члена экипажа и устанавливался пулемёт ДТ (чуть позже в правой башне стали монтировать по-прежнему незаменимую 37-мм пушку Гочкиса). Сектор обстрела каждой башни составлял 240 градусов. Считалось, что такое расположение огневых точек обеспечивает максимально эффективное уничтожение вражеской пехоты при преодолении окопов. Наладить изготовление оптических прицелов не удалось. Механик-водитель находился в передней части корпуса справа. Боевая масса танка составляла 8,2 тонны, скорость по шоссе – 30 км/ч, запас хода – 140 км. Средства внешней связи оставались самыми простыми – сигнальные флаги и ракеты. Внешне всё выглядело очень похоже. Вот только военные не спешили принимать от промышленности столь полюбившуюся им машину, требуя, чтобы она не только походила на «Виккерс» визуально, но и могла хотя бы нормально передвигаться. Танк сопровождения Т-26 образца 1931 года Решение о производстве в СССР танка «системы» Кристи под обозначением «БТ» – быстроходный танк – Реввоенсовет принял 21 ноября 1930 года. 13 февраля 1931 года танк, который, кроме комиссии Халепского, никто и в глаза не видел, был принят на вооружение Красной Армии. Образцовые экземпляры прибыли из Америки лишь в марте. Копирование «быстроходного истребителя» поручили харьковским паровозостроителям. С этой целью 25 мая было образовано специальное конструкторское бюро под общим руководством С. А. Гинзбурга. Его заместителем назначили начальника танковой секции Технического комитета УММ военинженера 2 ранга Н. М. Тоскина, вскоре сменившего И. Н. Алексеенко на должности начальника КБ ХПЗ. В работах приняли участие А. О. Фирсов, А. А. Морозов, А. А. Молоштанов, М. И. Таршинов, С. Н. Манохин, П. Н. Горюн. Всего в СКБ было занято 22 конструктора, большинство из которых не имело высшего образования. Опытные образцы должны были быть готовы к 15 сентября, до конца года следовало построить 30 машин, из них шесть прислать в Москву к празднику 7 ноября для участия в военном параде. Государственный заказ на танк Т-24 аннулировался. Почти сразу выяснилось, что, несмотря на целый ряд несомненных достоинств, заокеанский образец (к тому же без башни) требует значительной доработки и просто копировать его в том виде, «как он есть», не имеет смысла. К тому же для выполнения поставленной правительством задачи не хватало оборудования, материалов, сырья, кадров. Вдобавок не было двигателей. Дж. Кристи использовал 12-цилиндровый авиационный мотор «Либерти» мощностью 338 Л. С. Под отечественной маркой М-5 он изготавливался на заводе «Большевик», но именно в это время его выпуск был прекращён ради создания двигателей для Т-26. Поэтому приняли решение о закупке в САСШ всех оставшихся со времён Первой мировой войны авиамоторов «Либерти». Одновременно на заводе организовали дизельный отдел, поставив ему задачу создать компактный дизель мощностью 300 Л. С. «как новый тип двигателя для танка»; работы возглавили молодой и энергичный конструктор К. Ф. Челпан, прошедший стажировку в лабораториях Германии, Швейцарии и Англии, и его сокурсник по Харьковскому технологическому институту Я. Е. Вихман. При этом спущенный сверху план производства не изменился ни на йоту: к весне 1932 года ХПЗ должен был выйти на выпуск 2000 танков в год. Самое удивительное, что к праздничному параду удалось собрать первые три машины, совершивших под водительством директора завода А. С. Бондаренко пробег из Харькова в Москву. С другой стороны, ничего удивительного нет – война на носу. Хотя Запад и сотрясал глобальный экономический кризис, а капиталистические страны подписывали Вашингтонские и Лондонские соглашения, ограничивая вооружения и распиливая «на иголки» линкоры, товарищ Сталин прозорливо предостерегал: чем более глубокий кризис испытывает мировой капитализм, тем сильнее ему хочется разрешить «все противоречия, вместе взятые, за счёт СССР». А товарищ Ворошилов приказал: бить врага малой кровью на его же территории. Пропаганда неустанно напоминала «пролетарским и крестьянским массам» о том, что «весь мир вооружается до зубов и против нас». Танк Кристи М.1931 Схема индивидуальной подвески танка Кристи Советский быстроходный истребитель БТ-2 В это время радикально изменились отношения Сталина с командующим Ленинградским военным округом М. Н. Тухачевским. В январе 1930 года Михаил Николаевич передал наркому обороны записку, в которой предлагал кардинально пересмотреть планы строительства вооружённых сил в пользу их кратного увеличения. А именно: в ближайшие три-четыре года подготовить к развёртыванию армию «военного времени» в составе 260 стрелковых и кавалерийских дивизий, 50 дивизий артиллерийского резерва РГК и 255 пулемётных батальонов РКГ, на вооружении которой должно состоять 40 000 самолётов и 50 000 танков. В Штабе РККА «оригинальный» проект несостоявшегося покорителя Варшавы подняли на смех. К. Е. Ворошилов идеями мирового господства не бредил, и Россию ему всё же было жалко: «…ибо страна тоже живёт, она разворачивается, находится в процессе реорганизации, человеческие потребности не удовлетворяются как следует, и если бы мы изъяли те ресурсы, мы бы поставили страну под очень тяжёлое положение, под очень тяжёлый удар». Но окончательный вердикт нарком предоставил вынести Сталину. Вождь, которому в принципе безразличны были «человеческие потребности» народа, поддержал тогда Климента Ефремовича, обозвав план Тухачевского фантастическим и канцелярским: «Осуществить такой «план» – значит наверняка загубить и хозяйство страны и армии. Это было бы хуже всякой контрреволюции». Не в том дело, что Иосиф Виссарионович был «красным миротворцем» в противовес «красному милитаристу» Тухачевскому. Наоборот, его идеи Сталину весьма импонировали, были созвучны Главной цели. Но, во-первых, Ворошилов был «свой», а Тухачевский – выдвиженец изгнанного из страны «троцкиста» Л. Д. Троцкого, «задвинутый» на должность командующего округом с поста начальника Штаба РККА. Во-вторых, генсек лучше всех ведал состояние советской экономики и потому осторожничал. Есть ещё одна тонкость: идея становится правильной, только если её изрекает Вождь. Не прошло и года, как опьянённый головокружительными успехами в деле ограбления крестьянства и форсированной «социалистической реконструкции» Сталин изменил свою точку зрения. В феврале 1931 года он потребовал выполнить пятилетку в три года, а в июле М. Н. Тухачевский был назначен заместителем председателя Реввоенсовета и начальником вооружений РККА. 1 августа Совет Труда и Обороны указал, что технические успехи в области танкостроения «создали прочные предпосылки к коренному изменению общей оперативно-тактической доктрины», и на следующий день появилось постановление о программе танкостроения в условиях военного времени. Согласно ей, отечественная промышленность в угрожаемый период (а он уже начался) должна была выйти на уровень производства 40 000 (сорока тысяч) танков в год. Собственно, ради этого и творились чудеса индустриализации, а страна превращалась в гигантский концлагерь, «где так вольно дышит человек», застраивалась бараками, а вышки и колючая проволока лишь отделяли одну «зону» от другой. «Границы между лагерем и волей стираются всё больше и больше, – писал современник. – В лагере идёт процесс относительного раскрепощения лагерников; на воле идёт процесс абсолютного закрепощения масс. Лагерь вовсе не является изнанкой воли, а просто отдельным и даже не очень своеобразным куском советской жизни. Если мы представим себе лагерь несколько менее голодный, лучше одетый и менее интенсивно расстреливаемый, чем сейчас, то это и будет куском будущей России, при условии её дальнейшей «мирной эволюции»… А сегодняшняя Россия немногим лучше сегодняшнего концлагеря». В сентябре Реввоенсовет без всяких сомнений утвердил стахановский план на 1932 год – построить 10 000 танков. Далее – сплошное «удвоение ВВП». Это действительно война. Представим, что в 1934 году заводы выдали 40 тысяч танков. С произведёнными в предыдущие годы получается около 70 тысяч. Возникает сразу два вопроса. Что делать с заводами, наладившими выпуск боевых машин в невиданных в мире масштабах? Выпустить ещё 40 000? Или Сталин собирался раздать вымпелы передовиков производства и остановить конвейерные линии в ожидании «военного времени»? Или на тех же линиях производить тракторы с шасси Кристи, мотором «Либерти» и бронёй Ижорского завода? Второй вопрос: куда девать и как содержать в мирное время такую прорву техники? В конце концов, можно построить 70 000 танков. Но что с ними делать потом? Если война, не дай бог, не началась, куда «поставить» и как долго хранить? Сколько для их эксплуатации необходимо горючего и запасных частей и столь редких в СССР специалистов? Только для того, чтобы укомплектовать экипажи, даже с учётом того, что треть по плану должны были составить двухместные танкетки, требовалось 180 тысяч обученных танкистов, а общая численность бронетанковых войск должна перевалить за 2,5 миллиона человек. Одним словом, строить 40 000 танков в год можно только при условии непрерывного их «расходования». А ведь кроме танков для ведения боевых действий необходимо соответствующее количество самолётов, пушек, автомобилей и много чего ещё. Какая экономика это выдержит? Определённо, в 1933 – 1934 годах кто-нибудь просто обязан был «сунуть своё свиное рыло в наш советский огород» и вынудить Красную Армию к «ответным действиям» на чужой территории. Кроме них, Тухачевский, увлечённо разрабатывавший план нового похода на Варшаву и вторжения в Бессарабию, подозревал в нечестных намерениях «министров Америки, Англии и Франции и других капиталистических стран», которые «непрерывно разъезжают» и лихорадочно «сколачивают антисоветский фронт», сиречь – готовят «новую империалистическую интервенцию». Во всяком случае – не дружественная Советам Германия с её 100-тысячным рейхсвером, не имевшим ни одного танка, ни одного боевого самолёта. В связи с новыми историческими решениями любимой партии и родного правительства конструкторам завода «Большевик» разрешили отступать от английского «канона» и вносить любые изменения в технологию и конструкцию танка Т-26, лишь бы увеличить выпуск продукции, «не снижая боевых качеств». Но в советском производстве на первом месте всегда стоял план по валу, а план требовал произвести в 1932 году 3000 танков сопровождения. В результате вполне закономерно брак по моторам достиг уже 88%, а по поставляемым Ижорским заводом корпусам – 41%. Харьковчане продолжали маяться с «быстроходным истребителем». Военинженера М. Н. Тоскина отозвали в Москву, главой танкового КБ ХПЗ в декабре 1931 года стал А. О. Фирсов. Анатолий Осипович был настоящим, то есть профессиональным, инженером старой закалки: учился в Германии, стажировку проходил в Швейцарии, но работал на родине в судостроительной промышленности. В общем, интеллигент из «бывших», а потому вполне закономерно зачислен был «органами» товарища Ягоды в заговорщики и вредители, арестован в 1930 году по делу «Промпартии» и получил конкретный срок. После чего, как великолепный знаток дизелей, он был направлен конструировать танки. Именно Фирсов в итоге превратил американский экспериментальный образец в полноценную боевую машину, ставшую символом советских бронетанковых войск 30-х годов. А пока… Полученные из Северо-Американских Штатов далеко не новые двигатели «Либерти» отличались непомерным потреблением масла, заводились нехотя, а если начинали работать, то быстро перегревались и нередко самовозгорались. Испытатель танков Е. А. Кульчицкий утверждает, что, согласно заводской инструкции, «запускать двигатель разрешалось в присутствии пожарника с огнетушителем». Традиционно отвратительно работали отечественные воздухоочистители. Выпускаемые Мариупольским заводом башни из броневой стали «Д» зияли сквозными трещинами (из 12 тонн отлитого металла удавалось получить в лучшем случае одну тонну кондиционной брони). Как печенье, ломались поставляемые Краматорским заводом гусеничные траки из некондиционной стали, отваливались кронштейны «ленивцев», не выдерживали нагрузки шестерни коробки передач. Да и сами харьковские рабочие гнали брак ничуть не хуже смежников. Возможно, они были плохо обучены, а может быть, просто недоедали. Поскольку одновременно с грандиозными успехами коллективизации в стране пропала еда – её обменяли, в том числе, и на моторы «Либерти». Деревенским хлеборобам приказали терпеть, а если невтерпёж – сдохнуть во славу партии Ленина-Сталина; в городах была введена карточная система снабжения, причём нормы неуклонно снижались. Индустриальный рабочий в 1932 году мог купить по карточке 2 кг мяса в месяц; завербованному иностранцу выписывали 3 кг, к тому же он затоваривался по заниженным ценам в спецмагазине. Один из строителей Сталинградского тракторного завода, лицо «немецкой национальности», писал на родину: «Лишений, которые мы здесь переживаем, не пожелаешь и врагу. У нас животное живёт лучше, чем здесь человек. Чего тут только не делают в этом «отечестве»! Для многих было бы неплохо посмотреть, как проводится на практике их теория». А ведь это писал не «освобождённый пролетарий», а наёмный квалифицированный специалист, для которого Советская власть, хотя бы даже из идеологических соображений, старалась создать приемлемые условия. В течение двух лет утро в Харькове начиналось с уборки трупов: «…каждую ночь в Харькове собирают по 250 трупов умерших от голода или тифа. Замечено, что большое число из них не имеет печени… из которой готовят пирожки и торгуют ими на рынке». По плану Харьковский завод должен был построить в 1932 году 2000 танков – больше, чем могла себе позволить любая, самая развитая страна мира.  Всё по плану, всё по плану, Надо срать по килограмму. Жрать дают по двести грамм. Как же высрать килограмм? Наконец в апреле 1932 года БТ-2 (этот индекс был ему присвоен уже после снятия танка с производства) начал поступать в войска, но и там по количеству поломок не имел себе равных, в том числе по причине крайне низкого уровня технической подготовки личного состава. Танк весил 11,3 тонны. Корпус представлял собой броневую коробку, собранную из броневых листов толщиной 13 мм (корма и крыша – 10 мм), соединённых между собой клёпкой. Носовая часть сужена для обеспечения поворота передних управляемых колёс. Ходовая часть – естественно, Кристи. На корпусе устанавливалась круглая башня с амбразурами для пушки и пулемёта. Двигатель мощностью 400 Л. С. позволял разгоняться на гусеничном ходу до 52 км/ч, на колёсах – до 72 км/ч; запас хода – 200 км. Экипаж состоял из двух человек. Средства связи не предусматривались. В целом БТ-2 немногим отличался от прототипа. И так же, как он, не имел вооружения. На танк должно было устанавливаться адаптированное к башне по проекту П. Н. Сячинтова немецкое 37-мм противотанковое орудие фирмы «Рейнметалл», осваиваемое заводом № 8 имени Калинина. Но в срок не «освоили», а пушки Гочкиса в стране закончились. Большинство «бэтушек» получили пулемётную спарку Дегтярёва либо остались неоружными. Осенью 1932 года стало ясно, что советская танковая промышленность «доверие Родины» не оправдала и программа «десять тысяч» провалилась. 26 октября приказом наркома тяжёлого машиностроения С. Г. Орджоникидзе был создан Трест специального машиностроения в составе Ленинградского завода № 174 имени К. Е. Ворошилова, завода «Красный Октябрь», 2-го завода ВАТО в Москве и Харьковского паровозостроительного завода. Стратегическая задача: строить танки, строить как можно больше, лучше, совершенней. Начальником треста стал К. А. Нейман. В этом же году образовали опытный завод «Спецмаштреста», позднее получивший название № 185 и имя внезапно почившего С. М. Кирова. В 1933-1934 годах в состав треста включили ремонтные заводы № 104 и № 105, Киевский завод имени В. Я. Чубаря, Харьковский автосборочный завод № 48. Предпринятые организационные меры по тесной кооперации предприятий, закупке новейшего оборудования, повышению квалификации рабочей силы дали результат, хотя в обстановке перманентного «штурма» кустарщина процветала по-прежнему. В 1932 году в Советском Союзе было произведено 3033 танка и танкетки. Всего в войсках находилось 4524 единицы, в том числе 1036 танков Т-26 и 396 – БТ. «Мы можем считать задачи танкового вооружения Красной Армии разрешёнными вполне удовлетворительно», – объявил Ворошилов. Правда, качество изготовления никуда не годилось, а БТ-2 невозможно было рассматривать как полноценные боевые машины. Ещё одним направлением в использовании заграничного опыта было приглашение в СССР иностранных специалистов. Так, для реализации ответственного проекта по созданию особо мощного позиционного танка, который должен был прийти на смену Т-24, в марте 1930 года призвали группу немецких конструкторов под руководством «сочувствовавшего коммунистической партии» Эдварда Гроте, составившую костяк сугубо секретного бюро АВО-5 при заводе «Большевик». В него вошли также молодые советские инженеры Н. В. Барыков, Л. C. Троянов, А. Б. Гаккель, Я. В. Обухов, М. П. Зигель, Б. А. Андрыхевич и другие. Гроте поручили создать танк массой не более 30 тонн, развивающий скорость до 40 км/ч, с толщиной брони не менее 20 мм, вооружённый одной 76-мм, одной 37-мм пушками и пятью пулемётами. Техническую экспертизу должны были осуществлять представители Орудийно-арсенального треста В. И. Заславский и С. А. Гинзбург. Курировало проект ОГПУ: во-первых, задействованы иностранцы, во-вторых, «танк должен стать неожиданностью для всех возможных врагов». Средств не жалели, и к лету 1931 года была изготовлена совершенно оригинальная, не имеющая аналогов боевая машина с чрезвычайно мощным многоярусным вооружением. Танк ТГ Танк ТГ имел полностью сварной корпус с толщиной лобовой брони до 44 мм, бортовой – 20 – 24 мм. На корпусе размешалась большая главная башня, в которой были установлены три пулемёта «максим» в шаровых установках и 76-мм орудие ПС-19, созданное Сячинтовым на базе зенитной пушки Лендера. В верхней, командирской, башне разместили 37-мм пушку ПС-2, которая могла вести огонь и по воздушным целям. Кроме того, в бортах корпуса находились два пулемёта ДТ. Ходовая часть состояла из пяти катков большого диаметра с полупневматическими шинами и индивидуальной пружинной подвеской, четырёх поддерживающих катков, гусениц оригинальной конструкции и прикрывалась бронеэкранами. На танк планировалось установить специальный танковый двигатель воздушного охлаждения конструкции Гроте мощностью 250 Л. С., но в конце концов использовали авиационный М-6. Управление осуществлялось от штурвала «по типу самолётного» через пневматические сервоприводы. Боевая масса – 25 тонн, радиус действия – 350 км, экипаж состоял из 5 человек. На испытаниях ТГ продемонстрировал скорость 34 км/ч, очень мягкий ход, неплохую проходимость, манёвренность и множество конструктивных недоработок, вполне естественных для опытного образца. Однако дальнейшие работы были прекращены ввиду немыслимой для отечественной промышленности сложности серийного производства и чрезвычайно высокой стоимости машины, обошедшейся казне в полтора миллиона рублей – стоимость 25 «бэтушек». От услуг конструктора Гроте отказались, а танк Гроте отправили на склад. К счастью, поляки на «отечество рабочего класса всех стран» не напали. Действительно, в августе 1931 года они закупили в Англии 38 машин типа 6-тонный «Виккерс». Но, не владея секретами организации социалистического соревнования и стахановских методов труда, серийный выпуск собственного варианта танка под названием 7ТР смогли наладить только в 1935 году и до начала Второй мировой войны построили всего-навсего 135 единиц в двухбашенном пулемётном и однобашенном пушечном (37-мм «Бофорс») вариантах. Кстати, с 6-цилиндровым дизельным двигателем марки «Заурер» мощностью 110 Л. С. Быстроходных танков у них не было вовсе, поскольку меркантильный Кристи заломил такую цену, что польские представители вынуждены были аннулировать сделку и откланяться. Раздобыть побольше денег путём применения дармового труда своих граждан или распродажи картин из Бельведера польское правительство не додумалось. Не очень-то в Кремле и боялись пресловутой «интервенции». Все страшилки о внешней угрозе предназначались для внутреннего употребления и обоснования теории обострения классовой борьбы. Так, в 1932 году с лёгкостью начали снимать с вооружения все – почти тысяча единиц – танки МС-1, в том числе образца 1931 года. С них демонтировали пушки Гочкиса и установили их на Т-26. Часть машин, сняв двигатели, использовали в укреплённых районах в качестве неподвижных огневых точек. Между тем во Франции до середины 30-х годов основу танкового парка составляли различные модификации «Рено» FT-17, и даже к началу Второй мировой войны они имелись в войсках в количестве 536 штук. По состоянию на 22 июня 1941 года наши историки ни одного «малого танка сопровождения» на вооружении Красной Армии не числят, хотя все румынские «Рено» старательно приплюсовывают к «фашистским полчищам». А воевать всё-таки пришлось – как обычно, с собственным народом. В 1932 – 1933 годах в СССР произошло более двух тысяч вооружённых выступлений против принудительной коллективизации, подавленных железной рукой. Из деревни хлеб выгребли подчистую, в районах, не выполнивших план хлебозаготовок, отбирали сало, лук, свёклу и солёные огурцы. В результате очередной устроенной большевиками вивисекции в стране начался смертный голод. Доведённые до отчаяния хлеборобы, съев всё, «чем не положено человеку питаться, начиная с падали и кончая дубовой корой», злостно воровали ими же выращенный урожай. Власть ответила «законом о трёх колосках» от 7 августа 1932 года; за первые полтора года осудили 125 тысяч «расхитителей колхозной собственности» и расстреляли каждого пятого. Поля и зернотоки изукрасились традиционными принадлежностями советского пейзажа – заборами, вышками и фигурами «человека с ружьём». Охранять приходилось не только хлеб от колхозников, но и самих крестьян, которые, спасаясь от голодухи, в нарушение сталинско-молотовского постановления от 22 января 1933 года: «Подыхать на местах!», контрреволюционно поползли из карантинных зон в города, прорываясь через оцепление войск ОГПУ. А «Советское грабительство» отправило на экспорт 34 миллиона центнеров зерна, десятки тысяч тонн рыбы и мясомолочных продуктов. В своём ответе писателю М. А. Шолохову Сталин сам назвал творившийся в стране беспредел «войной», в которой приняли активное участие и Рабоче-Крестьянская Красная Армия, и «легендарные полководцы» Гражданской войны – С. М. Будённый, И. Э. Якир, И. П. Белов, И. Ф. Федько, Н. Д. Каширин. В войне 1929 – 1933 годов полегли миллионы. Только на Украине погибло до 20% сельских жителей, вдвое сократилось население Казахстана, ещё страшнее было в Средней Азии, огнём артиллерии и воздушными бомбардировками были разрушены десятки «злостно-бандитских» аулов Чечни и Дагестана. Ничто не могло помешать движению «на всех парах по пути индустриализации». Однако Сталин всё же понял, что 40 000 танков в год – это слишком, можно и надорваться. Поэтому стали делать по 3000 – 4000, не забывая при этом о неукоснительном обеспечении условия, чтобы «Красная Армия смогла бы вести борьбу с любой коалицией мировых капиталистических держав и нанести армиям этих держав решительное поражение» и «закреплении за РККА первого места в мире по всем решающим видам средств борьбы». В 1933 году численность состоявших на вооружении РККА танков БТ была доведена до 624 единиц, из них на 208 установили долгожданную 37-мм пушку «большой мощности» Б-3 (5К) с начальной скоростью снаряда 800 м/с и дальностью прицельной стрельбы 600 метров. Остальные были оснащены спаренной пулемётной установкой ДА-2. Летом того же года харьковчане начали устанавливать на корпус БТ увеличенную башню с новым 45-мм полуавтоматическим орудием 20К («К» – Калинин) с прицельной дальностью стрельбы 1200 метров и спаренным с ней пулемётом ДТ. Клёпаная башня – изделие Ижорского завода – имела цилиндрическую форму и кормовую нишу, в которой на командирских танках размещалась радиостанция, а на линейных – часть боекомплекта. Вокруг башни командирского танка устанавливалась поручневая передающая антенна, как выяснилось в реальных боевых условиях, делавшая такой танк первоочерёдной целью для артиллерии противника. Конструкция ходовой части осталась без изменений. Боевая масса увеличилась до 11,5 тонны. Машина получила наименование БТ-5 и за последующие полтора года была растиражирована в количестве около 1900 экземпляров. Такой же башней, несколько смещённой влево, вооружался Т-26. Кстати, С. А. Гинзбург с самого начала предлагал сделать танк однобашенным, считая такую схему более предпочтительной с точки зрения массы, стоимости и манёвра огнём, но военачальникам очень нравилась именно возможность палить во все стороны одновременно. Ижорцы, наконец, наладили выпуск качественной 13-мм брони марки «ПИ» (затем «ИЗ»). Масса танка при этом выросла на 1200 кг, его двигатель модернизировали, увеличив мощность до 95 Л. С. Скорость машины осталась прежней, а запас хода вырос почти вдвое. Двухбашенный вариант продолжали производить до конца 1933 года, всего построили 1722 единицы. Ещё полсотни машин выпустили в химическом (огнемётном варианте): сняли левую башню, а в правой установили огнемёт, спаренный с 7,62-мм пулемётом. Танк БТ-5 Танк Т-26 образца 1933 года Кроме того, в 1933 году Красная Армия получила на вооружение боевые машины новых типов – плавающие, средние и тяжёлые танки. Первый в мире действительно плавающий так был разработан и построен фирмой «Виккерс-Армстронг» в 1931 году. Плавучесть танка обеспечивали малая масса и корытообразная форма корпуса с бальсовыми поплавками, укреплёнными над гусеницами. Ходовую часть взяли от 3-тонного трактора той же фирмы. Катерный мотор «Медуза» мощностью 90 Л. С. позволял машине развивать скорость на суше до 64 км/ч, на плаву – 9,5 км/ч. Вооружение состояло из одного пулемёта, установленного в смещённой к левому борту башне, позаимствованной у 6-тонного танка. Военное министерство Великобритании отказалось от покупки амфибий, а вот наркомат обороны СССР приобрёл восемь машин. К этому времени, основываясь на добытой из-за рубежа информации, у нас уже был построен опытный образец плавающего танка Т-33, представлявшего собой практически точную копию английского прототипа, благо и точно такой же трактор производился в Советском Союзе. Однако в серию он не пошёл, так же как и спроектированный конструкторским бюро 2-го завода ВАТО танк Т-41. Параллельно под руководством М. П. Зигеля на заводе имени Ворошилова был создан опытный образец Т-37 с ходовой частью, скопированной с «трактора» фирмы Крупп (по две двухкатковых тележки с пластинчатыми рессорами с каждого борта). Он вышел на испытания в июле 1932 года. Как раз очень кстати в июне 1932 года из Англии прибыли плавающие «виккерсы». Обобщив все имеющиеся материалы, Управление механизации и моторизации приняло решение о разработке на смену танкетке Т-27 нового плавающего танка, по компоновке аналогичного Т-41, но с подвеской от Т-37, и немедленно приняло виртуальную машину на вооружение РККА. Организовать выпуск должен был 2-й завод ВАТО (№ 37); главным конструктором назначили Н. Н. Козырева. План по производству танка типа Т-37А на 1933 год, спущенный заводу «Спецмаштрестом», предписывал построить 1200 машин. Однако сделать смогли только 138 экземпляров. Причины всё те же – недопоставки от смежников, допотопное оборудование, отрабатываемый на ходу технологический процесс, плохая организация, брак. Ввиду неудовлетворительного качества изготовления и множества технических недоработок вся первая партия машин была направлена в учебные учреждения. Корпус танка Т-37А имел клёпано-сварную конструкцию. Толщина брони колебалась от 4 до 8 мм. К бортам крепились поплавки, правда заполненные не дорогостоящей бальсой, а пробкой. Позднее их стали делать пустотелыми, так вышло ещё дешевле. Во вращающейся цилиндрической башне, смещённой к правому борту, был установлен пулемёт ДТ в шаровой опоре. Двигатель «Форд-АА», он же ГАЗ-АА, мощностью 40 Л. С. размещался вдоль правого борта, трансмиссия располагалась в передней части. Гусеничная цепь изготавливалась из ковкого чугуна. Движение на плаву обеспечивалось гребным винтом с поворачивающимися лопастями, это позволило отказаться от механизма реверса для обеспечения заднего хода; поворот осуществлялся с помощью руля. При боевой массе 3,2 тонны танк развивал скорость на суше 38 км/ч, на плаву – до 6 км/ч. Запас хода достигал 230 км. Экипаж – 2 человека. Всего за 1932 – 1936 годы было изготовлено 1909 линейных и 643 радийных танка Т-37А. Говорят, был ещё и «химический» вариант. Компоновка амфибии «Виккерс» Советский малый плавающий танк Т-37А Во время второй поездки в Англию С. А. Гинзбург, действуя, словно заправский Штирлиц, «срисовал» на полигоне опытный образец 16-тонного трёхбашенного танка А6 фирмы «Виккерс» и агентурным путём добыл его основные характеристики. Продать машину бритты категорически отказались, но наши военные уже загорелись желанием иметь подобную машину «для преодоления сильно укреплённых оборонительных полос противника». «Нетрудно понять, – убеждал Тухачевский, – что двухбашенная и трёхбашенная схемы потому и приняты англичанами, что очень перспективны и наиболее выгодны для преодоления вражеской обороны среди своей пехоты». К июлю 1931 года Танко-тракторно-конструкторское бюро под руководством Гинзбурга разработало проект 16-тонного танка Т-28 с большим радиусом действия, по компоновке аналогичного английскому образцу, с использованием идей, заложенных в машинах Кристи, «Виккерса» и немецких «гросстракторах». После утверждения проекта за работу над Т-28 принялся коллектив Опытного конструкторского машиностроительного отдела завода № 174 – бывшее АВО-5. Его начальником стал Н. В. Барыков, набиравшийся опыта у Эвальда Гроте, ведущим конструктором – талантливый инженер старой школы Н. В. Цейц. Достаточно сказать, что Николай Валентинович умел пользоваться логарифмической линейкой: «Внешне это был человек среднего роста, чуть больше пятидесяти лет от роду. Очень интеллигентный, скромный. Он никогда не грубил, говорил очень тихо, с улыбкой, и его улыбка всех очаровывала. Часто садился радом с разработчиком и анализировал его конструкцию не только с точки зрения теоретической механики и сопротивления материалов, но и рассматривал возможные физические явления и тепловые процессы в узле или агрегате. При этом всегда приводил расчётный анализ. Редко пользовался справочниками. При рассуждении сам выводил простую и удобную для расчёта формулу и ею пользовался». К весне 1932 года был изготовлен опытный образец. В связи с загруженностью завода № 174 программой производства лёгких танков Т-26 освоение серийного выпуска Т-28 в ноябре поручили наполовину простаивавшему заводу «Красный путиловец», на котором для разработки технологии создали СКБ-2 под руководством О. М. Иванова. Для оказания организационной помощи на завод откомандировали начальника ОКМО Н. В. Барыкова. По результатам испытаний двух опытных образцов практически все узлы были кардинально переработаны. К 1 мая 1933 года завод выпустил первые 12 танков, принявших участие в парадах в Москве и Ленинграде. К концу года было изготовлено 44 машины. Корпус танка сваривался из катаных броневых листов толщиной 20 – 30 мм. В главной башне, оснащённой подвесным полом, размещались курсовой пулемёт ДТ и короткоствольная (16,5 калибров) 76-мм пушка КТ-28 с начальной скоростью снаряда 381 м/с и прицельной дальностью стрельбы 2000 метров – танковый вариант полкового орудия образца 1927 года. Орудие имело низкие баллистические характеристики и скорострельность (из-за неавтоматического поршневого затвора) и было допущено для вооружения танков временно, до принятия в массовое производство пушки П. Н. Сячинтова ПС-3 образца 1933 года с начальной скоростью снаряда 520 м/с и полуавтоматическим затвором. Однако за пять лет серийного производства Кировский завод сделал всего 12 штук ПС-3. Для стрельбы назад в кормовой нише башни Т-28 имелась шаровая установка под запасной пулемёт. На командирских машинах здесь крепилась радиостанция 71-ТК с поручневой антенной. Впереди и ниже главной башни симметрично устанавливались малые башенки от танка Т-26, вооружённые пулемётами с горизонтальным углом обстрела 165 градусов. Советский средний танк Т-28 На танке устанавливали 12-цилиндровый двигатель М-17Л, «в девичестве» – немецкий авиамотор БМВ-VI, мощностью 500 Л. С., освоенный Рыбинским моторным заводом. Подвеска состояла из двух подвешенных к корпусу тележек. В каждую тележку входили три каретки, соединённые между собой рычагами, а каждая каретка включала две пары катков, связанных балансирами. При весе 27,8 тонны танк развивал скорость до 45 км/ч по шоссе, имел запас хода 220 км и экипаж из 6 человек. Параллельно в недрах ОГПУ под руководством разоблачённого «члена Промпартии» Н. А. Астрова разрабатывался танк особого назначения ПТ-1 резерва Главного командования. По сути, это был увеличенный в размерах БТ-2, который пытались научить плавать. Получилась машина весом 14,2 тонны, вооружённая 45-мм пушкой и четырьмя пулемётами, с экипажем из четырёх человек. Особо выдающихся качеств опытный образец не продемонстрировал, а плавал плохо. Наконец, для прорыва «особо укреплённых оборонительных полос» предназначался тяжёлый танк Т-35, прародителем которого был английский А1Е1 «Индепендент», созданный фирмой «Виккерс-Армстронг» в 1926 году. Танк имел пять башен и представлял собой вариант сухопутного броненосца, теоретически способного вести массированный и высокоманёвренный огонь во всех направлениях. В главной башне находилась 47-мм пушка, в расположенных вокруг неё малых башенках – пулемёты. Толщина лобовой брони достигала 28 мм. При массе 31,5 тонны танк развивал скорость 32 км/ч. В 1932 году коллектив под руководством Н. В. Барыкова и М. П. Зигеля разработал техническую документацию для организации производства тяжёлого танка прорыва. После изготовления на заводе № 174 двух опытных образцов, продемонстрированных на первомайском параде 1933 года, серийное производство было поручено Харьковскому заводу № 183, который до конца года собрал ещё четыре машины. Тяжёлый танк Т-35А представлял собой пятибашенную боевую машину весом 37,5 тонны с двухъярусным расположением вооружения. Он был сложен по устройству и довольно примитивен технологически. Сварной и частично клёпаный корпус из броневых листов толщиной 20 и 30 мм четырьмя переборками делился на пять изолированных отсеков: передних башен с местом механика-водителя, главной башни, задних башен, моторно-силового, трансмиссионного. В центральной верхней башне, унифицированной с башней танка Т-28, устанавливались 76-мм пушка длиной 16,5 калибра и пулемёт. Ещё один пулемёт мог быть установлен в кормовой нише, здесь же крепилась радиостанция. Отделение главной башни занимали четыре человека – командир, башнёр, радист и моторист. Главная башня оснащалась подвесным полом. Две диагонально расположенные средние башни с 45-мм пушкой и пулемётом были аналогичны применявшимся на БТ, только без кормовой ниши. Две пулемётные башни – идентичны малым башням танка Т-28. Передние и задние башни попарно сообщались между собой. Поворот башен, в том числе главной (со всем оборудованием весившей 1870 кг), осуществлялся вручную с помощью ступенчатого механизма. Ходовая часть, прикрытая 10-мм экраном, представляла собой видоизменённый вариант, применённый на «гросстракторе» фирмы «Крупп»: четыре тележки по два опорных катка в каждой, шесть верхних и один передний поддерживающие катки, «ленивец» с винтовым механизмом натягивания цепи в передней части, в корме – «звёздочка» (ведущее колесо). На танке устанавливался двигатель М-17Т мощностью 500 Л. С., позволявший на шоссе развивать скорость до 30 км/ч, на местности – порядка 12 км/ч. От разработанной Гроте системы пневматического управления отказались. Запас хода по шоссе составлял 120 км. Экипаж – 11 человек, которые, несмотря на внушающие размеры машины, едва в ней умещались. Танки Т-28 и Т-35 поступали на вооружение отдельных танковых полков РГК, которые в декабре 1935 года были развёрнуты в отдельные тяжёлые танковые бригады. Если первый оказался вполне приличной машиной, то второй оставался чрезвычайно сложным в производстве, ненадёжным и трудным в эксплуатации: перегревался двигатель, ломалась коробка передач, рвались гусеницы. Не говоря о стоимости, ну да за ценой мы не построим. Английский тяжёлый танк А1Е1 «Индепендент» Французский тяжёлый танк 2С Большую часть своей службы «тридцатьпятые» либо ремонтировались, либо дефилировали на парадах, олицетворяя грозным видом мощь Советской Страны. Обычно их сравнивают с тем же «Индепендентом» и французскими танками серии 2С, доказывая, что «наша техника» была намного лучше. На самом деле сравнивать нечего, поскольку никто таких машин в 30-е годы не строил. За ненадобностью. Британцы на вооружение своей армии их не приняли. Обладавший приличной подвижностью «Индепендент» остался в единственном экземпляре и после шести лет экспериментов и доработок отправился прямым ходом в танковый музей. Что касается 70-тонных танков FCM 2С, то этот пережиток Первой мировой войны французы начали проектировать в 1917 году для преодоления «линии Гинденбурга», планируя построить 300 «прорывателей». Но война закончилась раньше, в результате до 1923 года изготовили лишь 10 машин. Они были малоподвижны, на шоссе развивали максимальную скорость до 12 км/ч, несли броню толщиной до 37 мм, были вооружены одним 75-мм орудием и четырьмя пулемётами «Гочкис», размещавшимися в носовой и кормовой башнях, а также в боковых стенках корпуса. Причём башни не могли вести круговой обстрел. В 20-х годах на отдельных машинах 75-мм пушку заменили короткоствольными 105-мм и 155-мм гаубицами, установили новые двигатели, усилили элементы подвески. Танк обслуживался экипажем из 12 человек и скорее годился для усиления обороны, чем её прорыва. Но, кстати, эти архаичные машины имели электромеханическую трансмиссию. Советский тяжёлый танк Т-35А Концепция громоздкого, слабобронированного, ощетинившегося пушками и пулемётами гиганта, представляшего собой тихоходную большеразмерную цель для вражеской артиллерии, к этому времени себя исчерпала в пользу манёвренной, подвижной, хорошо защищённой однобашенной машины. Теоретически Т-35 мог сосредоточить огонь двух орудий и трёх пулемётов в любом направлении. Непонятным оставалось, каким образом этого добиться в реальной боевой обстановке? Конкретно, как командиру танка управлять всем этим «ползучим арсеналом», вести наблюдение за обстановкой, давать команды механику-водителю, башнёру, целеуказания остальным четырём башням, стреляя при этом из своей табельной «трёхдюймовки»? Вдобавок довольно странно выглядят представления советских полководцев об «особо сильно укреплённой оборонительной полосе». К примеру, немецкая 37-мм противотанковая пушка «Рейнметалл», компактная и низкорослая, полуавтомат со скорострельностью до 15 выстр./мин, появилась на свет в 1926 году, тайно была испытана в СССР, состояла на вооружении РККА и, естественно, вермахта и пробивала 30-мм броню с дистанции 500 метров. К 1937 году такие же и более мощные противотанковые орудия имелись в польской, чехословацкой, французской армиях. Первый серийный Т-35А ещё не успели собрать, когда по настоянию штаба РККА и УММ было принято решение о замене его ещё более могучим монстром весом 90 – 100 тонн. Машина, заказанная М. Н. Тухачевским и И. А. Халепским, получила индекс Т-39 и должна была иметь в четырёх башнях 152-мм и 107-мм орудия, бронирование 40 – 60 мм, двигатель мощностью 1000 Л. С. Однако, осмотрев изготовленные макеты, товарищ Ворошилов засомневался, «нужна ли нам вообще такая боевая машина» стоимостью 3 миллиона рублей? (В этот период JI.H. Троянов выдвинул на конкурс свой проект тяжёлого танка, как сообщает восхищённый биограф конструктора, «до сих пор не имеющего аналогов в мире»: «Он предложил танк массой 300 тонн собрать из двух гусеничных «полутанков» и поперечной платформы с главной орудийной башней и гаубицей 203 мм. На каждом «полутанке» располагались две «малые» орудийные башни с пушками калибра 152 мм. Соединённые в одну громадную машину, все три элемента образовывали 4-гусеничный агрегат длиной 17,5 м, шириной 6,52 м и высотой 5 м, защищённый 150-мм корабельной бронёй. В качестве силовой установки могли быть использованы два паровых двигателя по 1500 Л. С. или дизель-электрические агрегаты от подводной лодки. Каждый «полутанк» имел возможность действовать самостоятельно (и поперечная платформа с «главной гаубицей» тоже?) . Эти три работающих элемента (на четырёх гусеницах!) могли быть также смонтированы на железнодорожных платформах и образовывать бронепоезд». Чем-то это напоминает фантазии Дыренкова. Неясно лишь, как там было задумано с «подводной проходимостью».) Проектирование сухопутных дредноутов прекратили и вплоть до 1939 года малыми партиями – от 7 до 15 танков в год – продолжали выпускать стремительно устаревавшие «тридцатьпятые». В 1933 году было сочтено, что «Система» 1929 года успешно выполнена. На вооружении Красной Армии имелось пять основных типов танков: малый разведывательный Т-37А, идущий на смену танкетке Т-27, лёгкий танк сопровождения Т-26, лёгкий танк оперативного типа БТ, средний танк качественного усиления Т-28 и тяжёлый танк особого назначения Т-35. Однако первые же летние учения первых механизированных соединений РККА выявили недостатки практически всех гусеничных танков. Красные командиры на практике столкнулись с проблемой оперативной манёвренности: перегревались и ломались двигатели, летела трансмиссия и беспрерывно рвались гусеницы. Например, в 45-м механизированном корпусе за один день манёвров по причине обрыва гусениц вышла из строя четверть боевых машин. Очумевшие ремонтные бригады не успевали устранять поломки. Представители различных КБ откомандировывались в воинские части, помогая личному составу осваивать эксплуатацию новой техники. Но гусеницы всё равно рвались просто потому, что это были плохие гусеницы, сделанные по устаревшим технологиям, к тому же халтурно. Лишь «переобувшиеся» БТ, уложив гусеницы на полки, гордо проносились мимо матерящихся коллег. Как уже говорилось, существовало два способа решения проблемы: повышать ресурс гусениц либо строить машины с двойным движителем. Абсолютное большинство танкостроителей в 30-е годы сделали выбор в пользу первого пути. Так, уже 6-тонный «Виккерс», закупленный советской стороной в 1931 году и скопированный в точности, имел от Т-26 одно существенное отличие – его «родные» мелкозвенчатые гусеницы из марганцовистой стали выдерживали 4800 км пробега. На 16-тонном «Виккерсе» этот показатель достиг 6000 км. Кроме того, для доставки лёгких боевых машин непосредственно к линии фронта широко применялись грузовые автомобили и платформы. Но советской промышленности никак не давались секреты отливки качественных траков и термозакалки пальцев. Поэтому у танка Т-26 ресурс гусеницы до поломки составлял 40-60 км, у Т-28 – около 400 км. А разработать приличный грузовик оказалось труднее, чем танк. Летом 1933 года, принимая программу танкостроения на вторую пятилетку, с удовлетворением констатировав, что «специальная производственная база по танкостроению» обеспечивает производство 11 000 танков в год, советское руководство приняло два принципиальных решения. Во-первых, перевести практически все танки на колёсно-гусеничный ход; во-вторых, все машины оборудовать дизельными двигателями, как наиболее предпочтительными с точки зрения экономии и пожаробезопасности. Вместо имевшихся двух лёгких машин – Т-26 и БТ – начальник УММ (вскоре переименованного в Автобронетанковое управление) И. А. Халепский предложил внедрить единый дизельный колёсно-гусеничный танк Т-26А. Вместо среднего Т-28 – новую, тоже колёсно-гусеничную, машину «оперативного назначения» Т-28Б с мощным дизель-мотором, а также выпустить малой серией дешёвый «мобилизационный танк» Т-34А. Машины марки БТ предполагалось снять с производства, а Харьковский завод переориентировать на выпуск колёсно-гусенично-плавающего ПТ-1А. К этому времени харьковчане запустили на испытательном стенде первый опытный образец 12-цилиндрового «быстроходного дизеля» БД-2 с номинальной мощностью 400 – 420 Л. С. и отрапортовали, что эта машина, построенная «целиком из советских материалов», по своим показателям является одной из лучших в мире. В ноябре 1933 года мотор установили на танке и артиллерийском тягаче, а год спустя два дизельных БТ-5 были показаны на военном параде в Москве. В конце 1934-го появилось правительственное решение: начать – параллельно с доводкой – подготовку к серийному выпуску танковых дизелей, для чего развернуть на ХПЗ строительство новых цехов и создать производство, способное обеспечить выпуск 10 000 моторов в год. На приобретение в заграничных моторостроительных центрах станков, оборудования, технологий, патентов выделялись колоссальные средства. Группа конструкторов под руководством Г. И. Аптекмана приступила к про-работке авиационного варианта БД-2А. К 1936 году планировалось иметь в производстве пять основных типов танка – разведывательный Т-37А, общевойсковой Т-26А, оперативный ПТ-1, танк качественного усиления Т-28Б, мощный танк особого назначения Т-35А, с последующей заменой его новым образцом. Кроме того, в системе бронетанкового вооружения РККА должны были наличествовать огнемётные, сапёрные и танки управления, бронемашины разведывательного и «боевого» типов, самоходные артиллерийские установки на базе общевойскового танка, железнодорожные боевые машины, «быстроходные» и «мощные» тракторы, транспортёры боеприпасов и бронетранспортёры для пехоты на шасси лёгкого трактора. Сразу отметим, что обе генеральные задачи остались невыполненными, как и почти всё остальное. Серийный выпуск дизельных двигателей, несмотря на наличие опытных образцов, в течение последующих пяти лет наладить не удалось: мотор потреблял масло и топливо в неимоверных количествах, нещадно дымил, вибрировал, плевался газами и саморазрушался. Что касается колёсно-гусеничного движителя, то это была дорога в тупик. Никто этим путём уже не шёл, кроме, пожалуй, поляков. Англичане, заинтересовавшись подвеской Кристи, приобрели у изобретателя образцы ходовой части, но собственные крейсерские танки строили исключительно на гусеничном ходу. В июле 1934 года, когда количество танков в Красной Армии перевалило за 8000 единиц, в Германии сошёл с конвейера серийный Pz Kpfw. I Ausf. A – первая ласточка официально ещё не существовавших Панцерваффе. При проектировании шасси крупповские инженеры Хогельлег и Вельферт ориентировались на технические решения, применённые в «малом тракторе» и английской танкетке «Карден-Лойд»: смешанная подвеска – передний каток на индивидуальном узле со спиральной пружиной, остальные блокированы попарно с листовыми рессорами. Задний каток играл роль «ленивца». Тележки катков соединяла балка жёсткости. Танк комплектовался 57-сильным четырёхцилиндровым двигателем воздушного охлаждения «Крупп» М305. Силовая коробка – механическая, с пятиступенчатой коробкой передач и бортовыми фрикционами в качестве механизмов поворота. Корпус собирали при помощи сварки из катаных броневых листов – 13 миллиметров хромоникелевой стали. В смещённой к правому борту башне находилась спаренная установка 7,92-мм пулемётов Дрезе MG13. Немецкий танк Pz.Kpfw.I Танк обслуживался двумя членами экипажа, имел «рост» 172 см, весил 5,4 тонны, развивал скорость 37 км/ч, запас хода составлял 145 км. На дальние расстояния его транспортировали грузовым тягачом, оснащённым пандусом, или в прицепе. Через год слабосильный двигатель заменили шестицилиндровым мотором фирмы «Майбах» мощностью 100 Л. С., добившись увеличения скорости до 40 км/ч. Но для этого пришлось удлинить корпус и добавить ещё один каток. В результате вес модификации «В» вырос до 5,8 тонны, хотя вооружение и бронирование остались без изменений. С самого начала Pz. I – по сути, танкетка – рассматривался немецкими генералами как учебная машина «до того времени, пока не будут готовы боевые танки». «Никто, конечно, не думал, – вспоминает Г. Гудериан, – что с этими небольшими учебными танками нам придётся в один прекрасный день вступить в бой с противником». Однако так получилось, что к началу Второй мировой войны именно пулемётный «Панцер I» был самым массовым танком Вермахта, он же составлял основу парка немецких танковых войск и во время Французской кампании. На 1 сентября 1939 года в германских войсках имелось 1145 таких машин. 2 августа 1934 года умер президент Веймарской республики фельдмаршал Гинденбург. Через час после его смерти нацистское правительство издало указ о слиянии постов президента и канцлера. Армия была приведена к присяге с клятвой верности лично Адольфу Гитлеру. Он официально стал «фюрером и канцлером германской нации». Ряд фирм получил задание на проектирование 10-, 15– и 20-тонных танков. В 1935 году Гитлер денонсировал Версальский договор и публично объявил о создании танковых частей. Вслед за этим национал-социалисты приступили к реализации своего четырёхлетнего плана. В СССР под фанфары и здравицы делегатов съезда «победителей» началась вторая пятилетка, целью которой ставилось ещё больше усилить Страну Советов, «как опорную базу мировой пролетарской революции». Итак. «Мобилизационный» танк Т-34 массой 4,7 тонны был разработан ещё в 1932 году. Он представлял собой практически копию машины Т-37, только не плавал. С другой стороны, танк имел более простую конструкцию, усиленную до 10 мм броневую защиту, приличную подвижность, двигатель в 70 «лошадей» и в перспективе (опытный образец имел один пулемёт) более мощное, чем у «плавунца», вооружение – 20-мм автоматическую пушку. В случае войны на автомобильных заводах страны из освоенных агрегатов предполагалось развернуть его массовое и дешёвое производство. Однако в конце 1934 года работы по подготовке к производству «мобилизационного танка» на заводе АМО-ЗИС были полностью прекращены. Провалилась и затея повысить «оперативную подвижность» плавающих танков. Изначально их переброску предполагалось осуществлять в кузовах грузовиков, но освоить производство подобных грузовиков отечественная промышленность не смогла. Тогда было принято решение о разработке под индексом Т-43 плавающей машины с колёсно-гусеничным ходом, предназначенной для оснащения «разведподразделений мотомехвойск». Делали её на конкурсной основе сразу два предприятия – ленинградский завод № 185 имени Кирова и московский № 37 имени Орджоникидзе. Первый проект разрабатывался инженерами Зигелем, Симским и Максаковым под руководством Гинзбурга, второй – конструкторами Сазоновым, Брусенцовым, Козыревым, Зориным под водительством Астрова. В качестве двигателя предполагалось использовать мотор «Форд V-8», производство которого осваивал ГАЗ. Оба танка были собраны к весне 1935 года, оба – с мотором ГАЗ-АА (поскольку тот «Форд» упорно не осваивался, использовали другой «Форд»), установленном поперёк корпуса в кормовой части, одинаковой бронёй толщиной 4 – 10 мм и пулемётом ДТ во вращающейся башне. Т-43-1 представлял собой машину весом 3,6 тонны. Ходовая часть состояла из трёх пар опорных катков большого диаметра, двух ведущих и двух направляющих колёс, трансмиссию заимствовали у грузовика ГАЗ. Для движения по воде вместо гребного винта использовались поперечные лопасти на ведущих колёсах. Танк москвичей – Т-43-2 – весил 3,7 тонны, имел аналогичную ходовую часть, традиционный гребной винт для движения на плаву и турель для зенитного пулемёта на крыше башни. Испытания показали, что обе машины одинаково непригодны для принятия на вооружение. Обе были чрезвычайно сложны по устройству, дороги в производстве и ненадёжны в эксплуатации. Кроме того, имелись и индивидуальные недостатки: первый образец плохо плавал, второй – не желал ездить на колёсах. Впрочем, бесперспективность этого направления конструкторы понимали ещё на стадии получения задания на проектирования. Поэтому в конце 1935 года работы по плавающим колёсно-гусеничным танкам были окончательно свёрнуты. Однако ещё до принятия этого решения коллектив Астрова в инициативном порядке проработал вариант гусеничной машины на базе Т-37А, которая была бы надёжнее, имела бы больший запас хода и плавучести, и к июню 1935 года изготовил первый образец. Новый танк по компоновке повторял Т-37А, только место механика-водителя теперь сдвинули к правому борту, а башню – к левому. Он имел более широкий корпус, зато без надгусеничных поплавков, сохранил почти такой же вес, идентичное бронирование, двигатель и трансмиссию от автомобиля ГАЗ-АА, конструкцию башни и вооружение – 7,62-мм пулемёт ДТ. Небольшим изменениям подверглась ходовая часть, в которую добавили дополнительную пару поддерживающих катков, дифференциал заменили бортовыми фрикционами и упростили конструкцию тележек. 29 февраля 1936 года танк под индексом Т-38 приняли на вооружение Красной Армии взамен Т-37А, серийное производство началось в марте 1937-го. Машина стоила значительно дороже, чем Т-37А, и, как показал опыт эксплуатации, тонула охотнее и чаще. Уже осенью 1937 года танк Т-38, ввиду множества выявленных в процессе эксплуатации дефектов, был объявлен небоеспособным и его приёмка была ограничена. Всего за шесть лет в войска поступило около 4000 плавающих машин. Танки Т-37А и Т-38 состояли на вооружении до начала войны с Германией и использовались в качестве разведывательных. В частности, в 1937 году в штат механизированного корпуса входило 67 танков Т-37. Имелись они и в штате танковых батальонов стрелковых дивизий и в разведротах отдельных танковых бригад (штат танковой роты – 22 машины). Один из двух эскадронов механизированного полка кавалерийской дивизии был укомплектован 30 плавающими танками. Накануне войны танковый полк из 50 единиц Т-38 входил в штат воздушно-десантных корпусов. Советские танки-амфибии участвовали в боевых действиях в районе реки Халхин-Гол (из имевшихся в наличии 22 единиц были потеряны 17), во время Освободительных походов в Западную Белоруссию и Западную Украину (когда выяснилось, что при движении вне дорог «плавунцы» отстают от «пешего пехотинца» и теряют гусеницы), в период войны с Финляндией. Они не оправдали себя ввиду недостаточной проходимости, манёвренности, малого запаса плавучести, слабой бронезащиты и вооружения. Уже в Финской кампании Т-37 и Т-38 использовались главным образом для охраны штабов, подвоза боеприпасов, эвакуации раненых, в качестве тягачей и для связи. В работе остальных КБ до 1937 года генеральной линией также оставался перевод существующих боевых машин на двойной движитель. Проблемой «приспособления» танка Т-26 к передвижению на колёсах ещё с 1932 года занимался коллектив самородка Дыренкова, однако его проект признали сложным и неграмотным. В академии моторизации и механизации под руководством М. Данченко в 1933 году разработали проект КТ-26 с пятискоростной коробкой передач и ходовой частью с тремя парами опорных катков вместо четырёх, сочетавшей колёсный и гусеничный ход. Проект был отвергнут даже без изготовления опытного образца. Конструкторское бюро завода имени Ворошилова вело проектные работы над машиной Т-26А, получившей индекс Т-46. Проект выполнялся под руководством С. А. Гинзбурга, ведущим конструктором был В. Симский. Конструкция танка предполагала установку либо дизель-мотора ДТ-4, либо одинакового с ним по габаритам бензинового двигателя МТ-4 мощностью 200 Л. С. Оба мотора проектировались на том же заводе. По компоновке Т-46 мало чем отличался от «двадцать шестого». Он был крупнее по размерам, нёс более просторную башню, в которую в перспективе можно было установить 76-мм пушку ПС-3 . Опытный образец был простроен в 1935 году и превосходил исходный вариант по весу в полтора раза. В результате коробка передач и бортовые редукторы не справлялись с возросшими нагрузками. Работы над Т-46 продолжила конструкторская группа завода имени Кирова под руководством О. И. Иванова. 29 февраля 1936 года постановлением СТО на вооружение РККА был принят колёсно-гусеничный танк Т-46-1, который и пошёл в серийное производство. Он весил 17,5 тонны (напомним, что Т-26 – 9,2 тонны), получил новый двигатель воздушного охлаждения МТ-5 мощностью 330 Л. С., усиленную до 15 мм броню (щиток механика-водителя – 22 мм), увеличенную башню с возможностью установки «трёхдюймовки», пневматический огнемёт КС-45. Танк очень хорошо зарекомендовал себя в войсках, был лёгок в управлении, имел отличную подвижность и проходимость на гусеницах лучшую, чем у БТ. Вот только по цене он сравнялся с трёхбашенным Т-28. Поэтому серийно произвели лишь 4 единицы. Выпуск танка Т-46-1 и все работы по нему были прекращены в начале 1937 года. Параллельно технический отдел Экономического управления ОГПУ силами тюремного КБ под руководством Астрова и при участии ОКМО пытался усовершенствовать ПТ-1. Образец танка ПТ-1А был изготовлен на Опытном заводе Спецмаштреста под руководством ведущего инженера Н. В. Цейса, однако испытания, проведённые в октябре 1934 года, показали, что и здесь овчинка не стоит выделки. Особые надежды возлагались на колёсно-гусеничный вариант трёхбашенного танка Т-28, который при боевой массе 17,5 тонны должен был развивать скорость до 70 км/ч, иметь 20-мм броню и вооружение из 76-мм пушки и четырёх пулемётов. За основу решили взять шасси ПТ-1А, но без плавательных «принадлежностей». Ведущим конструктором машины был Н. В. Цейц. Эталонный образец танка Т-29 изготовили на Кировском заводе в 1936 году, и со следующего года планировалось запустить машину в серию. Однако не сбылось. Новый танк от Т-28 только тем и отличался, что на колёсном ходу имел лучшую подвижность и манёвренность, зато оказался сложным и ненадёжным, а стоил почти вдвое дороже. Основными боевыми машинами Красной Армии оставались хорошо освоенные промышленностью Т-26 и БТ. Их удалось сделать не только более дешёвыми, но, главное, значительно улучшить качественно. В 1935 году в СССР освоили литьё стали Гарфилда, начали изготавливать траки методом горячей штамповки, успехом закончились опыты по закалке гусеничных пальцев токами высокой частоты, соответственно на порядок удалось увеличить ресурс гусениц. Завод № 174 имени Ворошилова продолжал выпускать танк Т-26, совершенствуя его боевые характеристики. В конце 1935 года был установлен дополнительный бензобак, что позволило поднять запас хода до 240 км, а в кормовой нише башни, согласно приказу наркома обороны, стали монтировать шаровую установку с «ворошиловским» пулемётом ДТ. Были внесены изменения в ходовую часть. Потрясающий результат дало использование новых траков: опытный образец на гусеницах прошёл 200 км без единой поломки. Танк отличался лёгкостью управления и удобством в эксплуатации. Корпус начали изготавливать с применением электросварки, удалось освоить штамповку маски пушки, над стволом орудия стали крепить два мощных прожектора – так называемые фары боевого света, придавшие танку характерный, узнаваемый вид. Масса машины возросла до 9,6 тонны. В 1935 – 1936 годах выпустили 55 экземпляров дистанционно управляемых «телетанков» ТТ-26, которые оснащались приборами пуска отравляющих веществ и съёмным огнемётом. В 1937 году были разработаны лёгкие и дешёвые бакелитовые бензобаки, на крыше башни появилась вращающаяся турель для зенитного пулемёта, а в самой башне – переговорное устройство ТПУ-3. Машина получила новую коническую башню, сваренную из 15-мм бронелистов. Но в целом конструкция себя исчерпала. Одновременно на ХПЗ, при горячей поддержке военных, мечтавших иметь в мехчастях «танк артиллерийского сопровождения», велись работы по установке 76-мм орудия на БТ, которые привели в итоге к появлению машины БТ-7. Чтобы поставить усиленное вооружение, харьковчане расширили до 440 мм носовую часть корпуса, что позволило сдвинуть вперёд механика-водителя с органами управления и улучшить обзорность. Справа от водителя предусматривалось наличие четвёртого члена экипажа и курсового пулемёта. Многие броневые листы соединялись посредством сварки, а верхний лобовой имел толщину 22 мм. Вместо снятого с производства двигателя М-5 установили М-17Т, ограничив его мощность до 400 Л. С. В корме разместили дополнительный топливный бак ёмкостью 480 литров, доведя запас хода до 500 км. Поскольку новая танковая пушка задерживалась, «семёрка» в начале 1935 года пошла в серийное производство с башней от БТ-5 с 45-мм пушкой 20К и пулемётом ДТ. Курсовой пулемёт упразднили. Машина весила 13 тонн и развивала скорость 73 км/ч на колёсах и 53 км/ч на гусеничном ходу. С 1937 года начался выпуск БТ-7 с конической башней. На части машин устанавливался зенитный пулемёт. На линейных танках имелся пулемёт в кормовой нише. Четырёхскоростная коробка передач была сменена на трёхскоростную. Толщина лобовой брони возросла до 22 мм, боевая масса – до 13,8 тонны. На базе БТ-7 пытались создать мостоукладчик, бронетранспортёр, ракетный, телеуправляемый, химический и огнемётный танки, минный заградитель и минный тральщик, самоходную артиллерийскую установку, однако до серийного производства ничего довести не удалось. Особой оригинальностью отличался проект летающего танка-трансформера ЛT-1 с выдвижными крыльями, хвостовым оперением и складывающимся винтом. Автор идеи инженер М. Смалько обещал, что это чудо-оружие будет порхать со скоростью 200 км/ч на дальность 800 км. Не была забыта и идея «ударного колёсно-гусеничного танка дальнего действия»: на корпус БТ установили модернизированную башню Т-26-4 с «трёхдюймовкой» КТ-28, получив артиллерийский БТ-7А. С 1936 по 1938 год их выпустили 154 экземпляра. Ввиду того что на колёсном ходу танки БТ имели привод лишь на одну пару колёс, без гусениц их можно было использовать только на дорогах с твёрдым покрытием. На просёлке ведущие колёса врезались в грунт и буксовали. Летом 1934 года к командующему войсками Киевского военного округа И. Э. Якиру с предложениями по улучшению конструкции танка БТ обратилась группа рационализаторов 4-го танкового полка под руководством командира взвода Н. Ф. Цыганова. Он предлагал, во-первых, синхронизировать работу гусеничного и колёсного движителей; во-вторых, сделать ведущими не одну, а три пары катков, для подвода мощности к которым внутри танка были продолжены карданные валы, от которых мощность уже передавалась через конические шестерни по вертикальным валам непосредственно к колёсам. Работая в течение четырёх месяцев по 16 – 18 часов в сутки, энтузиасты к апрелю 1935 года изготовили чертежи и модель танка с новым движителем. Поскольку сам Цыганов инженерного образования не имел, за него расчёты проводили молодые конструкторы В. Г. Матюхин и Л. A. Бессонов. По личному указанию Ворошилова для изготовления машины, обозначенной индексом БТ-ИС (Иосиф Сталин – естественно), были выделены необходимые средства, место на харьковском танкоремонтном заводе № 48 и экземпляр танка БТ-2. Постройка опытного образца велась ударными темпами, и уже в июне он был готов к испытаниям. Машина, доработанная по предложениям Цыганова, показала хорошую проходимость не только на просёлочной дороге, но даже на пашне. Причём танк сохранял подвижность и манёвренность при потере одной гусеничной цепи и до двух опорных катков с одного борта. В результате Ворошилов и Орджоникидзе подписали совместный приказ о совершенствовании колёсно-гусеничного движителя и изготовлении 10 машин пробной серии на базе танка БТ-5. Несмотря на выявленные недостатки – слабость шестерён синхронизаторов, перегрузку ошиновки задних катков, срыв резьбы штоков вертикальных свечей и плохой доступ к дополнительным приводам, – армейская комиссия рекомендовала принять танк БТ-5-ИС на вооружение. Начальник АБТУ РККА Г. Г. Бокис отдал распоряжение: изготовить в 1937 году на ХПЗ установочную партию танков БТ-7-ИС, а заводу № 48 с января 1938 года приступить к переоборудованию по методу Цыганова 300 машин БТ-5. Однако до конца 1937 года была изготовлена только одна машина «системы ИС». В СКБ-2 Кировского завода (бывший «Красный путиловец») серьёзным доработкам подвергся серийный танк Т-28. Был проведён комплекс мер по совершенствованию конструкции трансмиссии, повышена надёжность ходовой части. «Скоростной вариант» марки Т-28А на испытаниях продемонстрировал скорость около 60 км/ч. Для «тридцать пятого», словно для заправского корабля, создали танковую систему ПУС (приборов управления стрельбой) для централизованной выдачи целеуказания и наводки орудий. С этой системой, непрерывно её совершенствуя и периодически испытывая в идеальных полигонных условиях, носились шесть лет, чтобы прийти к печальному выводу: «Прибор ПУАТ-35 является опытным и негодным для войсковой эксплуатации… К числу недостатков прибора следует отнести большие габариты, вес и малую надёжность работы… Серийная переделка танков Т-35 под установку ПУАТ не представляется целесообразной из-за малого их количества, высокой стоимости самого прибора и его сомнительной боевой ценности в условиях современной манёвренной войны». К началу 1936 года практически всем танкостроителям стало ясно, что в связи с насущной необходимостью усиления бронирования боевых машин концепция перевода танков на колёсно-гусеничных ход себя не оправдывает. Ходовая часть могла вынести что-нибудь одно – либо мощную броню и усиленное вооружение, либо дополнительный колёсный движитель. Советских военачальников по-прежнему очаровывали скоростные качества «бэтушек». А в Европе появилось новое поколение чисто гусеничных танков. Качественно новые машины всех типов и весовых категорий в 1935 – 1936 годах приняла на вооружение французская армия. Двухместный лёгкий танк «Рено» R-35 при весе 9,8 тонны нёс во вращающейся цельнолитой башне 37-мм короткоствольную пушку, один 7,5-мм пулемёт и броню толщиной до 45 мм с рациональным наклоном листов. Корпус состоял из литых деталей, собиравшихся при помощи болтов на каркасе, что ускоряло и облегчало производство. Двигатель мощностью 82 Л. С. позволял развивать скорость до 20 км/ч, но большего от танка сопровождения пехоты не требовалось. Всего до конца мая 1940 года было выпущено 1880 машин R-35/R-40 (модификация с изменённой подвеской и более мощной пушкой). Параллельно для действий в составе кавалерийских подразделений фирма «Гочкис» произвела около 1000 танков Н-35/Н-39, по конструкции схожих с новыми «Рено» и в значительной степени с ними унифицированных, с бронёй до 40 мм, имевших более мощный двигатель и при боевой массе 12 тонн развивавших скорость 36 км/ч. Французский лёгкий танк «Рено» R-35 Французский лёгкий танк «Гочкис» Н-39 Ещё один вариант танка для пехоты предложила фирма FCM. При аналогичном вооружении он был быстроходнее, чем R-35, имел полностью сварной корпус из 40-мм бронеплит, причём корпус и башня не имели ни одной вертикальной детали, 90-сильный дизельный двигатель и вдвое больший запас хода. Один из лучших танков в мире сваяла французская фирма «SOMUA». 20-тонная машина S-35 развивала скорость 40 км/ч и имела запас хода 260 км, что позволяло ей действовать в составе подвижных соединений. Он стал первым танком, башня и корпус которого отливались целиком. Бронирование корпуса состояло из трёх частей, соединявшихся при помощи болтовых соединений, и достигало 41 мм, а лоб башни – 58 мм. В моторном отсеке устанавливался 8-цилиндровый двигатель водяного охлаждения мощностью 190 Л. С. Управление осуществлялось с помощью двойного дифференциала. Вооружение состояло из 47-мм пушки SA35 с длиной ствола 34 калибра и начальной скоростью снаряда 760 м/с и одного пулемёта. Башня имела электрический привод. Всего изготовили около 500 танков. Совместными усилиями фирм «Рено» и FCM был создан 32-тонный танк прорыва В1. Во вращающейся башне находилась 47-мм длинноствольная пушка, спаренная с пулемётом, а в лобовой части корпуса – 75-мм орудие фирмы «Шнейдер» с длиной ствола 17 калибров и ещё один пулемёт. Гаубицу по горизонтали наводили поворотом машины с помощью дифференциала с гидростатическим блоком. Толщина брони составляла 20 – 40 мм. В конструкции было много оригинальных технических решений: протектированные топливные баки, автоматическая централизованная система смазки, противопожарные переборки, гирокомпас. Улучшенная и самая массовая модификация В1bis отличалась усиленным до 60 мм бронированием, новой башней, более мощным двигателем в 307 Л. С., большим запасом хода – 150 км, скорость достигала 28 км/ч. Экипаж – 4 человека. На последних экземплярах ставили 300-сильный авиационный мотор. В войска поступило 365 таких машин. Общим недостатком всех французских танков была тесная башня, в которой помещался только один человек – командир, наводчик, заряжающий, а на лёгких машинах и радист – в одном лице, что неизбежно затрудняло управление в бою. Весьма удачную лёгкую машину запустили в серию чехословацкие фирмы ЧКД и «Шкода». В конструкции LT-35 было реализовано немало новшеств, которые на образцах бронетехники других стран появились лишь спустя несколько лет. Так, ведущее колесо поставили сзади, повысив тем самым живучесть ходовой части. Трансмиссия управлялась пневматическими сервоприводами и планетарной коробкой передач. Сжатым воздухом запускался двигатель, приводились в действие тормоза. Схема подвески позволяла равномерно распределять массу машины на катки, поэтому средний пробег гусениц в 3 – 4 раза превышал общепринятый для того времени ресурс. Танк оснащался 6-цилиндровым карбюраторным двигателем мощностью 120 Л. С. и развивал максимальную скорость 34 км/ч. Недостаточная удельная мощность отчасти компенсировалась наличием трёхступенчатой 12-скоростной коробки передач. Броневые листы толщиной от 8 до 25 мм крепились на заклёпках. Лобовая броня выдерживала обстрел из 20-мм пушки «Эрликон» с дистанции 250 метров. Вооружение LT-35 состояло из скорострельной 37-мм полуавтоматической пушки с высокой начальной скоростью снаряда и двух 7,92-мм пулемётов. Имелась командирская башенка с четырьмя триплексами и перископом. 10-тонная машина была технически надёжной и легко управляемой. Экипаж состоял из 4 человек. Даже в Англии, увлёкшейся крейсерскими танками с противопульным бронированием, в сентябре 1936 года из цеха фирмы «Виккерс» выполз прототип знаменитой «Матильды» с 60-мм бронёй, которая не пробивалась снарядами противотанковой артиллерии. Чехословацкий лёгкий танк LT vz.35 Английский пехотный танк Мк. I «Матильда» На этом фоне бледнее выглядели немцы. Ввиду того, что производство основных танков затягивалось, с весны 1937 года в серию запустили промежуточный тип 9-тонной разведывательной машины, вооружённой 20-мм автоматической пушкой и одним 7,92-мм пулемётом в шестигранной вращающейся башне. Танк Pz. Kpfw. II имел ходовую часть от фирмы «Хеншель» из пяти опорных катков среднего диаметра на индивидуальной подвеске в виде четверть-эллиптических рессор, карбюраторный двигатель «Майбах» мощностью 140 л. с. и развивал скорость 40 км/ч. Корпус состоял из каркаса, сваренного из стальных профилей, и приваренных к нему гетерогенных бронеплит. Толщина брони различалась в зависимости от того, какие узлы она прикрывала, но нигде не превышала 15 мм. Экипаж – 3 человека. До апреля 1940 года было выпущено 1088 машин модификаций А, В и С, имевших между собой незначительные конструктивные отличия, направленные в сторону отдельных усовершенствований и удешевления производства. Немецкий лёгкий танк Pz. Kpfw.ll Ausf. В Для вооружения танковых дивизий германские генералы заказали два типа танков: лёгкий, вооружённый бронебойной пушкой и двумя пулемётами, и средний, весом не более 24 тонн, с короткоствольным орудием калибра 75 мм. Вес машин диктовался грузоподъёмностью мостов на дорогах Германии. Скорость для обоих типов была определена в 40 км/ч. Экипаж должен был состоять из пяти человек – командира танка, наводчика, заряжающего, водителя и радиста. Для командира требовалось устройство отдельной башенки с возможностью вести круговое наблюдение. Обязательным условием было наличие радиостанции. Таким образом, в европейском танкостроении произошла своего рода революция, о чём ещё в мае 1936 года сообщал советскому военному руководству С. А. Гинзбург: «В настоящее время лучшие иностранные танки по всем характеристикам, кроме вооружения, обгоняют отечественные образцы, являющиеся развитием конструкций, разработанных шесть-семь лет назад… В настоящее время развитие отечественных танков идёт по пути наращивания массы без изменения двигателя и конструкции ходовой части. Это приводит к тому, что ходовая часть и подвеска отечественных танков являются перегруженными и склонными к выходу из строя во время их боевой эксплуатации… Считаю, что мы должны, не откладывая, развернуть опытные работы по созданию корпусов танков с толщиной стен не менее 40 мм, а также провести разработку нового типа подвески для танков малого размера большой массы». Однако именно в это время принимать адекватные решения оказалось некому и некогда. Не до того было. После процесса над Зиновьевым и Каменевым и другими заговорщиками из «Объединённого центра», разыгранного в августе 1936 года, по всей стране развернулась полномасштабная охота на людей. Советский Союз, как объяснил товарищ Сталин, оказался битком набит шпионами иностранных разведок, диверсантами, врагами народа, проникшими во все государственные и партийные структуры, сколотившими десятки контрреволюционных организаций, готовившими переворот, поголовное убийство любимых вождей и «реставрацию капитализма». «Вредителей» выявляли везде, а среди недобитых «бывших» – в первую очередь. Дальше шли по отработанной схеме: «Как только двух-трёх сволочей поймаем, эти две-три сволочи дадут ещё двух-трёх сволочей». На Харьковском заводе № 183 оказались «сволочами», были арестованы и расстреляны (ст. 58 пункты 6, 7, 8 и 11 – шпионаж, подрыв экономики, террор, членство в антисоветской организации) наладившие выпуск быстроходных танков в невиданных в мире масштабах директор завода И. П. Бондаренко, главой инженер Ф. И. Лящ, главный металлург А. М. Метанцев, наконец, начальник танкового КБ А. О. Фирсов – это днём он строил знаменитые БТ-5 и БТ-7, а по ночам, выполняя задание швейцарской разведки, ломал на них шестерни, выводя из строя коробки перемены передач. Злодеям удалось сорвать выпуск побивших высочайшее одобрение машин Н. Ф. Цыганова. Отчаявшийся изобретатель сигнализировал Центральному Комитету партии о том, что задание на производство танков БТ-ИС было загублено вследствие козней: «…вредителя Фирсова, бывшего начальника КБ на заводе ХПЗ, куда оно было передано вредителем Нейманом, бывшим начальником Спецмаштреста; на заводе № 48 (Харьков), где тех. директором был вредитеть-фашист Симский, который перетащил на завод № 48 фашиста Гаккеля и поставил его во главе производства БТ-ИС». Славное было время! К этому моменту на ХПЗ вышла на финишную прямую работа по танковому дизелю. Правда, мотор продолжал дымить и жрать масло вёдрами. К решению проблем подключился Украинский институт авиадвигателестроения, включённый в состав завода в качестве внутреннего НИИ. Из Москвы в помощь харьковчанам прислали дизелистов ЦИАМ М. П. Поддубного и Т. П. Чупахина, начальника кафедры двигателей Военной академии механизации и моторизации профессора С. А. Степанова и доктора технических наук М. А. Хайлова. Непосредственной доводкой двигателя для серийного производства занимались конструкторы под началом И. Я. Трашутина. Последний, кстати, магистерскую диссертацию на тему «Оптимальное проектирование основных деталей дизеля» защитил в Массачусетсом технологическом университете. В конце 1937 года бдящие органы установили, что дизельный отдел завода является гнездом «греческой национальной диверсионно-повстанческой организации», и выжгли заразу калёным железом. Были расстреляны «умышленно создававший дефекты» К. Ф. Челпан и его сотрудники – М. Б. Левитан, З. Б. Гуртовой, Г. И. Аптекман. По десять лет исправительных лагерей получили И. Я. Трашутин и Ю. А. Степанов. 21 декабря 1937 года комиссия АБТУ по перспективным работам пришла к выводу, что «в настоящее время РККА не имеет ни одного образца современного танкового двигателя… Количество разработок велико, но в серийное производство в период 1933 – 1937 гг. не принят ни один». Доводка танкового дизеля, получившего индекс В-2, растянулась ещё на два года, и лишь 1 сентября 1939 года двигатель был передан в серийное производство. С Кировского завода навсегда исчезли в «тюрподах» главный инженер М. Л. Тер-Асатуров, старший инженер М. П. Зигель, начальник СКБ-2 О. М. Иванов, застрелился директор завода К. М. Отс. Главным танковым конструктором Кировского завода в мае 1937 года стал Ж. Я. Котин, молодой человек 29 лет от роду, не блиставший инженерными талантами и не имевший опыта руководства, недостаток технической квалификации заменявший высокой требовательностью и грубостью, но имевший одно несомненное «достоинство» – он был женат на воспитаннице наркома обороны К. Е. Ворошилова. А в заместителях у него ходил приёмный сын «первого маршала» Пётр Ворошилов. Котин был типичным представителем советской генерации главных конструкторов, которые сами ничего не изобретали, теорий не выдумывали, учебников не писали. Они администрировали, организовывали, пробивали свои проекты, давали обязательства, рапортовали, в общем, руководили. В позднейших биографиях так и напишут: «Под его руководством создавались…» Нигде не укажут, что изобрёл инженер Котин, какую «простую и удобную для расчёта» формулу вывел, зато сослуживцы вспомнят: «Котин очень хорошо ориентировался в быстро меняющихся вкусах высших политических сфер, он прекрасно угадывал, что когда и кому было нужно». На заводе № 174 неудачей закончилась попытка оснастить в 1937 году танк Т-26 более мощным двигателем. Работы по созданию дизеля ДТ-26 были прекращены, а форсирование уже существующего бензомотора до мощности 105 Л. С. привело к массовому выходу машин из строя по причине обрыва клапанов при движении под нагрузкой. Дело дошло до того, что на месяц выпуск танков Т-26 был прекращён. Последовали отстранение от работы и аресты десятков «вредителей», в том числе многих конструкторов, среди них был Б. А. Андрыхевич, и квалифицированных рабочих. Как удалось выяснить, виноваты были смежники, поставившие заводу «некондиционные» материалы. Однако на всякий случай производство Т-26 возобновили в прежней комплектации. Также провалилась затея вооружить танк 76– мм пушкой КТ (проект Т-26-4): стрельба «трёхдюймовки» приводила к разрушению танка. Большая группа «вредителей» была выявлена и арестована на заводе № 37, в их числе начальник КБ Н. Н. Козырев и его заместитель А. А. Астров. «Врагами народа» оказались «крёстный отец» чуть ли не всех советских танков С. А. Гинзбург («Он был наиболее грамотным из наших специалистов-танкостроителей своего времени», – вспоминал Н. Ф. Шамшурин), начальник кафедры танков и тракторов Военной академии механизации и моторизации РККА профессор В. И. Заславский, старший преподаватель академии Я. В. Обухов. Как и начальник этой самой академии краснознамёнец комкор Ж. Ф. Зонберг. Само собой, сплошь заговорщиками и членами «банды Тухачевского» был коллектив Автобронетанкового управления, арестованный в 1937 году в полном составе, в первую очередь командарм 2 ранга И. А. Халепский, «стоявший во главе «параллельного военного заговора», и комдив Г. Г. Бокис. Походя стёрли в «лагерную пыль» С. П. Шукалова, нашли и расстреляли Н. И. Дыренкова – лицо без определённых занятий, записавшееся в члены «диверсионно-террористической организации», и даже хрестоматийного автора «первого в мире танка» А. А. Пороховщикова в конце концов тоже вычислили, «разоблачили» и приговорили к «высшей мере социальной защиты». В 1937-м, по сравнению с предыдущим годом, советская танковая промышленность произвела в 2,5 раза меньше боевых машин. В целом за вторую пятилетку на вооружение не было принято ни одной новой модели танка. Правда, на Ижорском и Горьковском заводах наладили выпуск бронеавтомобилей. Опыты по их конструированию начались сразу, как только в СССР возникла автомобильная промышленность. С 1933 года пошли в массовую серию лёгкие бронеавтомобили ФАИ, а с 1936 года – идентичные по компоновке БА-20. Это были двухосные машины с экипажем из двух человек, весившие чуть более двух тонн, предназначенные для ведения разведки, связи и боевого охранения. Корпус сваривался из броневых листов толщиной 6 – 4 мм. В задней части располагалось боевое отделение с вращающейся башней, в которой монтировался 7,62-м пулемёт. По шоссе машина развивала скорость до 90 км/ч. Самыми распространёнными версиями среднего бронеавтомобиля стали пятитонный БА-6 на трёхосном шасси и с 8-мм бронёй и пришедший ему на смену БА-10, имевший толщину брони 10 – 15 мм. Машина развивала скорость 40 – 50 км/ч, экипаж состоял из 4 человек. Главной изюминкой конструкции было мощное вооружение: на бронеавтомобили устанавливалась башня от танка Т-26 с 45-мм пушкой и спаренным с ней пулемётом; ещё один пулемёт размещался в лобовом листе корпуса справа от водителя. Пушечные БА должны были поддерживать наступающую пехоту, уничтожать огневые точки и бронетанковую технику противника, осуществлять охрану своих коммуникаций – то есть их планировалось использовать наравне с лёгкими танками, которым они не уступали по вооружению и защите и в то же время были гораздо дешевле. Эти БА состояли на вооружении мотоброневых бригад, механизированных полков кавалерийских дивизий, использовались в танковых и механизированных дивизиях. До начала войны РККА получила более 6000 лёгких и средних бронемашин, причём пушечные среди них преобладали. Немцы тоже строили бронеавтомобили, причём немецкие были лучше. Хотя бы потому, что их делали фирмы «Хорьх» и «Бюссинг», а не Горьковский автозавод. Советский бронеавтомобиль БА-6 Советский бронеавтомобиль БА-10 Все советские бронеавтомобили создавались на шасси поставленных в 1929 году американцами вполне мирных машин «Форд-А», «Форд-АА» и «Форд– ААА». Освоенные отечественной промышленностью, они превратились в «ГАЗ», но от этого не стали лучше и современнее. Все они оснащались фордовским же двигателем ГАЗ-А мощностью в 40 Л. С. и его форсированной версией ГАЗ М-1 – 50 Л. С. Фактически наши БА – это одетые в противопульную броню коммерческие легковушки и грузовики с задним приводом. Опыт боевых действий показал невозможность использования пушечных БА на переднем крае по причине их низкой проходимости. Существенным недостатком являлось слабое бронирование и отсутствие кормового поста управления. Неспроста Советская военная энциклопедия ещё в 1932 году обращала внимание на необходимость создания «особого шасси» и невозможность «полностью базировать производство бронеавтомобилей на мирной автопромышленности». Единственным достоинством советских пушечных бронеавтомобилей было не имевшее аналогов вооружение. Все бронеавтомобили Вермахта были машинами специальной постройки. С 1935 года на вооружение разведывательных батальонов стали поступать лёгкие двухосные модели 221, 222 и 223, весившие 4,8 тонны. Все четыре колеса у них были ведущими и управляемыми. Двигатель «Хорьх» мощностью 75 Л. С. позволял развивать скорость 85 км/ч. Защита экипажа, состоявшего из трёх человек, обеспечивалась 8-мм бронёй. В гранёной вращающейся башне устанавливался либо один пулемёт, либо противотанковое ружьё, либо 20-мм автоматическая пушка. Немецкие лёгкие бронеавтомобили Sd Kfz 221/223 Тяжёлая трёхосная «специальная машина» 231/232 предназначалась для ведения разведки и поддержки действий моторизованной пехоты. Она оборудовалась двумя постами управления, двигателем «Бюссинг» мощностью в 150 «лошадей» (самый мощный автомобильный двигатель, производимый в СССР, имел 73 Л. С.), 20-мм пушкой и пулемётом. Кроме того, немецкие фирмы производили весившие 8,4 тонны четырёхосные бронеавтомобили. Все восемь колёс были выполнены ведущими и управляемыми, что обеспечивало высокую проходимость, а две рулевые колонки позволяли двигаться в шестискоростном режиме (до 80 км/ч) как вперёд, так и назад. Вооружение состояло из 20-мм пушки и одного пулемёта, экипаж – 4 человека. До середины 1941 года в Германии было построено примерно 1700 бронемашин разных типов, тяжёлые составляли примерно четверть от общего количества. Немецкий тяжёлый бронеавтомобиль Sd Kfz 232 В 1937 году обобщались первые итоги гражданской войны в Испании, где сошлась в открытом бою советская, итальянская и германская бронетехника. Гитлер послал на помощь поднявшему антикоммунистический мятеж генералу Франциско Франко добровольческий легион «Кондор», в составе которого действовал 88-й танковый батальон, оснащённый 41 машиной Pz I. Чуть позднее на Пиренейском театре прошёл обкатку и «Панцер II». Итальянцы направили фалангистам свои танкетки «Ансальдо». «Фашистские машины» во всех отношениях оказались слабее Т-26 и БТ-5, поставленных Испанской республике товарищем Сталиным в количестве 347 штук. «Лёгкие немецкие танки, – докладывал «генерал Пабло», он же главный советник по танковым делам комкор Д. Г. Павлов, – в борьбе с республиканскими пушечными танками не входили ни в какое сравнение и расстреливались беспощадно». Ещё бы, наша «сорокапятка» уверенно проламывала 15-мм немецкую броню с прицельной дистанции 1200 метров; не спасало ситуацию усиление лобовой части Pz II путём наложения дополнительных 15-мм и 20-мм броневых листов. В то время как снаряд немецкой 20-мм пушки KwK-30 сохранял необходимую бронепробиваемость на дальности 300 – 500 метров. Итальянские машины Дж. Фуллер вообще называл «эффективно движущимися гробами». К тому же для поражения живой силы противника к советской 45-мм пушке был разработан осколочно-фугасный снаряд, а из германской пукалки (по немецкой классификации она считалась пулемётом) убить человека можно было только путём прямого попадания. Дошло до того, что франкисты объявили денежную премию за каждый захваченный советский танк и через год боевых действий укомплектовали четыре танковые роты трофейными Т-26, БТ-5 и бронеавтомобилями БА-6. Отечественных танкистов и танкостроителей застал врасплох другой сюрприз – массовое применение на поле боя подвижной, малозаметной и скорострельной противотанковой артиллерии – 37-мм «Рейнметаллов» и «Бофорсов», 20-мм «Солотурнов» и противотанковых ружей. Тогда же немцы впервые использовали против советских танков легендарные 88-мм зенитки. В материалах совещания НКТ АБТУ, состоявшегося в январе 1937 года, указывалось: «Значительное увеличение противотанковых скорострельных орудий калибра 17 – 44 мм может привести к тому, что удар механизированной бригады может быть отражён с большими потерями для последней… Необходимо проведение спешных работ по созданию танков прорыва тяжёлого бронирования, а также артиллерийских танков, вооружённых орудиями большой мощности для борьбы с огневыми точками и скоплениями боевой силы». Налицо было отставание от западных держав, строивших машины нового поколения. Ни один из перспективных танков не мог считаться современным, так как не обеспечивал защиту от малокалиберных снарядов, хотя и в Ленинграде, и в Харькове эту проблему пытались решать. Первый советский танк с противоснарядной бронёй, или «малый танк тяжёлого бронирования» Т-46-5 (объект 111), развивая линию «двадцать шестых», создали на заводе № 185 под руководством С. А. Гинзбурга и М. П. Зигеля. Получилась 32-тонная машина, вооружённая 45-мм пушкой и двумя пулемётами, развивавшая скорость всего 30 км/ч, зато имевшая лобовую и бортовую броню толщиной 60 мм. Был изготовлен опытный образец, но танк в серию не пошёл, в первую очередь потому, что вооружение было сочтено недостаточно мощным, а почти все его разработчики и заказчики оказались «врагами народа». Танк БТ-СВ-2 «Черепаха» В Харькове, на заводе № 48, конструкторское бюро Н. Ф. Цыганова, кроме модели БТ-ИС, разработало танк с улучшенной броневой защитой БТ-СВ-2 «Черепаха». Его основным принципиальным отличием стала конструкция бронекорпуса, листы которого располагались под большими углами наклона. Корпус совершенно не имел выступающих частей и вертикальных поверхностей. В целом схема бронирования была срисована с французского FCM-36. Ходовая часть прикрывалась наклонным фальшбортом, затруднявшим экипажу ремонт гусениц. Опытный образец изготовили с использованием обычных стальных листов толщиной 15 мм, предполагая в перспективе заменить их 25-мм или даже 40-мм бронёй. В ходе испытаний, проведённых в конце 1937 года, применённый принцип бронирования был признан вполне приемлемым. Вместе с тем отмечалось, что при наличии реальной брони масса танка возрастёт до 25 тонн, чего ходовая часть колёсно-гусеничного БТ «не потянет». Работы над «Черепахой» свернули в начале 1938 года в связи с арестом Н. Ф. Цыганова, он оказался «фашист», как и другие члены его КБ. Конструкторское бюро Харьковского завода № 183 после А. О. Фирсова возглавил М. И. Кошкин, ранее работавший в Ленинграде над тяжёлыми танками. Конструкторский талант у Кошкина прорезался довольно внезапно и несколько поздновато. Общее образование Михаила Ильича состояло из двух классов церковно-приходской школы, «если не считать самообразования». В возрасте одиннадцати лет он пошёл работать на фабрику. В 1917 году был призван в армию, но за веру, царя и Отечество повоевать не успел. Гражданскую войну прошёл комиссаром, в 1921 – 1924 годах учился в Коммунистическом университете имени Я. М. Свердлова, по окончании которого находился на советской и партийной работе в Вятке: был директором кондитерской фабрики, секретарём райкома. В 1929 году партия направила его на учёбу в Ленинградский политехнический институт, который Кошкин окончил в 1934 году в возрасте 36 лет. Лишь после этого он занялся конструированием танков на заводе имени Кирова, в короткий срок достигнув должности заместителя начальника КБ. Под руководством Гинзбурга и Зигеля «молодой специалист» Кошкин участвовал в разработке танка Т-46-5, причём если двух первых фигурантов по итогам работы арестовали и посадили, то Михаил Ильич получил орден «за досрочное выполнение задания по модернизации одной из боевых машин». В Харькове нового начальника танкового КБ встретили настороженно. В августе 1937 года ХПЗ получил техническое задание на проектирование танка БТ-20 массой до 15 тонн, с наклонным бронированием толщиной 20 – 25 мм, 45-мм либо 76-мм пушкой, тремя пулемётами, огнемётом «для самозащиты», дизельным двигателем и ходовой частью по типу БТ-ИС (не знаю, чем уж там стукнуло товарищей военных, но и от бюро Астрова они потребовали новый плавающий колёсно-гусеничный танк Т-39 с 200-сильным дизелем и огнемётом «для защиты сзади»). Танк должен был пойти в серию 1 мая 1939 года. Для решения этой задачи, «ввиду чрезвычайной серьёзности данной работы и крайне сжатых сроков», в октябре 1937 года на заводе было создано отдельное КБ (подчинённое непосредственно главному инженеру завода, минуя Кошкина). В него вошли местные конструкторы А. А. Морозов, Н. А. Кучеренко, А. А. Молоштанов, М. И. Таршинов, В. М. Дорошенко, М. М. Лурье, П. П. Васильев, Я. И. Баран, а также большая группа выпускников Военной академии механизации и моторизации. Начальником ОКБ стал военинженер 3 ранга А. Я. Дик. Эскизный проект БТ-20 был утверждён 25 марта 1938 года, с двухмесячным отставанием от сроков, указанных правительством. Виновных вычислили молниеносно: А. Я. Дика и его «сообщников» арестовали, ОКБ расформировали. Дальнейшую работу возглавил М. И. Кошкин. Тогда же К. Е. Ворошилов предложил создать чисто гусеничный вариант танка – это по поводу мифа о том, что Т-34 якобы был «инициативным» проектом гениального Кошкина. К мнению маршала присоединились другие военные, в частности, новый начальник АБТУ комкор Д. Г. Павлов, посоветовавший усилить бронирование лобовой части до 30 мм и предусмотреть установку 76-мм пушки. В августе 1938 года проект БТ-20/А-20 рассматривался на заседании Главного Военного совета. Вскоре после этого было утверждено решение об изготовлении машины в двух вариантах. К январю КБ-24 выполнило рабочие чертежи танка А-20 и начало проектирование гусеничной машины А-32. В феврале 1939-го на заседании Комитета Обороны Сталин дал окончательное «добро» строить оба танка и испытывать их параллельно. Ленинградцы должны были представить новый тяжёлый танк. Один проект разрабатывался КБ завода опытного машиностроения №185 под руководством М. В. Барыкова, выпущенного из зиндана С. А. Гинзбурга и Э. Ш. Палея; другой – СКБ-2 Кировского завода под руководством Ж. Я. Котина, ведущим конструктором был Н. В. Цейс (его скоро посадят и заменят А. Е. Ермолаевым). В августе 1938 года ЦК ВКП(б) поставил Комитету Обороны конкретную задачу: создать образцы танков с противоснарядным бронированием к июню 1939 года. На заводе № 37 Н. А. Астров трудился над новым плавающим танком (Николая Александровича тоже сначала отстранили от работ, повторно арестовали, но затем отпустили и водворили на прежнее место). Хотя все конструкторские бюро работали в режиме бешеной гонки, новое поколение советских боевых машин пошло в серию только в 1940 году. До этого времени в возрастающем количестве выпускали обкатанные старые конструкции, стараясь выжать из них максимум возможного. Ещё весной 1938 года испытатели пришли к выводу: «Т-26 является танком устарелой конструкции. Необходимо срочно разработать достойную замену этой машине». Но достойной замены не было. Начиная с 1938 года, на Т-26 начали устанавливать стабилизатор линии прицеливания пушки в вертикальной плоскости. В качестве средства радиосвязи использовали радиостанцию 71-ТК-1 со штыревой антенной вместо поручневой. С февраля 1939 года танк получил подбашенную коробку с наклонными бронелистами, задний башенный пулемёт убрали, боекомплект пушки довели до 165 снарядов, подвеску усилили за счёт введения пятилистовых рессор вместо трёхлистовых, упразднили фары боевого света. С 1940 года подбашенную коробку стали выполнять из 20-мм гомогенной стали вместо цементированной. Наконец, в ходе советско-финской войны около сотни танков оснастили бронеэкранами, доведя толщину лобовой брони до 60 мм. За перегрузку пришлось заплатить снижением манёвренности, проходимости и общей надёжности конструкции. С 1938 по 1941 год построили ещё 4156 машин, каждую десятую – в огнемётном варианте. Танк Т-26 стал самым массовым предвоенным танком Красной Армии, всего промышленностью было выпущено 11 218 единиц. Харьковский завод в конце 1939 года приступил к выпуску заключительной версии «быстроходного истребителя». Основное и кардинальное отличие БТ-7М заключалось в установке на нём долгожданного танкового дизеля марки В-2, что позволило сократить возимый запас топлива и отказаться от дополнительных баков, почти вдвое при этом увеличив запас хода. Строили их всего полгода, но успели выпустить более 700 машин. БТ-7М стал последним колёсно-гусеничным танком в советской истории, да и являлся таковым лишь конструктивно. В реальности он не мог передвигаться на колёсах, так как резиновые бандажи опорных катков не выдерживали значительно выросших нагрузок и разлетались в клочья. Всего «паровозостроители» произвели 8060 танков линии БТ, в том числе (если даже признать «двойку» и «пятёрку» ограниченно годными к боевым действиям) 5587 танков типа БТ-7, БТ-7А и БТ-7М – выдающихся машин своего времени. На Т-28 с 1938 года начали устанавливать 76-мм пушку Л-10 конструкции И. А. Маханова с длиной ствола в 26 калибров и начальной скоростью снаряда 555 м/с, обладавшую значительно большей мощностью, чем КТ-28 (с дистанции 1000 метров Л-10 по нормали пробивала 50 мм брони); появился пулемёт в кормовой нише и зенитная турель. Нахлебавшись финского опыта, танки стали оборудовать броневыми экранами. Толщина лобовой брони корпуса и башни была увеличена до 50 – 80 мм, бортовой – до 40 мм, масса выросла до 32 тонн. Наконец, под занавес была выпущена партия с конической главной башней. До 1940 года произвели 523 танка Т-28. Последние шесть машин Т-35, выпущенные в 1939 году, также получили конические башни и усиленное бронирование, в результате чего вес машины достиг 55 тонн. За пять лет «со стапелей» сошёл 61 пятибашенный монстр. В том же году построили последнюю серию из 158 «плавунцов» Т-38. В Третьем рейхе танковые теоретики «блицкрига» получили, наконец, от промышленности весь спектр задуманных ими полноценных боевых машин – от Pz. III до Pz. IV. В октябре 1938 года, после выпуска небольших опытных партий, пошёл в массовую серию танк прорыва Pz. KpfWo III Ausf. E, F, созданный фирмой «Даймлер-Бенц». Он имел боевую массу 19,5 тонны. Ходовая часть состояла из закреплённых на торсионах шести сдвоенных обрезиненных опорных катков, первая и последняя пара катков дополнительно имели гидравлические амортизаторы. Запас хода по шоссе – 165 км. Вооружение включало 37-мм полуавтоматическую пушку и три пулемёта MG 34. В 1939 году началось крупносерийное производство танка поддержки Pz. Kpfw. IV Ausf. В, имевшего практически аналогичную компоновку и конструкцию и массу до 19 тонн. В башне устанавливалось 75-мм орудие длиной 24 калибра и спаренный с ним пулемёт. Ещё один пулемёт в шаровой установке находился в лобовом листе корпуса справа. Запас хода – 200 км. Обе машины имели сварные корпуса, один и тот же 12-цилиндровый карбюраторный двигатель «Майбах» HL120TR жидкостного охлаждения мощностью 300 Л. С., развивали скорость 40 км/ч, несли 30-мм хромоникелевую гетерогенную броню, экипаж из пяти человек, наблюдательную башенку для освобождённого от лишних забот командира. На танках нашли применение многие новшества: торсионная подвеска опорных катков, управление с помощью сервоприводов и планетарных механизмов поворота. Особенно хороши были трансмиссия с шестискоростной коробкой передач, средства связи и наблюдения. Машины получились надёжные, легко управляемые и комфортные для экипажа. Всё дело в принципиальном требовании заказчика: «Танки должны обеспечивать хорошее наблюдение и быть удобными в управлении». Все немецкие танки были оборудованы УКВ-станциями FuG 5, предназначенными для общения внутри подразделения, а командирские – комплектом радиооборудования, позволявшим обеспечивать связь между батальонами, со штабом дивизии, взаимодействовать с авиацией. Немецкий танк Pz. Kpfw. III Ausf. В Немецкий танк Pz. Kpfw. IV Ausf. С После оккупации Чехии немцам приглянулась удачная машина LT-38 конструкции А. Сурина, весившая чуть меньше 10 тонн и развивавшая скорость 42 км/ч. На ней устанавливались 6-цилиндровый карбюраторный мотор мощностью 125 Л. С., планетарная коробка передач и двухступенчатый планетарный механизм поворота. Опорные катки большого диаметра были сблокированы по два на листовых горизонтальных рессорах с механическими амортизаторами. Корпус был полностью клёпаный, бронирование варьировалось от 10 до 25 мм. Вооружение состояло из 37-мм пушки и двух пулемётов. На части машин лобовая броня была доведена до 50 мм. На башне имелась командирская башенка с триплексами. Благодаря хорошо продуманной компоновке внутри танка свободно размещались четыре человека. В танковые части Вермахта чешские машины под обозначением Pz. Kpfw. 38(t) начали поступать в 1939 году. Столь же охотно немцы поставили под ружьё «приватизированные» LT-35. 1 сентября 1939 года Гитлер напал на Польшу и тем самым ввязался во Вторую мировую войну, имея 3195 танков, в том числе 1663 Pz. I и 1223 Pz. II. «Тяжёлых» Pz. IV было всего 211 штук, «средних» Pz. III, после года серийного производства, – 98. Фактически Вермахт разгромил польскую армию на учебных машинах. Сообщник фюрера по разделу Речи Посполитой, товарищ Сталин, на защиту от неожиданностей и случайностей «жизни и имущества братских белорусских и украинских народов», которые он тут же начнёт отстреливать и раскулачивать, двинул свыше 6000 танков – менее трети от того, что имелось у Кремля. После Французской кампании Гитлер потребовал перевооружить «тройку» длинноствольной 50-мм пушкой L/60. Однако управление вооружений, с целью ускорения процесса, выбрало пушку с длиной ствола 42 калибра и соответственно более низкой начальной скоростью снаряда. Она ставилась в танках Pz. Kpfs. III Ausf. E, F, G. На появившейся в 1940 году модификации Н за счёт экранов увеличили толщину брони лобовых и кормовых деталей корпуса до 60 мм. Боевая масса возросла до 21,8 тонны. Танк Pz. IV также получил дополнительную броневую защиту: толщину листов лобовой части корпуса довели до 50, на бортах – до 30, на башне – до 50 мм. Боевая масса модификаций Е и F, выпускавшихся в 1940 – 1941 годах, выросла до 22 тонн. На перспективу в конструкторских бюро фирм «Хеншель» и «Порше» отрабатывался проект VK– будущий «Тигр». В начале 1940 года на вооружение Вермахта стали поступать самоходные установки, созданные на базе ходовой части танка Pz.Kpfw. III. Суть идеи, выдвинутой, как утверждают, генералом Манштейном, была проста: придать наступающей пехоте мобильную бронированную артиллерию, не уступающую танкам в проходимости, действующую непосредственно в боевых порядках, которая с ближней дистанции будет подавлять огневые точки противника. Отсутствие вращающейся башни в таких машинах позволяло упростить и значительно удешевить конструкцию, а также устанавливать в боевой рубке более мощные пушки. Штурмовое орудие Stu.GIII имело боевую массу 20,2 тонны, толщину лобовой брони 50 мм, бортовой – 30 мм. Вооружение состояло из 75-мм короткоствольной пушки. Все четыре члена экипажа размещались в рубке. «Артштурм» состоял на вооружении батальонов штурмовых орудий моторизованных дивизий и рот штурмовых орудий пехотных дивизий. С весны 1940 года танковым дивизиям придавались отдельные роты 150-мм самоходных гаубиц, а моторизованным корпусам – батальоны 47-мм противотанковых САУ (и те и другие были созданы на базе «единички») – всего построили 240 машин. Для прикрытия подвижных соединений от атак с воздуха во время марша им придавались зенитные самоходные установки, вооружённые 20-мм автоматическими пушками. Немецкое штурмовое орудие Stu.G III 15-см гаубица на базе танка PZ. Kpfw. I Вообще, немцы на базе каждого шасси создавали целый спектр весьма «полезных в хозяйстве» специализированных машин. Кроме многообразных образцов самоходной артиллерии – это траспортёры боеприпасов, мостоукладчики, ремонтно-эвакуационные и сапёрные машины. 4,7-см противотанковая СУ на базе танка PZ. Kpfw. I 20-мм зенитная СУ на базе танка PZ. Kpfw. I Машина технической помощи на базе танка PZ. Kpfw. I В Советской стране между тем из гусеничной бронетехники массово клепали исключительно танки. Тысячами. Нет, попытки сконструировать что-то ещё предпринимались непрерывно. Но в результате всё равно получались танки. Ещё в 20-е годы было проработано несколько вариантов придания подвижности артиллерийским системам – от батальонной самоходной гаубицы «на поводке» конструкции Н. В. Каратаева, передвигавшейся со скоростью пешехода, до использования автомобильных и тракторных шасси. На заводе «Красный арсенал» даже было создано специальное «самоходное КБ», впрочем, так ничего пригодного для боевого применения и не создавшее. С развитием отечественного танкостроения работы в области самоходной артиллерии приобрели истинно советский размах. Едва был принят на вооружение первый серийный танк МС-1, как на его базе начали проектировать 76-мм пушечную установку, самоход со спаренной 37-мм зениткой и ЗСУ, вооружённую счетверённой пулемётной установкой. Но МС-1 устарел почти мгновенно, поэтому конструкторов переориентировали на использование шасси ударного танка Т-19. Однако и его на вооружение не приняли, запустив в массовое производство англо-американские образцы. В октябре 1930 года Реввоенсовет принял «Постановление об опытной системе бронетанкового вооружения в части самоходных артиллерийских самоходок», согласно которой для мотомеханизированных соединений требовалось разработать около двадцати типов самоходок, в том числе 122-мм гаубицу на шасси среднего танка, 76-мм пушку сопровождения, 45-мм противотанковую установку и 37-мм зенитную установку – на базе Т-26 и 76-мм динамореактивную пушку на базе Т-27. Поскольку воевать предстояло со всем миром, то, по мысли М. Н. Тухачевского, вслед за 40 тысячами танков во втором и третьем эшелонах на врага должна была двинуться вся продукция тракторостроительных заводов – «суррогативные» танки Дыренкова. Для их сопровождения и поддержки пехоты была заказана «самоходная установка вторых эшелонов» – 76-мм пушка на базе трактора. Кроме того, в 1931 году Спецмаштрест получил задание разработать средства механизации артиллерии большой и особой мощности. «Скоротечность современного боя, – указывала Советская военная энциклопедия, – требует быстрого реагирования артиллерии на требования других родов войск, что должно отразиться на организации современной артиллерии в виде увеличения удельного веса артиллерии сопровождения, особенно самоходной, в усилении зенитной моторизованной артиллерии…» Работы по созданию самоходных артиллерийских установок были сосредоточены в основном в ОКМО завода имени Ворошилова и на заводе «Большевик». Первой попыткой установить 76-мм орудие на Т-26, воплощённой в металл, явилась СУ-1 закрытого типа, разработанная в 1932-м под руководством П. Н. Сячинтова и Л. С. Троянова. Но при ударных планах по выпуску танков для САУ лишних шасси не нашлось. Почти одновременно завод «Большевик» совместно с военным складом № 60 (профильным занятием работников этого «склада» было строительство бронепоездов) представил два варианта самохода «второго эшелона» – трактор «Коммунар» (в немецком отечестве – «Ганомаг»), вооружённый полевой трёхдюймовкой обр. 1902 года (СУ-2) и 76-мм зениткой обр. 1915 года (СУ-5). Комиссия УММ признала их вполне боеспособными. Была начата постройка опытной серии в двенадцать единиц, но вскоре она была прекращена. Неудачей окончилась четырёхлетняя эпопея по превращению Т-27 в «малый артсамоход». Сначала на танкетку пытались установить 37-мм пушку Гочкиса, но тогда в ней не помещался боекомплект; для его транспортировки предназначался специальный прицеп. В 1933 году была создана СУ-3, вооружённая 76-мм динамореактивной пушкой, но войсковых испытаний одолеть не смогла. Ещё через два года появилась артсистема КТ-27. Она состояла из двух переделанных танкеток: на первой размещались водитель и 76-мм полковая пушка, на второй – орудийная прислуга и боеприпасы. Военным такое решение не понравилось. Одним из пунктов программы танкостроения на вторую пятилетку стояло принятие на вооружение самоходной артиллерийской установки «на агрегатах общевойскового танка». В 1934 году КБ завода № 185 разработало единый «малый триплекс» СУ-5, включавший универсальный лафет с откидными упорами, выполненный на базе Т-26, и устанавливаемые на нём взаимозаменяемые орудия: 76-мм дивизионную пушку (СУ-5-1), 122-мм гаубицу (СУ-5-2) и 152-мм мортиру (СУ-5-3). Ввиду ограничения возимого боезапаса, комплекс дополнялся бронированным патроновозом на том же шасси. Полигонные испытания дали положительные результаты, но изготовлено было только 34 машины (с мортирой – одна). В 1935 году завод представил АТ-1 – «артиллерийский танк», вооружённый 76-мм пушкой ПС-3 и двумя пулемётами. Он предназначался для сопровождения танков дальней поддержки пехоты и танковых групп дальнего действия и по идеологии, и даже внешне, представлял собой аналог немецкого «Артштурма», правда, с противопульным бронированием. Машина имела боевую рубку с верхним поясом в виде откидных Щитов, что улучшало обзор поля боя и условия работы экипажа. АТ-1 выпустили 10 штук и отказались от них в пользу танка БТ-7А. 37-мм малый артсамоход на базе Т-27 Артиллерийский танк АТ-1 В качестве средства ПВО механизированных и кавалерийских соединений проектировались самоходки под 76-мм зенитную пушку на удлинённом шасси Т-26 (СУ-6) и 45-мм зенитку на базе Т-28 (СУ-8). Дальше опытных экземпляров дело не пошло. Точно так же сложилась судьба проектов противотанковых СУ-37 и СУ-45 на базе разведывательных танков Т-37 и Т-38. Наконец, летом 1934 года в рамках создания самоходной артиллерии РКГ по программе «Большой дуплекс» на основе узлов Т-28 и Т-35 был создан 48-тонный экспериментальный самоход, получивший индекс СУ-14. Корпус машины изготавливался из клёпаной брони толщиной 10-20 мм, вооружение состояло из 203-мм гаубицы или 152-мм пушки, установленной на открытой платформе, и трёх возимых в боевом отделении пулемётов. Двигатель М-17 позволял машине разгоняться до 27 км/ч. Экипаж – 7 человек. Переделка, доводка, испытания затянулись на два с половиной года. Планом на 1937 год предусматривалось изготовление установочной партии из пяти машин СУ-14-2 с 152-мм орудием Бр-2 в бронированной рубке. За успехи и достижения П. Н. Сячинтова наградили орденом Ленина, через несколько месяцев за вредительство и шпионаж – арестовали и расстреляли. Все работы про подготовке серийного производства СУ-14 были прекращены. Два имевшихся образца сдали на склад. На этом работы по созданию самоходной артиллерии в СССР прекратились. Единственным результатом за десять лет бурной деятельности на ниве моторизации артиллерии оказались накопленный опыт, небольшая партия машин СУ-5, сотня установленных на автомобильные шасси 76-мм полковушек СУ-1-12 да разработанный И. Магдасиевым гусеничный лафет для 203-мм гаубицы Б-4, позволявшей ей самостоятельно передвигаться со скоростью около 10 км/ч. Кстати, Магдасиева тоже пришлось расстрелять. Как и главного редактора и соредакторов Советской военной энциклопедии и весь её вредительский редакционный совет, за исключением председателя – К. Е. Ворошилова. Новая генерация военачальников решила, что самоходные артиллерийские установки не очень-то и нужны. В их понимании САУ представляла собой всего-навсего плохой танк. Именно в 1937 году из цехов фирмы «Даймлер-Бенц» выкатился опытный образец самоходки «Арт-штурм», ставшей самой массовой бронированной машиной Вермахта, а после её вооружения в 1942 году длинноствольным орудием – и основным противотанковым средством. Их выпустили более 10 500 единиц как в штурмовом, так и в противотанковом варианте. Буквально через месяц после германского нападения советское руководство было вынуждено предпринимать лихорадочные действия в целях компенсировать огромные потери в танках и наладить выпуск простых, дешёвых, обладающих хорошей проходимостью и пушечным вооружением бронированных машин. Так, Харьковскому и Сталинградскому заводам 20 июля 1941 года поручили срочно разработать и в течение августа – сентября изготовить 750 тракторов с 25-мм бронёй, вооружённых 45-мм пушкой. Ещё одной импровизацией была установка вращающейся части 57-мм противотанковой пушки на тягаче «Комсомолец». Когда немцы дошли до Москвы, вспомнили и о СУ-14. Обе машины использовались для стрельбы с закрытых позиций в составе «Отдельного тяжёлого дивизиона особого назначения». Лишь с февраля 1943 года на фронт стали поступать серийные самоходные установки СУ-76 (противотанковая пушка ЗИС-3 на базе лёгкого танка Т-60) и СУ-122 (с гаубицей М-30 на базе Т-34), из которых немедленно сформировали первые самоходно-артиллерийские полки – 1433-й и 1434-й. Самоходы были сыры, ненадёжны, с множеством конструктивных недостатков (неудивительно – от постановления ГКО, предписывавшего начать их проектирование, до принятия на вооружение прошло 48 дней!), но уже после первых боёв начальник артиллерии РККА докладывал Государственному Комитету Обороны: «…самоходные орудия нужны, так как ни один другой вид артиллерии не дал такого эффекта в сопровождении атак пехоты и танков и взаимодействия с ними в ближнем бою. Материальный ущерб, нанесённый противнику самоходными орудиями, и результаты боя окупают потери». Но всё это будет через шесть лет после разгрома в 1937 году конструкторского бюро завода № 185. До «бронетранспортёров для пехоты» руки тоже не дошли. (К тому же идея принадлежала Тухачевскому, ещё в марте 1931 года предложившему создать колёсный БТР, или, как он его называл, «танк десанта пехоты», который должен был нести командира с 22 бойцами, прикрытыми бронёй «против крупнокалиберного пулемёта».) В апреле 1941 года советская военная делегация в последний раз посетила Третий рейх. Гитлер, уже подписавший план «Барбаросса», велел показать «товарищам» всё, в том числе и танковые заводы. Арийскими «панцервагенами» русские совершенно не впечатлились. Недоверчиво покачивая головами, они ощупали продемонстрированную им технику и убыли в уверенности, что самые лучшие образцы немцы припрятали. Как вспоминает Гудериан, «…русские, осматривая наш танк типа T-IV, не хотели верить, что это и есть наш самый тяжёлый танк. Они неоднократно заявляли о том, что мы скрываем от них наши новейшие конструкции, которые Гитлер обещал им показать». «Ага! – сделали вывод самые догадливые. – Кажется, сами русские уже обладают более тяжёлыми и совершенными типами танков, чем мы». Но Гитлер никаких выводов не сделал. Как и Сталин, он просто не верил в то, во что верить не хотел. Немцы не только показали свою технику, но и продали её образцы. Наши купцы охотно покупали всё, что касается авиации, артиллерии и флота, но из бронетехники приобрели только Pz. Kpfw. III Ausf. F. На полигоне ГАБТУ в Кубинке его подвергли всесторонним испытаниям, высоко оценили качество брони, трансмиссии, подвижность, прекрасную обзорность и комфортабельность, но с удовлетворением отметили, что по бронированию и вооружению «тройка» уступает новейшим советским машинам. Это дало Сталину повод заявить на встрече с выпускниками военных академий 5 мая 1941 года: «С точки зрения военной в германской армии ничего особенного нет – и в танках, и в артиллерии, и в авиации». У самого Иосифа Виссарионовича кое-что особенное было. К этому времени танковая промышленность почти на 100% перешла к выпуску машин новейших типов – Т-40, Т-34 и КВ. Для замены в войсках танков Т-37А и Т-38 коллектив Н. А. Астрова на заводе № 37 создал 5,5-тонную плавающую машину с противопульным бронированием, вооружённую спаренной установкой пулемётов ДШК и ДТ. Чуть позднее в башне устанавливали 20-мм авиационную пушку ШВАК. В ходовой части была использована индивидуальная торсионная подвеска опорных катков, снабжённых резиновыми бандажами. Танк комплектовался двигателем ГАЗ-11 (он же «Додж-Д5») мощностью 70 л.с. На суше Т-40 развивал скорость 45 км/ч, на воде – 6 км/ч. Увеличенный внутренний объём позволял разместить на командирских танках радиостанцию 71-ТК-З. В ходе испытаний танк совершил 3000-километровый пробег по маршруту Москва – Минск – Киев – Москва с преодолением всех встречавшихся водных преград. На заводе опытного машиностроения имени Кирова бригада конструкторов под руководством С. А. Гинзбурга спроектировала весьма перспективный лёгкий танк сопровождения, призванный заменить Т-26. Его ходовая часть состояла из шести опорных катков с торсионной подвеской, направляющего колеса, кормового ведущего колеса и трёх поддерживающих катков. Корпус танка, получившего индекс Т-50, сваривался из цементированных броневых листов толщиной 25 – 37 мм, имевших углы наклона 40 – 57 градусов, надёжно защищавших от огня 37-мм орудий. В башне устанавливалась 45-мм пушка 20К и два спаренных с ней пулемёта. Шестицилиндровый дизель В-4 мощностью 300 л.с. позволял 14-тонной боевой машине двигаться с максимальной скоростью 52 км/ч. Экипаж состоял из четырёх человек, причём трое находились в башне. Впервые после МС-1 на советском танке появилась командирская башенка. По огневой мощи и броневой защите Т-50 превосходил все лёгкие и большинство средних танков других стран. Его производство весной 1941 года поручили заводу № 174 имени Ворошилова. Т-50 планировали сделать основным танком РККА. В боях он показал великолепные качества. В письме коллективу завода начальник АБТУ писал: «Ваш новый танк чрезвычайно нужен на фронте. Он безотказен, малозаметен, прекрасно забронировал, имеет прекрасную проходимость и подвижность. Командование Красной Армии просит вас приложить все силы для всемерного форсирования выпуска танков фронта». Однако во втором полугодии 1941 года выпустили всего 50 единиц: развернуть массовое производство машины в условиях военного времени так и не удалось в первую очередь из-за прекращения выпуска дизеля В-4. Лёгкий плавающий танк Т-40 Лёгкий танк Т-50 К лету 1939 года в Ленинграде изготовили опытные образцы тяжёлых машин, предназначенных для качественного усиления общевойсковых соединений при прорыве особо сильных и заблаговременно укреплённых оборонительных полос. Кировский завод представил танк СМК («Сергей Миронович Киров»), завод имени Кирова – Т-100. Хотя делали их разные коллективы, но – под один заказ. В результате по компоновке получились танки-близнецы. Первоначально они должны были иметь по три башни с пушечно-пулемётным вооружением, однако на одном из заседаний Комитета Обороны товарищ Сталин снял с макета СМК кормовую башню и предложил так и оставить. Потакая вкусам вождя, убрали «лишнюю» башню и на Т-100. Сэкономленный вес направили на утолщение брони. Ходовая часть танка Т-100, весившего 58 тонн, состояла из восьми двускатных опорных катков, четырёх поддерживающих катков, ведущих колёс заднего расположения с зубчатыми венцами и литых направляющих колёс с механизмами натяжения винтового типа. Машина имела индивидуальную балансирно-рессорную подвеску и листовые рессоры без амортизаторов. Корпус был собран из катаных листов и литых деталей, соединённых сваркой, заклёпками и болтами. Танк имел бронирование толщиной 50 – 60 мм, обеспечивавшее защиту от огня противотанковой артиллерии калибра до 47 мм на дальности стрельбы менее 500 метров. Две литые орудийные башни конической формы располагались одна за другой по продольной оси корпуса. В задней башне была установлена 76-мм пушка с пулемётом, в передней – 45-мм пушка и пулемёт. Третий пулемёт монтировался в шаровой установке в кормовой части верхней башни. Карбюраторный «глиссерный» двигатель ГАМ-34-ВТ (созданный для торпедных катеров и морских охотников) мощностью 850 л.с. позволял развивать скорость до 36 км/ч. Экипаж состоял из 8 человек. Танк СМК весил 55 тонн, имел торсионную подвеску, тот же двигатель, аналогичные параметры, на один пулемёт больше, при экипаже в 7 человек. Тяжёлый танк Т-100 Тяжёлый танк СМК Параллельно с СМК группа Н. Л. Духова разработала проект тяжёлого танка KB – «Климент Ворошилов». Или, как осторожно шутили в конструкторском бюро, «Котин – Ворошилову». По сути дела, KB представлял собой «укороченный» на два опорных катка СМК с одной башней и дизельным двигателем В-2К мощностью 600 л.с. По рекомендации АБТУ на танк собирались установить планетарную коробку передач типа «Шкода» (дело в том, что чехи привезли в Москву танк LT-35, который советское правительство якобы собиралось купить; днём заинтересованные стороны вели отчаянный торг, а ночью дипломники ВАММ им. Сталина дотошно копировали наиболее интересные узлы запертого в ангаре под «надёжной охраной» чужеземца – подвеску, коробку передач, механизмы поворота, приборы наблюдения), но потом решили, что сойдёт и обычная отечественная, безвозмездно позаимствованная в своё время у американцев. Он весил 47,5 тонны, толщина лобовой и бортовой брони составляла 75 мм (бронирование литой башни – 95 мм); экипаж – 5 человек. Вооружение состояло из четырёх пулемётов и 76-мм пушки Л-11 с длиной ствола 30 калибров. Её 6,5-кг бронебойный снаряд с начальной скоростью 612 м/с вертикальную броню толщиной 52 мм пробивал с дистанции 1000 метров, а 60-мм – с 500 метров. В то время как «шкуру» KB и СМК не брало ни одно из существовавших противотанковых орудий, даже с пистолетной дистанции. Так, немецкая 37-мм пушка с 500 метров могла пробить 30 мм вертикальной брони, при изменении угла встречи – и того меньше, а французские и чехословацкие 47-милимметровки с того же расстояния – 40 мм. Даже новейшее противотанковое орудие Рак. 38 калибра 50 мм, по свидетельству генерала Э. Рауса, имело шанс пробить броню KB только «при самых благоприятных условиях с близкого расстояния… Пробоина получалась диаметром с карандаш». Все новые машины в конце сентября продемонстрировали государственной комиссии, членами которой были Вознесенский, Жданов, Микоян, Павлов. Начальству особенно потрафили танки Кировского завода, один вид которых наглядно выражал мощь пролетарской державы. Однобашенный KB на показе бодро сносил деревья, раздвигал надолбы, расстреливал мишени, показал вполне удовлетворительную манёвренность. Первый экземпляр имел в башне два орудия – 76-мм и 45-мм. Вскоре очень кстати начался конфликт с «финской козявкой», угрожавшей безопасности Ленинграда своими «дальнобойными орудиями». «Ленинград мы подвинуть не можем, – вздохнул Сталин. – Придётся подвинуть границу». Поскольку правящая клика Финляндии по-хорошему отдать Карельский перешеек отказалась, а главное, отвергла предложенный Кремлём договор о дружбе и взаимопомощи, предусматривавший мирное введение в страну советских войск, 30 ноября красные полки, поддержанные 1569 танками и 251 бронемашиной, рванулись на помощь угнетённому финскому пролетариату. И захлебнулись собственной кровью, пытаясь преодолеть «заблаговременно укреплённую оборонительную полосу», насыщенную инженерными заграждениями, огневыми точками и противотанковыми «бофорсами», без труда прошивавшими застрявшие на надолбах лёгкие Т-26. Как следствие, в состав 20-й танковой бригады С. В. Борзунова для «натурных испытаний» были переданы опытные машины Т-100, СМК и KB (на нём 45-мм орудие заменили на пулемёт) с заводскими добровольцами в составе экипажей. 17 декабря отдельная рота тяжёлых танков под командованием капитана И. И. Колотушкина приняла участие в попытке прорыва Хоттиненского укрепрайона «линии Маннергейма». За боевым крещением наблюдали командующий Северо-Западным фронтом командарм 1 ранга С. К. Тимошенко, член Военного совета фронта А. А. Жданов, командующий 7-й армией А. М. Мерецков, начальник ГАБТУ комкор Д. Г. Павлов, директор Кировского завода И. М. Зальцман, главный конструктор Ж. Я. Котин и половина его КБ. Атака закончилась неудачно. Танки без особого толка почти два часа утюжили заснеженное поле перед финскими позициями, не видя целей, постреляли в белый свет, но зато стойко выдержали по дюжине попаданий 37-мм пушек противника. В Москву немедленно полетела восторженная реляция. Через день, 19 декабря 1939 года, вышло постановление Комитета Обороны о принятии на вооружение тяжёлого танка KB и быстроходного дизеля В-2. Танк СМК также был рекомендован к производству, однако во время очередной атаки он подорвался на неприятельском фугасе и простоял в глубине финских позиций почти до конца «зимней войны». Принятие на вооружение Т-100 было признано нецелесообразным. События на Карельском перешейке навели на мысль создать танк с гораздо более мощной пушкой, способный прямой наводкой разрушать доты. В сжатые сроки (для этого двадцать конструкторов артиллерийского КБ под руководством Н. В. Курина перевели на казарменное положение, что дало замечательный эффект: не выходя из помещения и работая по 16 – 18 часов в сутки, они управились за две недели) был построен уникальный 52-тонный танк «качественного артиллерийского усиления» KB-2, вооружённый 152-мм гаубицей М-10 во вращающейся башне увеличенных размеров и тремя пулемётами. Гаубица, стреляя 52-кг бронебойным снарядом, с дистанции в полтора километра проламывала броневую плиту толщиной 72 мм под углом встреч 60 градусов. При этом танк сохранил неплохую проходимость и развивал скорость до 35 км/ч. Тяжёлый танк КВ-1 Серийное производство КВ-1 и КВ-2 началось в феврале 1940 года на Кировском заводе. За успешное выполнение правительственного задания Зальцман, Котин и Духов были награждены орденами Ленина. Согласно постановлению Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) от 19 июня к выпуску KB подключался и Челябинский тракторный завод. Начиная с ноября на КВ-1 вместо Л-11 начали устанавливать пушку Ф-32 конструкции В. Г. Грабина. В условиях танка практическая скорострельность орудия составляла 2 – 3 выстрела в минуту. По баллистическим характеристикам грабинское орудие ничем не отличалось от махановского, конструктивно оба имели свои недостатки и достоинства, и оба были приняты на вооружение. Вот только И. А. Маханов оказался членом «военно-заговорщицкой организации» и по заданию этой организации делал «вредительские пушки». Конструктора» вредителя пришлось расстрелять, a Л-11 снять с производства. Ещё раньше стали демонтировать с танков и отправлять на склады 76-мм пушки «врага народа» П. Н. Сячинтова. Всего в 1940 году было построено 243 единицы КВ-1 и КВ-2, а в первом полугодии 1941 года – 393. Таких мощных боевых машин не имела ни одна армия мира. Вдохновлённый успехом и поддержкой впавшего в гигантоманию руководства, Котин приступил к созданию танков-монстров КВ-3 (объекты 220, 221, 222, 223 с различными вариантами вооружения) весом в 65 тонн и бронированием толщиной до 90 мм, КВ-4 (объект 224) – 80 тонн и 130 мм, КВ-5 (объект 225) – 100 тонн и 170 мм! На них предполагалось устанавливать дизель-мотор мощностью 1200 л.с. и пушку калибра 107 мм. Путь «тридцать четвёрки» в войска оказался более тернистым. Бюро Кошкина (военинженера А. .Я. Дика успели расстрелять и забыть) представило прототипы А-20 и Д-32 летом 1939 года. На испытаниях в Харькове и «смотринах» в Кубинке обе машины продемонстрировали примерно одинаковые ходовые качества и максимальную скорость 65 км/ч, в целом превосходя все состоявшие на вооружении отечественные танки. Однако у 19-тонного А-32 за счёт отказа от колёсного движителя было более мощное вооружение и более толстая броня (30 мм против 25 мм у А-20) при вдвое меньшей трудоёмкости изготовления. К тому же А-32 имел значительный запас по увеличению массы, что оставляло возможность его дальнейшего совершенствования. Внешне от А-20 он отличался наличием пяти пар опорных катков. 19 декабря Комитет Обороны предписал принять на вооружение РККА танк гусеничный танк Т-34, обязав конструкторов в кратчайшие сроки предоставить усовершенствованный образец с более сильным бронированием. Первый прототип Т-34 был изготовлен заводом № 183 в январе 1940 года. Новый танк весил 26,3 тонны. Его корпус сваривался из броневых катаных плит. Верхний и нижний лобовые листы толщиной 45 мм располагались под углом 60 градусов; верхняя часть борта имела скос в 45 градусов. Броня кормы и бортов – 40 – 45 мм, крыши корпуса и башни – 20 мм. Люк механика-водителя находился в лобовом листе корпуса. Весьма совершенная форма корпуса была детищем М. И. Таршинова, принимавшего участие в проекте «Черепаха». Справа от люка водителя имелась амбразура, прикрытая броневым колпаком, для установки курсового пулемёта ДТ, огонь из которого вёл стрелок-радист. Башня была сварная, овальной обтекаемой формы; лоб и борта имели наклон 30 градусов. В башне размещались заряжающий и командир, одновременно исполнявший обязанности стрелка-наводчика. Первоначально в танк ставили спаренную с пулемётом 76-мм пушку Л-11, а затем грабинскую Ф-34 с длиной ствола 40 калибров, прошивавшую 60-мм броню с дистанции 1000 метров. Средний танк Т-34 образца 1940 года Дизельный двигатель В-2 мощностью 400 л.с. и силовая передача размещались в кормовой части. Подвеска – индивидуальная, пружинная. В ходовую часть входило по пять сдвоенных обрезиненных опорных катков с каждого борта. На командирских танках устанавливалась радиостанция 71-ТК-З. Несмотря на патриотические рассуждения об отечественном приоритете и революционности конструкции Т-34, он во многом повторял французский S-35 в улучшенном варианте. В феврале 1940 года две новенькие «тридцатьчетвёрки» готовились к высочайшему показу новой боевой техники, который должен был состояться в Москве в середине марта. Однако обладавший недюжинной пробивной силой Кошкин не имел таких могущественных покровителей, какие, к примеру были у Жореса Котина. В это время маршал К. Е. Ворошилов в качестве основной машины для Красной Армии лоббировал танк имени себя, а его заместитель по вооружению маршал Г. И. Кулик проталкивал танк сопровождения Т-50, который по многим параметрам не уступал Т-34, был почти вдвое легче и втрое дешевле. Параллельно харьковчан обязывали продолжать работы по колёсно-гусеничному А-20. В начале марта Григорий Иванович позвонил в Харьков и запретил отгружать опытные экземпляры Т-34 в Москву, мотивируя своё решение тем, что они не прошли заводские испытания в полном объёме, в частности не набрали необходимые 2000 км пробега. Формально Кулик был прав, если забыть, что KB был запущен в серию, «пробежав» около 600 км. Директор Харьковского завода Ю. Е. Максарёв принял смелое решение: дабы набрать недостающие километры, под водительством М. И. Кошкина направить танки в столицу своим ходом. Во время двенадцатидневного путешествия в тяжёлых зимних условиях Т-34 показал высокие результаты: удельная мощность двигателя – 18 л.с. на тонну веса, максимальная скорость – 55 км/ч, удельное давление на грунт, благодаря применению широких гусениц, – 0,64 кг/кв. см (то есть даже меньше, чем у 9-тонного германца Pz. Kpfw. II), запас хода – 300 км. 17 марта в Кремле «тридцатьчетвёрки» продемонстрировали советскому руководству. После чего они были испытаны на полигоне в Кубинке и двинулись в обратный путь по маршруту Минск – Киев – Харьков. Членам Политбюро танк понравился, и 31 марта было принято решение о постановке Т-34 в серийное производство. Серийный выпуск следовало развернуть на Харьковском паровозостроительном заводе, а с октября – на Сталинградском тракторном. План на 1940 год предусматривал строительство 500 танков в Харькове и 100 в Сталинграде. Однако гладко было на бумаге. К июлю на ХПЗ изготовили всего четыре серийных танка, на СТЗ – ни одного. В октябре из-за непоставки заводу № 183 орудий из 55 изготовленных танков заказчику был сдан один, в Сталинграде – ни одного. Судьба Т-34 по-прежнему висела в воздухе. Неоднократно поднимался вопрос о его полной переделке или замене другой боевой машиной. К тому же 26 сентября от воспаления лёгких скончался М. И. Кошкин – сказались мартовские приключения с купанием в ледяной воде. Место Кошкина занял А. Л. Морозов. В ноябре-декабре серийные машины по указанию Г. И. Кулика подверглись интенсивным испытаниям стрельбой и пробегом по маршруту Харьков – Кубинка – Смоленск – Гомель – Киев – Харьков. Испытания проводили офицеры НИБТПолигона, представившие по итогам сугубо отрицательный отчёт. Коллектив комиссии выявил столько конструктивных недостатков и замечаний, во многом вполне справедливых и обоснованных, что появились сомнения в боеспособности испытываемых машин вообще. Маршал отчёт утвердил, прекратив производство и приёмку Т-34. Руководство завода не согласилось с мнением заказчика и обжаловало это решение в главке, предложив продолжать производство нового танка с сокращённым до 1000 км гарантийным пробегом. Харьковчан поддержали маршал К. Е. Ворошилов и министр среднего машиностроения В. А. Малышев. Дело закончилась тем, что в 1940 году удалось выпустить только 115 «тридцатьчетвёрок» вместо запланированных 600. К весне выпуск машин, ставших технологичнее, дешевле и надёжнее, получивших литую башню, постепенно наладился. Одновременно конструкторам поручили разработку новой машины – Т-34М с 75-мм бронёй, более компактной, эффективной и менее уязвимой торсионной подвеской, планетарной КПП, с дизелем В-5 мощностью 600 л.с., башней увеличенного размера, с командирской башенкой и экипажем из пяти человек. Максарёв и Морозов боролись за то, чтобы присвоить танку имя «Иосиф Сталин», но им не разрешили. Документация на новую машину была подготовлена к марту 1941 года, и началось изготовление двух «усовершенствованных» эталонных образцов; в мае были готовы корпуса, башни, отработаны элементы ходовой части. Утверждённый правительством план предусматривал выпуск в 1941 году 2800 «тридцатьчетвёрок», в том числе 500 машин Т-34М. Однако ни дизель В-5, ни планетарная коробка передач так и не появились. С началом войны работы над новым танком прекратили, все силы бросив на массовый выпуск базовой модели. До 22 июня 1941 года успели построить то ли 1225, то ли 1400 «тридцатьчетвёрок» (Министерство обороны России до сих пор не определилось в этом вопросе), ставших впоследствии самой массовой боевой машиной РККА; всего произвели более 35 тысяч единиц Т-34-76. Когда после двухлетней дружбы гитлеровская Германия «вероломно» напала на СССР, Вермахт располагал 5262 танками и 377 штурмовыми орудиями собственного производства и примерно 2000 трофейных французских машин. Для реализации плана «Барбаросса» эти нищеброды выделили 3865 единиц. «Тяжёлых» Pz. IV немцы смогли отрядить 439 штук, средних Pz. III – 965, всё остальное – лёгкие и очень лёгкие машины, в том числе 410 пулемётных Pz. I, прозванных в войсках «спортивным автомобилем Круппа». Из общего числа предназначенных для действий на Востоке «панцеров» 354 танка до сентября 1941 года находились в Германии, в резерве Верховного Главнокомандования. Кроме того, в составе дивизионов и рот сопровождения имелось 246 штурмовых орудий StuG. III, около 140 противотанковых самоходок Pz. Jag. I и пара десятков самодвижущихся 150-мм орудий. Говоря о хилой насыщенности войск бронетанковой техникой, генерал Б. Мюллер-Гиллебранд сетует: «Их количество было недостаточным. То, что и по своим тактико-техническим данным (вооружение, броневая защита, проходимость) танки имевшихся типов не удовлетворяли требованиям, которые были представлены к ним на Востоке, выяснилось лишь после начала боевых действий и явилось неприятной неожиданностью». Подсчитывать боевые машины союзников Германии пока не стоит, поскольку ни один из них на нас 22 июня не напал, ни внезапно, ни вероломно, а кое-кто и не собирался, пока товарищ Сталин превентивными бомбардировками не «убедил» их присоединиться к Гитлеру. Миролюбивая Страна Советов на 22 июня 1941 года имела 25 500 танков, в том числе: 1861 единицу (или 2111, тоже вполне официальная цифра) не имевших себе равных по тактико-техническим характеристикам KB и «тридцатьчетвёрок», 481 «устаревший», но всё равно превосходивший любую вражескую технику, надёжный и хорошо отработанный средний танк Т-28, почти 13 000 лёгких, но всё-таки вооружённых 45-мм пушкой Т-26, БТ-7 и БТ-7М, а также 3258 пушечных бронеавтомобилей. Причём 15 500 танков (и среди них 1515 Т-34 и KB) находились непосредственно в западных приграничных округах. Пусть из них около 2800 единиц проходили по 3-й и 4-й категориям, то есть требовали среднего и капитального ремонта. (В этих графах числилось 558 «плавунцов» Т-37, 465 не имевших никакой боевой ценности танкеток Т-27, 266 танков БТ-2 и двухбашенных Т-26, которые, в принципе, и не собирались ремонтировать – прямая дорога в переплавку. Интересно по этому поводу выступление генерала Я. Н. Федоренко на совещании командного состава в декабре 1940 года: «В этом году выбыла из строя масса боевых и вспомогательных машин. 21 000 машин по заявкам округов требует капитального ремонта, а когда проверишь, многие машины требуют всего лишь двух часов времени, за которые их можно привести в порядок».) Всё равно советское численное превосходство на Западе получается более чем трёхкратным. Ещё была у нас такая замечательная машина, сконструированная Н. А. Астровым на базе танка Т-38, – лёгкий, быстроходный, манёвренный, бронированный и вооружённый пулемётом артиллерийский тягач «Комсомолец» Т-20. Он предназначался для буксировки противотанковых и полковых пушек, но мог использоваться и использовался в качестве пулемётной танкетки. У немцев он вообще числился танком. Таких тягачей, мало в чём уступавших «Панцеру-I», было изготовлено 7780. Самое интересное заключается в том, что на вопрос, сколько же танков было в Красной Армии, точного ответа нет. Исследователи приводят разные данные, ссылаясь на самые точные архивные документы, но расходятся друг с другом не на десятки, а на тысячи боевых машин. Например: – статистическое исследование Генштаба России в графе «Состояло на вооружении» на 22.06.1941 года даёт цифру 22 600 танков (на основе анализа архивных материалов и расчётов по ним); – почти столько же танков – 22 531 – имелось согласно «Справке об основных показателях мобилизационного плана 1941 г. и обеспеченности по нему Красной Армии», вот только «наличие» показано по состоянию на 1 января 1941 года и без учёта 2376 танкеток Т-27 (ОХДМ ГШ, ф. 16, оп. 2154); – Институт военной истории Министерства обороны РФ публикует «Сводную ведомость количественного и качественного состава танкового парка РККА на 1 июня 1941 г.» – 23 106 танков (данные ЦАМО РФ, ф. 38, оп. 11353); – историк М. И. Мельтюхов указывает «Количество танков в Красной Армии» на 1 июня 1941 года– 25 508 (РГАСПИ, ф. 71 и так далее). То есть целые немецкие танковые группы умещаются в нашу «статистическую погрешность»! (Парадокс имеет простое объяснение. Известный специалист в области танкостроения, видный функционер военно-промышленного комплекса Ю. П. Костенко после крушения Союза решился «переосмысливать события прошлого с высоты прожитых лет» и привести в своих воспоминаниях некоторые цифры, опровергающие жалобы советских маршалов на немецкое превосходство, однако «данные о выпуске бронетанковой техники в СССР, начиная с 1932 г., с грифом «ОВ», хранились более 50 лет и с этим же грифом были уничтожены в Министерстве оборонной промышленности СССР в конце 90-х годов». То есть сначала власть прячет от общества документы за семью печатями, как жутко секретные, потом отправляет их в мусоросжигатель, как «невостребованные», и алчет «правдивой истории войны». Подозреваю, что, когда наступит очередная полоса «гласности», в архивах действительно ничего интересного не останется.) А ведь маршал С. К. Тимошенко в своих «соображениях» на имя Сталина и Молотова прогнозировал, что враги развернут против Советского Союза 10 550 танков, и всё равно собирался воевать на чужой территории. Вот только самостоятельно, без совета Вождя, не мог определиться, что правильнее: мощным ударом захватить Краков и «в первый же этап войны отрезать Германию от Балканских стран и лишить её важнейших экономических баз» или всё-таки сначала «нанести поражение германской армии в пределах Восточной Пруссии и овладеть последней». При таком соотношении сил Красная Армия, казалось, была способна раскатать в тонкий блин любого противника. Чтобы предотвратить агрессию, хватило бы просто, вместо того чтобы прятать по лесам, построить эту массу боевых машин вдоль советско-германской границы. Однако вышло наоборот: к концу 1941 года немцы взяли Минск, Таллин, Ригу, Смоленск, Киев, ворвались в Крым, стояли у ворот Москвы и Ленинграда. Неохотно «вспоминая» свои сокрушительные поражения и «размышляя» над их причинами, советские полководцы сокрушённо разводят руками: мол, история «отпустила слишком мало времени», а большинство наших танков «устарели». Не говоря о том, что это – не совсем правда, военачальники вполне определённо намекают, что устаревший – значит небоеспособный. Непонятно, что мешало «устаревшим» танкам стрелять и наносить ущерб противнику. К примеру, генерал Д. Д. Лелюшенко под Москвой «нашёл» на Бородинском поле 16 танков Т-28 вовсе без двигателей, но зато с исправными, возможно, устаревшими 76-мм пушками, и, приказав зарыть корпуса в землю, создал на Можайском направлении натуральный укрепрайон. Ещё, оказывается, совершенно недостаточно имелось «танков новейших типов». Маршал Г. К. Жуков даже точно подсчитал, сколько таких танков ему не хватило, чтобы дать супостату достойный отпор – ровно 16 600 штук (то есть чтобы восемь наших на один немецкий, сразу видно – большой стратег был Георгий Константинович). А хоть бы и вовсе ни одного «новейшего типа»! Моторизованный корпус генерала Манштейна на четвёртый день войны, преодолев почти 400 км, вышел к Двинску (Даугавпилсу), не имея в своём составе ни одной «тридцатьчетвёрки». Основными машинами в корпусе генерала Рейнгардта были собранные на заклёпках и вооружённые 37-мм пушкой чешские 35(t) и 38(t). Кстати, именно против них командование Северо-Западного фронта впервые массированно применило тяжёлые КВ. 23 июня 1941 года в районе литовского городка Рассейняй 6-я танковая дивизия генерала Франца Ландграфа двумя боевыми группами – группа «Раус» и группа «Зекендорф» – овладела мостами через реку Дубисса и заняла два плацдарма на её правом берегу. Более слабой дивизии в Панцерваффе просто не было: из общего числа в 254 танка её главную ударную силу составляли собранные в одно соединение 149 чешских трофеев типа 35(t) и 36 машин типа Pz. III и Pz. IV. Утром 24 июня группа «Зекендорф» была атакована и выбита с плацдарма 2-й танковой дивизией под командованием генерал-майора Е. В. Солянкина – 250 танков (полсотни КВ-1 и КВ-2). Советские танкисты перешли на левый берег и под сосредоточенным огнём сотни «панцеров» принялись утюжить позиции германской артиллерии: «Окутанные огнём и дымом, они неотвратимо двигались вперёд, сокрушая всё на своём пути. Снаряды тяжёлых гаубиц и осколки ничуть им не вредили… Основная масса наших танков атаковала с флангов. Их снаряды с трёх сторон били по стальным гигантам, но не причиняли им никакого вреда». Немцы были поражены неуязвимостью и мощью «чёрных монстров», особенно когда один из них мимоходом раздавил гусеницами «новейший» 35(t), а другой без видимых повреждений выдержал выстрел в упор из 150-мм гаубицы. Что и говорить, страху на германца нагнали или, согласно донесениям комиссаров, «навели на них ужас». Но и только. Всего через два дня 2-я танковая дивизия перестала существовать, не уцелело ни одной боевой машины, генерал Солянкин погиб. Дивизия Ландграфа ещё неоднократно вступала в бои с «Ворошиловыми», но тем не менее, хоть и «охваченная ужасом», к началу сентября оказалась под стенами Ленинграда, за всё время наступления безвозвратно потеряв всего 55 танков. Командовавший 2-й танковой группой генерал Гудериан впервые обратил внимание на новые танки русских лишь в октябре, когда южнее Мценска 15-я бригада полковника М. Е. Катукова, имевшая 49 боевых машин (батальон БТ-7, рота KB, две роты Т-34), изрядно потрепала 4-ю танковую дивизию генерала Лангермана. Хотя в Белоруссии, в составе вдребезги разбитого Западного фронта, их было полтысячи, ещё столько же бесславно сгинули под Смоленском и Рославлем (не считая 4700 «лёгких и устаревших»). Тяжелее всех пришлось на Украине командующему 1-й танковой группой генералу фон Клейсту. Против его 728 танков, из которых более трети – 219 единиц – составляли «грозные» машины Pz. I и Pz. II, командующий Юго-Западным фронтом генерал– полковник М. П. Кирпонос только в составе механизированных соединений мог выставить 4808 танков (а всего – около 8000), в том числе 833 единицы KB и Т-34. Их было трудно не заметить, о чём свидетельствуют многочисленные донесения, посыпавшиеся из германских частей артиллерийских и танковых подразделений: «Совершенно неизвестный тип танка атаковал наши позиции. Мы немедленно открыли огонь, но наши снаряды не могли пробить броню танков, и только с дистанции 100 м огонь стал эффективнее… …Шесть противотанковых орудий вели беглый огонь по Т-34. Но эти танки, словно доисторические чудовища, спокойно прошли сквозь наши позиции. Снаряды только заставляли броню танков стучать как барабан… …Лейтенант Штойп четырежды выстрелил по Т-34 с дистанции 50 м и один раз с 20 м, но не смог подбить танк. Наш беглый огонь был неэффективен, и советские танки приближались. Снаряды не пробивают броню и раскалываются на части». Имея целые «стада» бронированной техники, Кирпонос и Жуков предприняли попытку устроить противнику решительный «клейстец», бросив в контрнаступление шесть корпусов… И за две недели потеряли 4381 танк! Вермахту таких «показателей» удалось добиться лишь к августу 1942 года (наши генералы за это время списали почти 30 000 танков). К началу осени 1941-го в группе Клейста числилось лишь 186 «полностью вышедших из строя» боевых машин и 147 «находящихся в ремонте». Оставшихся в строю хватило, чтобы совместно с группой Гудериана замкнуть грандиозный Киевский «котёл». Одним словом, летом 1941 года «лучшие в мире» танки KB и Т-34 заметной роли в боевых действиях не сыграли. Несмотря на все дифирамбы в их адрес и восторженные подсчёты вмятин от снарядов, на тот момент это были довольно несовершенные боевые машины. Большая пушка и толстая броня – это ещё не танк, это – дот. Пушку делал В. Г. Грабин, броню изготовили ижорцы, кто-то упорно доводил дизель. Задача танкового конструктора заключается в расчёте оптимальной компоновки имеющихся узлов, проектировании подвески, трансмиссии, моторного отсека, системы управления, то есть в создании надёжной и манёвренной «повозки для пушки». Перефразируя Антона Павловича, в танке «всё должно быть прекрасно». KB, созданный в конкурентной гонке, избыточно бронированный в угоду идее неуязвимости, принятый на вооружение фактически без испытаний ходовой части, имел отвратительную трансмиссию, выход её из строя был явлением массовым (схему коробки передач трактора «Хольт», весьма примитивную, ведущий конструктор H. Л. Духов срисовал из американского журнала). При длительном движении начинала кипеть вода в радиаторе. Не справляясь с возросшей нагрузкой, перегорали электромоторы поворота башни, позаимствованные у танка Т-28. Дело можно было поправить в процессе серийного производства, однако Зальцмана и Котина трансмиссия не интересовала. Ликвидация целого списка недостатков потребовала бы снижения объёмов производства, а за это орденов не давали. В СКБ-2 вдохновенно рисовали проекты новых «мастодонтов» весом 80 и 100 тонн. Знаменитый конструктор Н. Ф. Шамшурин на склоне лет назвал КВ-1 танком «не столько для войны, сколько для показа», балластом Красной Армии: «Хотя KB имел от рождения очень серьёзные пороки, но машину можно было не просто спасти, но к началу войны наладить производство по-настоящему грозных для врага танков. Прежде всего надо было создать работоспособную коробку передач и заменить 76-мм пушку подобающим тяжёлому танку орудием… Однако ничего этого сделано не было, а пресса тиражировала восторженные отклики о выдающейся победе советских танкостроителей. Вокруг KB создавался ореол какого-то чудо-оружия, чему способствовали и отзывы иностранных специалистов, имевших возможность оценить только внешние характеристики танка. Те рекламации, что шли из войск, просто игнорировались, а многочисленные поломки объяснялись в первую очередь плохой подготовкой экипажей. Отказов было так много, что ими занималась специальная правительственная комиссия, обнаружившая самые серьёзные упущения в конструкции принятой на вооружение машины…» Надо сказать, что подобающие тяжёлому танку орудия были созданы В. Г. Грабиным. В 1940 году он представил 85-мм танковую артсистему Ф-30 и Ф-32 – калибром 95 мм. Они были испытаны и рекомендованы для принятия на вооружение. Однако Сталину вдруг вспомнился полузабытый калибр 107 мм, и грабинские пушки признали недостаточно мощными. И комиссия, специальная комиссия, действительно была. Она возникла в октябре 1940 года после письма военпреда Кировского завода Л. З. Мехлису, возглавлявшему, кроме всего прочего, наркомат госконтроля. В письме, перечислив дефекты машины, военинженер 3 ранга Каливода подытоживал: «Исходя из вышеизложенного, считаю, что машина KB недоработана и требует срочных и серьёзных переделок… Целесообразнее снизить программу до конца 1940 года до 5 – 8 машин в месяц и перебросить все заводские силы на доработку машины. В настоящее время все силы брошены на выполнение программы, а о качестве машины думают мало. Считаю, что в настоящий момент назвать машину боеспособной нельзя из-за вышеуказанных дефектов. Отправлять её в армию можно только как учебную, а не боевую». Комиссия полностью подтвердила выводы представителя приёмки, а Мехлис немедленно довёл их до сведения Сталина. Попутно выяснилось, что директор Кировского завода И. М. Зальцман грешил, впрочем, как все красные директора, склонностью к припискам и очковтирательству. (Во время войны талант к победным рапортам и обещаниям катапультировал его в кресло наркома танковой промышленности, в котором он усидел ровно год. За это время особого прогресса в производстве боевых машин Исаак Моисеевич не добился, но успел угробить С. А. Гинзбурга. В начале 1943 года выяснилось, что новые самоходные установки СУ-76 ломаются, не доезжая до линии фронта; а дело в том, что, не имея мощных двигателей, на «сушку» поставили параллельно два карбюраторных мотора ГАЗ-202 с двумя коробками передач, переключать которые надо было синхронно. Надо ли удивляться, что у неопытных водителей выкрашивались не полностью сцепившиеся зубья шестерён. Крайним нарком сделал С. А. Гинзбурга, работавшего заместителем замнаркома Ж. Я. Котина по вопросам создания и внедрения новой техники. Семён Александрович был отстранён от работ и отправлен на фронт начальником ремонтной службы танкового корпуса, где и погиб. Ну, как, к примеру, Альберт Шпеер отправил бы на фронт Фердинанда Порше. После войны, когда евреем в нашей стране станет быть немодно, а Сталин обронит, что каждый еврей – потенциальный агент мирового сионизма, И. М. Зальцмана выкинут на улицу с резолюцией: «Использовать на работе не выше мастера».) Неоднократно жаловались на плохое качество тяжёлых машин маршал Г. И. Кулик и генерал армии Д. Г. Павлов. Но всем им было не под силу одолеть закон социалистического хозяйствования, когда главным показателем любого предприятия является выполнение установленного количества штук, и Кировский завод продолжал «гнать план». Правда, на 1941 год было предусмотрено принять ряд мер по улучшению КВ-1, как-то: установить командирскую башенку, планетарную трансмиссию, более совершенные бортовые передачи и поворотный механизм. Но в апреле грянул приказ о срочном – в три месяца – освоении ещё несуществующего 70-тонного танка КВ-3 со 107-мм пушкой, и чтоб за полгода построить 500 машин. Все работы по устранению недостатков «Клима-1» были свёрнуты, едва начавшись. Выполняя постановление Совнаркома, Горьковский завод № 92 в кратчайшие сроки выдал 107 мм орудие ЗИС-6 конструкции того же В. Г. Грабина с начальной скоростью снаряда 800 м/с. Но «объект 220» в серию так и не пошёл, едва поставленные на поток ЗИС-6 отправили в переплавку. «Первые же дни Великой Отечественной войны подтвердили, что КВ-1 в том виде, в каком он выпускался, воевать по-настоящему не мог, – рассказывает Н. Ф. Шамшурин, – так как не обладал никаким гарантированным моторесурсом. Вот и получился трагический парадокс: броня была крепка, а танка быстрого не получилось. Казалось бы, сама жизнь подталкивала к срочной модернизации KB, к замене неработоспособной коробки передач, но, увы, в самое тяжёлое для страны время, с конца лета 1941-го по весну 1942 года, мы продолжали тратить огромные материальные ресурсы и человеческие силы для дальнейшего научно-технического поиска. В первую военную зиму в Челябинске, куда эвакуировали Кировский завод, «изобрели» КВ-7, имевший строенную артустановку, три пушки в связке! Совершенно впустую расходовалась энергия отнюдь не бесталанных людей, впустую тратились ценные материалы, впустую выливалась высоколегированная сталь. И до сих пор тот технический авантюризм выдаётся за некое достижение… КВ-1 полностью дискредитировал и себя, и саму идею создания тяжёлых машин». В ходе вышеупомянутого сражения под Расейняем имела место почти фантастическая история. Пока группа полковника фон Зекендорфа отражала атаки танковой дивизии генерала Солянкина, на другом плацдарме, в шести километрах к северу, находилась боевая группа «Раус» с 30 танками, которая, по идее, должна была прийти на помощь своим товарищам. Но сделать этого не смогла, поскольку у неё в тылу, на единственной дороге, ведущей в Расейняй, материализовался танк KB в количестве одной единицы. Почти двое суток группа «Раус», отрезанная от своих коммуникаций, билась с этим «ужасным монстром», используя танки, 50-мм пушки, зенитную артиллерию и даже сапёрную диверсионную группу, умудрившуюся ночью заминировать советский танк, пока, наконец, сумела одержать победу. Так вот, во всё время этого беспримерного боя KB вёл активную стрельбу по всем целям, появлявшимся в поле зрения, но ни разу не сдвинулся с места, «он стоял на дороге совершенно неподвижно, представляя собой идеальную мишень». Что, в конце концов, позволило немцам скрытно вывести к нему в тыл 88-мм зенитку и расстрелять танк с дистанции 500 метров (причём из семи снарядов броню пробили только два). Вместо совершенствования трансмиссии на KB наращивали бронирование. С началом войны толщину брони башни довели до 105 мм, машины более раннего выпуска усилили 25-мм экранами, которые крепились к корпусу и башне болтами. Танк стал нести минимум 100 мм брони, как лобовой, так и бортовой (интересно, что фотографии таких «болтовых» машин можно найти только в немецких альбомах). Никаких других явных преимуществ по сравнению с «тридцатьчетвёркой» КВ-1 не имел. Вооружение его было таким же, а манёвренность хуже, чем у Т-34. «Ворошилов» мог вдребезги разбить любую дорогу так, что колёсная техника идти за ним уже не могла, и мало какой мост выдерживал его вес. КВ-2 сняли с производства на второй день войны, поскольку «прорывать» ему было нечего, а для борьбы с бронетехникой его шестидюймовая гаубица совершенно не годилась. Дело дошло до того, что в 1942 году, после катастрофических поражений Красной Армии под Харьковом и в Крыму, готовилось решение о прекращении выпуска тяжёлых танков. В августе член Военного совета Главного автобронетанкового управления генерал Н. И. Бирюков в заветной тетрадке, куда заносились телефонные указания Верховного, отметил: «Моральный авторитет танка KB расстрелян, и в этом ГАБТУ виновато». Но производство KB не остановили. Вместо этого с конвейера начал выходить модернизированный группой Духова KB-1С. На нём часть недостатков была устранена, например, использована трансмиссия, разработанная Шамшуриным для 100-тонных танков. Однако на новой машине в погоне за манёвренностью по прямому указанию «Друга всех конструкторов» уменьшили толщину брони, и по своим боевым характеристикам «похудевший» на 5 тонн KB ещё больше приблизился к средним танкам. А с появлением у немцев «тигра» с 88-мм пушкой «Ворошилов» моментально и окончательно устарел. Противник мог безнаказанно поражать его на запредельных для советского танка дистанциях. В 1941 – 1942 годах танков KB сделали более 4000 единиц, так и не устранив врождённые пороки. Неспроста в 1943 году на Курской дуге основной тяжёлой машиной отдельных танковых полков Красной Армии был британский Мк IV «Черчилль». Точно так же танк Т-34 сочетал в себе передовые решения в области вооружения и бронирования с архаичными или просто неудачными узлами и механизмами. В частности, он был единственным из новых танков, сохранившим пружинную подвеску Кристи, и заметно отставал от Германии и других стран в конструкции трансмиссии и механизмов поворота – на Западе такое уже «не носили». «Тридцатьчетвёрка» имела наиболее устаревшую коробку передач, из всех на тот момент существовавших. На первых выпусках стояла четырёхступенчатая КП, требовавшая перемещения шестерён относительно друг друга с зацеплением нужной пары шестерён ведущего и ведомого валов. Смена скоростей в такой коробке была непростым делом и требовала отменной выучки механика-водителя и немалой физической силы. К тому же трансмиссия располагалась в кормовой части танка, рядом с ведущими колёсами. Такое решение, с одной стороны, позволило освободить боевое отделение от громоздкой коробки передач, карданного вала, бортовых механизмов и уменьшить высоту машины. С другой – опять-таки требовало приложения больших физических усилий к органам управления, соединявшимися с трансмиссией уходящими в силовое отделение металлическими тягами, имевшими к тому же большой мёртвый ход. В результате включить рычаг управления одной рукой было невозможно, приходилось помогать себе коленями или использовать помощь стрелка-радиста (для переключения со 2-й передачи на 3-ю требовалось приложить усилие от 46 до 112 кг). Многие механики-водители пользовались киянкой, когда что-нибудь заклинивало. Сама коробка передач была слаба, ненадёжна и часто выходила из строя. При переключении зубцы шестерён ломались и выкрашивались. В 1942 году офицеры НИИБТ, обследовав отечественные, трофейные и ленд-лизовские танки, пришли к выводу: «Коробки перемены передач отечественных танков, особенно Т-34 и KB, не удовлетворяют полностью требованиям, предъявляемым к современным боевым машинам, уступая коробкам перемены передач как танков союзников, так и танков противника, и отстали, по крайней мере, на несколько лет от развития техники танкостроения». Башня Т-34 была узкой и тесной даже для двух человек. В бою командир, указывая механику-водителю, куда направить или развернуть танк, давая команды заряжающему, какой снаряд послать в казённик, припадая к прицелу, чтобы навести орудие, вычислить расстояние и нажать на спуск, тут же увернувшись от откатывающегося назад орудийного ствола, почти не имел времени посмотреть, что делают другие танки, а тем более руководить действиями нескольких машин. И не только времени, но и возможности. Во-первых, «тридцатьчетвёрка» не имела командирской башенки и соответственно кругового обзора. Во-вторых, имевшиеся средства наблюдения были весьма далеки от совершенства и по конструкции, и по качеству – на порядок хуже немецких. Общий обзор должен был обеспечивать панорамный перископ ПТ-6. Прибор представлял собой короб с установленными в нём под углами зеркалами из полированной стали; с превосходной цейсовской оптикой его даже невозможно сравнивать. Причём если первое время перископов в башне было два, то в дальнейшем в целях экономии решили оставить один – у командира танка. Для наведения на цель применяли телескопический прицел ТОД-6. Он обеспечивал увеличение в 2,5 раза и, в общем, был неплох, за исключением одного недостатка – соосной установки с каналом ствола орудия. Производя вертикальную наводку, командир вынужден был приподниматься или опускаться на своём месте, так как прицел перемещался вместе с орудием. У механика-водителя имелся свой прибор наблюдения: «Триплексы на люке механика-водителя были сделаны из отвратительного жёлтого или зелёного оргстекла, дававшего совершенно искажённую картинку. Разобрать что-либо через такой триплекс, особенно в прыгающем танке, было невозможно». Поэтому механики-водители даже в бою ездили с приоткрытым люком. Но командир танка не мог сделать даже этого. Башенный люк, общий для командира и заряжающего, был тяжёл, неудобен и не откидывался вперёд. В открытом состоянии он просто закрывал передний сектор обзора. Временами командиру танка не оставалось ничего другого, как управлять машиной, сидя верхом на крыше башни. Плохой обзор из танка облегчал жизнь немецкой пехоте, быстро вычислившей мёртвые зоны «тридцатьчетвёрки» и применявшей для борьбы с ней ранцевые заряды и противотанковые мины. Для сравнения: на «фашистском» Pz. Kpfw. IV приборов наблюдения было десять, даже если считать командирскую башенку с пятью перископами за один, причём немецкий стрелок-радист располагал оптическим прицелом с двукратным увеличением, откалиброванным для стрельбы на дистанции до 1200 метров, а наш имел «дырочку», через которую совмещал глаз, диоптр, мушку и тулово врага. «Война показала серьёзную недооценку роли экипажа в обеспечении максимальной боевой эффективности танка, – пишет Ю. П. Костенко. – Первоначальное стремление сократить количество членов экипажа, а также объёмы и габариты танка ради увеличения уровня броневой защиты привели к тому, что танк в бою оказался практически без командира при живом и боеспособном члене экипажа, который по штатному расписанию числился командиром танка. Это произошло в результате того, что на одного члена экипажа были возложены функции и командира танка, и наводчика орудия… Как только командир-наводчик начинал вести огонь из пушки, он прекращал на всё время боя выполнять функции командира. Он физически не мог, ведя дуэльный бой, наблюдать за полем боя, вести круговой обзор, наблюдать за действиями других танков… Такое решение противоречило основам организации боя с применением танков. Именно этот фактор – «командир-наводчик» – стал одной из важнейших причин огромных потерь наших танков. Именно поэтому, несмотря на огромное превосходство в производстве танков, реально на поле боя немцы имели численное превосходство… Война подтвердила, что в танке требуется не минимальный по численности экипаж любой ценой, а нужен экипаж, необходимый для максимального использования боевых возможностей танка, только в этом случае потери в танках и, следовательно, потери личного состава будут наименьшими». Теснота и «слепота» Т-34 закономерно ограничивали его манёвренность на поле боя, снижали скорострельность и эффективность огня. Если в полигонных условиях при стрельбе из орудия удавалось достичь показателя 3 – 4 выстр./мин, считалось, что экипаж хорошо подготовлен. Что касается танкового пулемёта Дегтярёва образца 1929 года, то по своим характеристикам он уступал немецкому MG 34, и военные неоднократно просили заменить его на что-нибудь более прочное и скорострельное. Характерным недостатком ДТ являлось расположение возвратно-боевой пружины непосредственно под стволом; при перегреве пружина давала усадку и теряла усилие рабочего поджатия. Как отмечал на одном из совещаний в ГБТУ генерал-майор Н. С. Огурцов, «после 2 – 3 длинных очередей пулемёт «плюёт», разброс пуль так велик и пули летят так неправильно, что на щите пули ложатся плашмя». Ещё одной проблемой была повышенная загазованность боевого отделения вследствие проникновения в танк пороховых газов после каждого выстрела из пушки. Для их удаления в передней части башни устанавливался электровентилятор, доставшийся в наследство от БТ с 45-мм орудием, маломощный и неэффективный. В бою нередки были случаи, когда заряжающий угорал до обморока. Из выступления генерала Н. С. Огурцова: «Ещё в 1940 году был возбуждён вопрос о вентиляции в боевом отделении танка и продувке канала ствола пушки после выстрела, однако этому не придали значения, а некоторые даже к этому отнеслись с иронией». Настолько же плох был воздушный фильтр двигателя, который, в сущности, ничего не фильтровал, он даже чистый воздух пропускал с трудом, приводя к быстрому износу мотора. Из-за неудовлетворительной системы охлаждения мощность В-2 в летнее время падала до 315 л.с., а танк не мог развить скорость больше 30 км/ч. Установленная только на командирских танках коротковолновая радиостанция 71-ТК-3 в движении обеспечивала уверенную двустороннюю телефонную связь на расстоянии 4 – 6 км, была неустойчива, сложна и часто выходила из строя. Для связи между членами экипажа предназначалось переговорное устройство ТПУ-3, по воспоминаниям танкистов, совершенно бесполезное. «Внутренняя связь работала безобразно, – вспоминает C. Л. Ария. – Поэтому связь осуществлялась ногами, то есть у меня на плечах стояли сапоги командира танка, он мне давил на левое или правое плечо, соответственно я поворачивал танк налево или направо… Заряжающему под нос сунул кулак, и он уже знает, что надо заряжать бронебойным, а растопыренную ладонь – осколочным». И уж, конечно, наши танки не блистали «излишним комфортом». Почти легендой стала пресловутая «несгораемость» Т-34 и KB, поскольку на них, дескать, стояли дизельные двигатели. На самом деле танки с дизелями горели ничуть не хуже машин с карбюраторными моторами. Конечно, поджечь солярку спичкой сложнее, чем бензин. Однако от попадания снаряда топливные баки детонируют одинаково, независимо от вида топлива, а на «тридцатьчетвёрке» они к тому же находились не в корме, а в бортах боевого отделения, прикрытые снаружи не слишком мощной бронёй, а изнутри – фальшбортом из листового железа. «Как свечи, – писал любимому Вождю из-под Сталинграда политрук 161-й танковой бригады Л. И. Черненьков, – горят наши могучие KB и Т-34, и с ними гибнут кадры готовых на всё танкистов». Кстати, обследовав силовую установку германского «тигра», инженеры полигона в Кубинке пришли к парадоксальному выводу: «Применение немцами на новом танке карбюраторного двигателя, а не дизеля, может быть объяснено: …весьма значительным в боевых условиях процентом пожаров танков с дизелем и отсутствием у них в этом отношении значительных преимуществ перед карбюраторными двигателями, особенно при грамотной конструкции последних и наличии надёжных автоматических огнетушителей; коротким сроком работы танковых двигателей из-за крайне низкой живучести танков в боевых условиях, из-за чего стоимость бензина, сэкономленного в случае применения на танке дизеля, не успевает оправдать необходимого для дизеля повышенного расхода легированных сталей и высококвалифицированного труда, не менее дефицитных в военное время, чем жидкое топливо». Таким образом, единственным относительным преимуществом использования в танке дизеля являлось удвоение запаса хода, благодаря малому удельному расходу топлива, и возможность работы на дешёвых тяжёлых сортах. Но это – только теоретически, поскольку сам дизель-мотор В-2 был ещё далёк от совершенства и не имел гарантированного моторесурса. Его, как многую другую новую технику, приняли на вооружение «авансом». Но и в ноябре 1942 года на технической конференции, посвящённой дизельным моторам, представители ГБТУ отмечали, что указанный в формуляре гарантийный срок в 150 часов не соответствует действительности, в реальной жизни он редко превышал 80 – 100 часов (в то время как «майбахи» имели ресурс от 300 до 400 моточасов). Советские машины 1941 года длительных маршей не выдерживали. Весной 1942 года в США и Великобританию были переданы образцы, естественно самые эталонные, советской боевой техники. На Абердинском полигоне американцы провели испытания присланных экземпляров Т-34 и KB: «Средний танк Т-34 после пробега в 343 км окончательно вышел из строя и не может быть отремонтирован, – докладывал о результатах испытаний начальник 2-го управления ГРУ генерал-майор Хлопов. – Причина: вследствие чрезвычайно плохого воздухоочистителя на дизеле в мотор набилось очень много грязи, и произошла авария, в результате которой поршни и цилиндры разрушились до такой степени, что их невозможно отремонтировать… Форма корпуса наших танков нравится всем без исключения,. Особенно хорош Т-34. Все сходятся во мнении, что форма корпуса Т-34 лучше, чем на всех известных американцам машинах, KB – хуже, чем на любом из существующих в Америке танков. Броня. Химический анализ брони показал, что на обоих танках броневые плиты имеют неглубокую поверхностную закалку, тогда как основная масса броневой плиты представляет собой мягкую сталь. В связи с этим американцы считают, что, изменив технологию закалки броневых плит, можно значительно уменьшить толщину её, оставив ту же стойкость на пробиваемость. В результате танки могут быть облегчены по весу на 8 – 10% со всеми вытекающими отсюда последствиями… Башня. Основной недостаток – очень тесная. Американцы не могут понять, каким образом наши танкисты могут в ней помещаться зимой, когда носят полушубки. Очень плохой электромеханизм поворота башни. Мотор слаб, очень перегружен и страшно искрит, в результате выгорают сопротивления регулировки скоростей поворота, крошатся зубья шестерёнок. Рекомендуют переделать на гидравлическую систему или просто на ручную. (Ручной привод и без того имелся, и в бою наши танкисты предпочитали крутить башню «просто вручную».) Вооружение. Пушка Ф-34 очень хорошая. Проста, безотказно работает и удобна в обслуживании… Подвеска. На танке Т-34 – плохая. Подвеска типа «Кристи» давно была испытана американцами, и от неё безоговорочно отказались. На нашем танке из-за плохой стали на пружинах очень быстро проседает и в результате заметно уменьшается клиренс. На танке KB подвеска очень хорошая. Двигатель. Дизель хороший, лёгкий… Недостатки нашего дизеля – преступно плохой воздухоочиститель на танке Т-34. Американцы считают, что только саботажник мог сконструировать подобное устройство. Испытания его в лаборатории показали, что воздухоочиститель вообще не очищает воздух, попадающий в мотор, а пропускная способность его не обеспечивает приток необходимого количества воздуха даже при работе мотора вхолостую. На танке KB фильтр изготовлен лучше, но и он не обеспечивает притока нормально очищенного воздуха в достаточном количестве. На обеих машинах плохие стартёры – маломощные и ненадёжной конструкции. Трансмиссия. Вне всякой критики – плохая. Произошёл интересный случай. Работавший по ремонту трансмиссии танка KB был поражён тем, что она очень похожа на те трансмиссии, с которыми он работал 12 – 15 лет тому назад. Была запрошена фирма. Фирма прислала чертежи своей трансмиссии типа А-23. К всеобщему удивлению, чертежи нашей трансмиссии оказались копией присланных. Поразило американцев не то, что мы скопировали их конструкцию, а то, что была скопирована конструкция, от которой они отказались 15 – 20 лет тому назад. На танке Т-34 трансмиссия тоже очень плохая. Во время эксплуатации на ней полностью выкрошились зубья (на всех шестерёнках). Бортовые фрикционы. Вне всякой критики – плохие. В Америке от установки фрикционов даже на тракторах отказались несколько лет тому назад (не говоря уже о танках). Кроме порочности самого принципа, наши фрикционы имеют чрезвычайно небрежную механическую обработку и плохие стали, что ведёт к быстрому износу, облегчает проникновение грязи в барабаны и ни в коем случае не обеспечивает надёжной работы… Сравнивая характеристики американских и русских танков, очевидно, что вождение последних значительно труднее. От русского водителя требуется виртуозность при переключении передач на ходу, особый опыт в пользовании бортовыми фрикционами, большой опыт механика и умение поддерживать танк в ходовом состоянии (регулировка и ремонт непрерывно выходящих из строя деталей), что сильно усложняет подготовку танкистов-водителей. Судя по образцам, русские при производстве танков мало уделяют внимания тщательности обработки, отделке и технологии мелких частей и деталей, что приводит к потере всех преимуществ, вытекающих из хорошо, в общем-то, продуманной конструкции танков. Несмотря на преимущества применения дизеля, хороших контуров танков, толстой брони, хорошего и надёжного вооружения, удачной конструкции гусениц и т.д., русские танки значительно уступают американским по простоте вождения, манёвренности, силе огня, скорости хода, надёжности механических конструкций и простоте регулировок» . В начальном периоде войны качество боевых машин только ухудшалось. Это было связано с эвакуацией многих заводов, недостатком сырья, снижением квалификации рабочей силы и ставкой на массовость производства, по причине огромных потерь в боевой технике. Танки выпускались без радиостанций, без башенных вентиляторов, с «паровозными» опорными катками – без резиновых бандажей. На них ставили дизель с чугунным картером вместо алюминиевого, или карбюраторный двигатель М-17. В июне 1942 года «бронетанковый комиссар» Н. И. Бирюков по пунктам конспектировал указания товарища Сталина: «…2. Основной дефект наших танков в том, что они не могут совершать больших переходов. 3. Слабым местом в танках является ненадёжность механизмов передачи, трансмиссии. 4. Танк должен быть простым, грубым, выносливым, рассчитанным на среднего танкиста. 5. Сосредоточить внимание на улучшении танков…». Дефицит легирующих добавок, нарушение технологий варки стали, термической обработки и раскройки броневых листов влекли за собой ухудшение качества брони. Осенью 1942 года ЦНИИ наркомата танковой промышленности неоднократно поднимал вопрос о низком качестве производимых танковых башен и бронекорпусов: «На всех заводах чёрной металлургии и танковой промышленности, производящих броневой лист марки 8-С, при полигонных испытаниях имеет место значительный брак по хрупкости поражения и низкой бронестойкости… На деталях бортов машин Т-34 применяется вырезка конфигураций по закалённому металлу. Всякая огневая резка по таким деталям чревата опасностью образования трещин в местах вырезки. На УЗТМ в результате огневой вырезки по закалённому металлу 50% деталей получаются с надрывами и трещинами…» Примерно в это же время американские специалисты отмечали, что твёрдость брони советских танков не соответствует паспортным данным и меняется на различных броневых листах. Проблема качества – отдельная тема. Героические труженики тыла нередко давали армии откровенный брак, как в военное, так и в мирное время, а прикормленные в тылу представители приёмки этот брак принимали и под резолюции митингов и клятвы в верности Родине и товарищу Сталину передавали в войска. К примеру, в 1940 году разразился скандал, когда при обстреле германской «тройки» из родимой 45– мм пушки выяснилось, что штатный бронебойный снаряд БР-240 не пробивает 30-мм цементированную броню с дистанции 400 метров, а должен бы с дистанции вдвое большей. Проведённое расследование выявило, что термообработка снарядов образца 1938 года проводилась по сокращённой программе, чтобы, значит, выполнить и перевыполнить социалистические обязательства по валу. В результате снарядов Красной Армии дали много, но при столкновении с бронёй, имеющей поверхностную закалку, они просто раскалывались на части. Позже стали выпускать снаряды «нормального качества», но на войсковых складах соседствовали и те и другие, не выбрасывать же добро. Во время войны массовое производство боеприпасов налаживали на непрофильных гражданских предприятиях, кастрюльных и мебельных фабриках, со значительными отклонениями от технологии и использованием эрзацвзрывчатки, например мела, или вообще без оной – просто болванка (в осаждённом Ленинграде в качестве одного из компонентов ВВ использовали молотые шишки). К концу 1941 года наша «сорокапятка» по бронепробиваемости едва сравнялась с немецкой 37-мм пушкой РаК 35/36, имевшей к тому же в боекомплекте подкалиберные снаряды с начальной скоростью более 1000 м/с. Поэтому заявленные табличные тактико-технические характеристики советской техники, снятые с эталонных образцов, и реальные параметры серийных машин и другой амуниции – это «две большие разницы». В войну ещё более снизилась строгость приёмки, и нередки были случаи, когда прибывающая с заводов техника тут отправлялась в ремонт или «доводилась» в частях. А на артиллерийском заводе № 92 «Новое Сормово» почти год приёмки вообще не было! Директор А. Е. Елян пожаловался своему родственнику, члену ГКО Л. П. Берии, на то, что шибко принципиальные военные «не понимают обстановки», и военпредов отозвали с предприятия. В результате на фронт стали поступать удивительные боевые машины, у которых вместо пушек торчали из башен железные трубы. «Было не до жиру, – вспоминает Л. И. Горлицкий. – Заказчик порой принимал танки, даже если они не ломались при пробеге вокруг завода и своим ходом въезжали на железнодорожные платформы, это чаще всего не мешало танку произвести одну – две атаки, а в тех условиях танк редко жил дольше… В войну средний танк или САУ жили на фронте от трёх дней до недели, успевая за это время принять участие в двух – трёх атаках и выстрелить из пушки в лучшем случае от половины до одного боекомплекта». Вот исходя из такой статистики и делались танки – на 2 – 3 атаки, зато числом поболе. Такое под силу только стране с неисчерпаемыми ресурсами. Немецкого танка хватало в среднем на 11 атак. На марше и на поле боя ненадёжная и сырая «тридцатьчетвёрка» по скорости, манёвренности и запасу хода уступала хорошо отработанной и обкатанной немецкой «тройке», имевшей не «липовый», а подлинный техпаспорт. Теоретически советский танк превосходил противника в бронировании и мощи вооружения, но степень этого превосходства и возможность им воспользоваться сильно варьировались и окончательно сводились на нет в зависимости от влияния вышеперечисленных факторов. Обратим внимание на разницу в подходах, которые закладывались задолго до войны. Постановление Комитета Обороны с заданием на изготовление тяжёлого танка нового типа вышло в августе 1938 года. В сентябре 1939-го правительству предъявили танк KB, а в декабре, не проведя в полном объёме даже заводских испытаний, танк приняли на вооружение. И тут же потребовали от Кировского завода со второго полугодия 1940 года штамповать 12 дотов с колёсами в день. О чём ещё может болеть голова у директора Зальцмана? Ещё интереснее было с принципиально новой моделью Т-34М: танка ещё не было в помине, отдельные узлы и детали, изготовленные (и не изготовленные) разными заводами, не успели даже собрать в одну кучу, как 5 мая 1941 года последовало постановление Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б): «Начать серийное производство улучшенных танков Т-34 на заводе № 183, не ожидая результатов испытаний на гарантийный километраж», и «обеспечить в 1941 году выпуск 500 штук улучшенных танков Т-34». Германские фирмы начали конкретную разработку проектов основных боевых танков в 1934 году. У немцев были те же проблемы: кругом враги, отсутствие традиций танкостроения, нехватка кадров: «Потеря квалифицированных кадров и отсутствие необходимого оборудования явились причиной того, что наши пожелания в области танкостроения не могли быстро осуществляться. Особенно большие затруднения возникли при производстве специальной стали для танков, которая должна была обладать необходимой вязкостью; первые образцы стальных плит для танков ломались, как стекло. Много времени потребовалось также и на то, чтобы наладить производство радиоаппаратуры и оптики для танков». Поэтому опытные образцы вышли из цехов лишь в 1936 году и больше года проходили испытания, прежде чем последовал заказ от военного ведомства. Возьмём Pz. III. Это о нём начальник АБТУ Федоренко докладывал Ворошилову: «Считаю, что немецкая армия в лице указанного танка имеет сегодня наиболее удачное сочетание подвижности, огневой мощи и броневой защиты, подкреплённые хорошим обзором с рабочих мест экипажа». Первая партия состояла из 15 единиц и не пошла в серийное производство ввиду недостаточного бронирования (14,5 мм) и дефектов подвески. Модификация «В», с принципиально новой ходовой частью и системой вентиляции, выпущенная в 1937 году, также состояла из 15 машин. Затем последовала третья серия из 15 танков с улучшенными механизмами поворота. В первой половине 1938 года фирма «Даймлер-Бенц» сделала 30 танков, защищённых 30-мм бронёй и с увеличенной ёмкостью топливных баков (которые размещались на полу изолированного силового отделения). И только в октябре 1938 года, после кропотливого лечения детских болезней конструкции, началось крупносерийное производство – 15 танков в месяц – моделей Pz. Rpfw. III Aust. E и F, продолжавшееся (именно с таким темпом) до июля 1940 года. Pz. IV прошёл аналогичный путь в войска. В апреле 1942-го, получив на вооружение 75-мм длинноствольное орудие, «четвёрка» превзошла советский Т-34-76 практически по всем основным параметрам и полтора года занимала первое место среди средних танков. Разработкой тяжёлых машин инженеры Третьего рейха занялись в 1937 году, но принять на вооружение всем известный «тигр» предполагалось в 1942 году, в рамках запланированного перевооружения Вермахта (из этого, кстати, можно сделать вывод, что Гитлер нападать на СССР не собирался и хотел «оттянуть войну» до 1942 года. Хотя каждому понятно: воевать начинают не тогда, когда закончится очередное перевооружении армии, а когда очень хочется и созданы необходимые политические и экономические предпосылки). Качество советской бронетанковой техники заметно улучшилось лишь к началу 1943 года, когда был решён «количественный вопрос». Только к 1944 году, получив 85-мм пушку, командирскую башню, пятискоростную коробку передач, новые приборы наблюдения, радиостанцию 9-Р (лицензию купили у англичан) и пятого члена экипажа, «тридцатьчетвёрка» стала полноценным средним танком. Это была совершенно другая машина, а на поле боя к этому времени у неё появились достойные противники. И всё равно совершенно избавиться от «родимых пятен» сталинского социализма было невозможно в принципе. Так, продукция горьковского завода № 112 «Красное Сормово» и весной 1945 года на фронте была известна как «сормовские уроды». Когда в победном мае Красная Армия закончила войну с Германией, имея в строю свыше 35 тысяч танков и самоходных установок, все они мгновенно оказались непригодны к эксплуатации в мирное время, когда жизнь машины измеряется не днями, а годами. Послевоенное десятилетие и немыслимые средства были истрачены на программу «устранения конструктивных недостатков» с единственной целью – добиться, чтобы танк ездил хотя бы лет пять. Всё это время «панцеры» нормально эксплуатировались, состояли на вооружении армий Чехословакии, Турции, Франции, Испании, Финляндии, Болгарии и Сирии. Последние «четвёрки» принимали активное участие в арабо-израильских войнах вплоть до 1967 года. Конечно, оценивая возможности противоборствующих сторон, нельзя все расчёты сводить к количеству одного вида техники и тупо сравнивать толщину брони и величину калибра орудий. Французская армия тоже имела над Вермахтом превосходство в танках и линию Мажино в придачу, а кампанию 1940 года проиграла вчистую. Как писал Г. Гудериан: «Теоретически мы поставили перед собой цель – сравниться в области вооружённых сил с нашими хорошо вооружёнными соседями. Практически же, особенно в отношении бронетанковых войск, мы не могли даже и думать о том, чтобы в ближайшее время иметь такое вооружение, которое хотя бы приблизительно равнялось по количеству и качеству вооружению соседних государств. Поэтому мы прежде всего пытались сравняться с ними в отношении организационной структуры бронетанковых войск и управлении ими». Главная деталь любого оружия – это голова его владельца. Мало иметь в шкафу «дуру» 45-го калибра, необходимо уметь ею пользоваться. Не стоило нашим маршалам, к примеру П. А. Ротмистрову, сочинять сказки о том, что «танков у нас всё же в несколько раз меньше, чем у немцев». Всё-таки воевать красным полководцам было чем: танков в Красной Армии имелось не просто много, а больше, чем у всех армий мира, вместе взятых, танков самых разных типов и конструкций, в том числе обладавших уникальными характеристиками. Ну, разве только без способности «самоокапываться». ГЛАВА 2 Сразу по окончании Первой мировой войны теоретики всех стран приступили к обобщению её опыта с тем, чтобы определить направление строительства вооружённых сил, характер будущей войны и роль в ней различных родов войск. Сильнейший толчок развитию военной мысли дало появление на поле боя авиации, химического оружия и бронетанковой техники. Энтузиасты новых видов вооружения именно им отдавали пальму первенства в грядущих сражениях. Так, итальянский генерал Дуэ горячо полюбил тяжёлые бомбардировщики, а Фрайс всему предпочитал ядовитые газы. Бывший начальник штаба английского танкового корпуса генерал Дж. Фуллер в 1922 году опубликовал книгу «Танки в великой войне 1914 – 1918 гг.», в которой доказывал, что эту войну Антанте удалось выиграть исключительно благодаря танкам, а будущая однозначно будет войной механизированной. Она потребует мало людей и много новейшей боевой техники. Строительство армии должно идти по пути увеличения подвижности, «ибо подвижность важнее численности». Особую важность приобретает повышение индивидуальной мощи отдельного бойца. По мнению Фуллера, идеальная армия, к которой надо стремиться, – это не вооружённое население, а мобильное профессиональное войско. Из призывников должны формироваться лишь подразделения второй линии, назначением которых является оккупация вражеской страны. Главный же удар будет наносить механизированная армия в составе 6 – 8 танковых дивизий (до 2400 танков и 100 тысяч наёмников). Германскому генералитету в 20-е годы поневоле пришлось взять на вооружение теорию «малой армии». Для небольшого по численности, высокоподготовленного рейхсвера развивалась теория мобильной стратегии. «Все будущие способы войны, – писал генерал фон Сект в 1921 году, – похоже, связаны с применением подвижных армий, относительно небольших, но высокого качества и действующих эффективно с поддержкой авиации». Авиацию и бронетехнику немцам пока приходилось имитировать. Главным приверженцем механизированной войны в рейхсвере стал Гейнц Гудериан. Свои размышления он подытожил выводом: «Из всех наземных средств танк обладает наибольшей решающей силой». То есть той силой, которая «позволит солдату в бою доставить своё оружие как можно ближе к врагу, чтобы уничтожить его». В 1928 году Генеральный штаб возложил на Гудериана задачу по развитию тактики применения танков. Полковник проанализировал работы иностранных военных теоретиков, добавил свои собственные идеи, съездил на стажировку в Швецию, посетил танковую школу в Советской России. Затем он вернулся в Германию, чтобы начать реализацию плана действий, в котором акцент был сделан на бронированную атаку такой силы, какой ни немецкие командующие, ни вероятные противники из других европейских стран не ожидали. В 1929 году Гудериан пришёл к выводу, что «танки могут быть использованы наиболее эффективно лишь тогда, когда всем остальным родам войск, поддерживающим танки, будет придана такая же скорость и проходимость. Танки должны играть ведущую роль в соединениях, состоящих из различных родов войск; все остальные рода войск обязаны действовать в интересах танков. Поэтому необходимо не танки придавать пехотным дивизиям, а создавать танковые дивизии, в состав которых должны входить различные рода войск, обеспечивающие эффективность действий танков… Было ясно, что эффективность действия дивизии в значительной степени зависит от того, как будут двигаться мотопехотные части, артиллерия, а также другие части и подразделения дивизии. Были необходимы полугусеничные легкобронированные машины для перевозки мотопехотных и сапёрных подразделений и подразделений санитарной службы, самоходные установки для артиллерийских и противотанковых дивизионов, а также танки различных конструкций для разведывательных батальонов и батальонов связи». Гудериан не был абстрактным кабинетным теоретиком. Создатель Панцерваффе в свои 40 лет имел богатый и разнообразный опыт: служил в пехоте, в частях связи (и понимал роль радио в военном деле), прошёл школу работы в штабах различного уровня, занимался вопросами организации автомобильных перевозок и организации тыла, разрабатывал и преподавал тактику применения танков и неутомимо обкатывал новые идеи на полигоне, даже если бронетехнику заменяли обшитые фанерой тракторы, а мотопехоту – несколько солдат с плакатами «Я – взвод» на груди, лично изучал устройство боевых машин и сам учился водить танк. Гудериан реально представлял, что он хочет построить и как это должно работать. Высокопоставленным генералам рейхсвера, большинство из которых никогда не видело «живого танка», идеи пылкого полковника казались утопичными, не учитывающими реальное политическое и экономическое положение Германии. Но через четыре года к власти пришли национал-социалисты. Адольф Гитлер понимал, что в грядущей войне моторизация «будет преобладать и сыграет решающую роль». В начале 1934 года Гудериан получил возможность продемонстрировать фюреру действия подразделений мотомеханизированных войск. Как представлялось генералу, типичному танковому удару будут предшествовать разведывательные роты на мотоциклах или бронемашинах, нащупывающие слабые места во вражеской обороне и сообщающие сведения по радио на командный пункт для координации всего наступления. Затем танки атакуют слабые участки с целью прорыва. Как только они проникнут за полосу обороны противника, то не станут укреплять свои позиции или дожидаться отхода неприятеля, а будут продолжать движение, глубоко вклиниваясь на территорию врага, уничтожая пункты командования, связи и снабжения. Противотанковые орудия будут следовать вслед за танками для оказания помощи в борьбе с бронечастями противника и закреплять захваченные позиции, а пехота будет следовать на грузовиках для прикрытия флангов, пока танки будут продвигаться дальше. Гудериан предлагал иметь два типа боевых машин: основной танк, сравнительно лёгкий и подвижный, с противотанковой пушкой, и средний – с короткоствольным орудием для непосредственной артиллерийской поддержки основных танков. Главное оружие бронетанковых войск – сочетание огня и манёвра, так как «только манёвр обеспечивает полное использование огня для уничтожения противника» (танки «блицкрига» не предназначались для борьбы с бронетехникой противника, и внезапное появление на поле боя советских «тридцатьчетвёрок» для Панцерваффе было проблемой второго плана, потому и писал генерал Меллентин о «трагедии немецкой пехоты»). Показ был несовершенным, и участвовало в нём всего пять взводов, но Гитлер всё понял. Он верил в доктрину абсолютной войны Клаузевица и стратегию сокрушения. При этом рейхсканцлер понимал опасность для Германии войны на два фронта. Значит, необходимо было разбивать своих противников поочерёдно, в кратчайший срок при минимальном материальном ущербе, с тем чтобы внезапными мощными ударами сломить их волю к сопротивлению. Экономические возможности Германии не позволили бы ей вести продолжительную войну с великими державами. Выходом из этой ситуации могла стать стратегия «молниеносной войны», которая должна была обеспечить разгром любого противника до того, как он будет способен в полной мере развернуть свой военно-экономический потенциал. В июне 1934 года были официально образованы танковые войска, возглавляемые генералом Освальдом фон Луцем и Гудерианом в качестве начальника штаба этих войск. Официальной военной доктриной Третьего рейха стала доктрина «тотальной и молниеносной войны». Вступление страны в войну должно было с первой минуты носить характер внезапного оглушающего удара по врагу со всей доступной мощью: «Стратегия завтрашнего дня должна стремиться к сосредоточению всех имеющихся сил в первые же дни начала военных действий. Нужно, чтобы эффект неожиданности был настолько ошеломляющим, чтобы противник был лишён материальной возможности организовать свою оборону». Таким образом, в Берлине сделали ставку на максимально эффективное использование наличных экономических возможностей для подготовки вооружённых сил к отдельным молниеносным кампаниям, паузы между которыми позволяли накопить новые резервы для следующего удара. Решительную цель планировалось достигнуть, окружив и уничтожив врага, с помощью танковых клиньев и клещей. Авиации ставилась задачи завоевать господство в воздухе в первые же дни войны, разрушить железнодорожные узлы, полностью изолировать район решающих боевых действий от тыла противника, оказать непосредственную поддержку своим войскам на поле боя. Для полного уничтожения врага и более высоких темпов наступления подготавливались воздушно-десантные и моторизованные войска. Принципы подготовки и проведения операций сводились к следующему: массирование сухопутных сил, в первую очередь танковых и моторизованных соединений, а также авиации на направлении главного удара с целью быстрого прорыва оборонительных линий противника и стремительного продвижения в глубь его территории, нарушение связи и взаимодействия, захват коммуникаций и стратегических пунктов, охват, окружение и уничтожение крупных группировок. В конечном счёте имелось в виду достигнуть полного разгрома вооружённых сил противника в самом начале войны. Все другие стратегические, политические и экономические задачи решались сообразно с ходом таких действий. Основная особенность тактики наступательного боя заключалась в стремлении к одновременному подавлению силами авиации и танков тактической зоны вражеской обороны. Отдельные танковые бригады войскового усиления и пехотные дивизии предназначались для прорыва тактической глубины обороны противника. Одновременно авиация должна была подавлять артиллерийские позиции и ближние резервы врага. После прорыва планировался ввод в сражение танковых групп в составе танковых дивизий и корпусов, а также моторизованных дивизий для разгрома подходящих резервов противника в оперативной глубине. Таким образом, отдельные танковые бригады совместно с пехотными дивизиями использовались для решения тактических задач, а танковые дивизии и корпуса – для развития тактического успеха в оперативный. Принципы «молниеносной войны» легли в основу всех стратегических планов германской агрессии. На русской почве идеи манёвренной войны с широкой моторизацией на земле и в воздухе были восприняты с пониманием и одобрением. «Появление танка на поле сражения обращает в ничто всю хитрую механику позиционной войны, – писал А. И. Верховский, – и уже в 1918 г. укреплённые позиции не существовали там, где танки применялись в массовом масштабе. Если мы посмотрим, куда идёт эволюция пехоты, то ясно станет, что недалёк день, когда вся пехота оденет броню, ибо без неё нельзя будет показаться в облаках газа и урагане огня… Тот, у кого будут автомобили и тракторы, будет способен к быстрому манёвру, сможет быстро преодолеть все затруднения; сам же сможет легко остановить натиск неприятеля и стеснить его действия. Тот же, кто не озаботится своевременно завести двигатели внутреннего сгорания, тот, даже имея все остальные роды войск, будет значительно стеснён в манёвре и затруднён в обороне». Но какие могут быть «малые армии», когда для мировой революции нужна мировая война! Из этого и исходили разработчики советской военной теории, взяв за основу положения марксизма-ленинизма. Советская стратегия сразу ориентировалась на то, что новая война будет носить глобальный характер; при этом, «учитывая существование двух социально противоположных систем», грядущая мировая война рассматривалась прежде всего как война коалиции капиталистических стран против Советского Союза. «Красная Армия, – говорится в резолюциях Коминтерна, – главное оружие рабочего класса, должны быть подготовлена так, чтобы выполнить свою наступательную миссию на любом участке фронта. Границы же этого фронта в ближайшую очередь определяются пределами всего материка Старого Света». Поэтому боевые действия потребуют участия массовых армий, напряжения всех экономических сил и будут носить тотальный характер. Большевики с момента прихода к власти в России стремились распространить эту власть на весь шар земной, ибо «окончательно коммунизм может победить только в мировом масштабе»; то есть готовились к войнам завоевательным – захвату территорий соседних государств с последующей их колонизацией, виноват, советизацией и освобождением «труда» от «капитала». Официально было провозглашено и многократно повторено, что будущая война будет вестись не ради заключения выгодного мира путём разгрома вооружённых сил противника, а за присоединение новых земель и населения к «братской семье» советских народов. «Ведь каждая занятая нами территория, – писал наркомвоенмор М. Ф. Фрунзе, – является после занятия уже советской территорией, где будет осуществляться власть рабочих и крестьян… мы тоже будем расширяться в социалистическую коалицию, когда будут вспыхивать новые социалистические революции или когда нам придётся занимать тот или иной район, находящийся под владычеством капитала». Понятно, Кремль не собирался объявлять войну сразу всему миру, разве что в случае всеобщего выступления «мирового пролетариата», но на это надежды было мало. «Вероятнее всего, – прогнозировал И. В. Сталин, – что мировая революция будет развиваться путём революционного отпадения новых стран от системы империалистических государств». Для содействия этому «революционному отпадению» были приняты на вооружение наступательная, «активная в самой высокой степени», военная доктрина и стратегия молниеносного «сокрушения» каждого отдельного противника рядом последовательных «уничтожающих операций». Как писал в 1929 году В. К. Триандафиллов – начальник Оперативного управления Штаба РККА и один из создателей теории глубокой наступательной операции: «Глубокие и сокрушительные удары могут вывести из игры довольно быстро целые государственные организмы. По отношению к большим государствам эти удары могут привести к разгрому их вооружённых сил по частям, крупными пачками. Удары эти являются наиболее верным средством для быстрого истощения людских и материальных ресурсов противника, для создания объективно благоприятных условий для социально-политических потрясений в неприятельской стране… Глубокие и сокрушительные удары остаются одним из самых верных средств для превращения войны в войну гражданскую. Государства-лилипуты могут быть раздавлены одним ударом. Вот почему современное оперативное искусство не может отказаться от глубоких ударов на сокрушение. Правильная и мудрая политика в строительстве вооружённых сил должна обеспечить благоприятные условия для ведения войны этим методом». Наиболее эффективным способом ведения наступательных действий советская военная мысль признавала нанесение противнику ударов огромной пробивной силы по всей глубине его порядков. Это требовало применения на избранном направлении «всесокрушающего тарана» – глубоко эшелонированной массы пехоты, танков, артиллерии, поддержанных авиацией, с одновременной «авиамотомехборьбой» в тылах противника и с применением химического оружия. Проведение операции сводилось к тому, чтобы решить две основные задачи: во-первых, взломать фронт обороны противника одновременным ударом танков, артиллерии, пехоты и авиации на всю её тактическую глубину; во-вторых, развить тактический успех, достигнутый при прорыве обороны, в оперативный немедленным вводом эшелона подвижных войск при одновременной изоляции авиацией района прорыва от подхода резервов противника. Для осуществления прорыва на направлении главного удара предполагалось сосредоточить превосходящие силы и средства пехоты и поддержать их массированным воздействием артиллерии, танков и авиации. Основной задачей эшелона атаки являлся прорыв обороны противника. Для развития успеха предназначалась подвижная конно-механизированная группа фронта. Военно-воздушные силы и воздушно-десантные войска намечалось использовать для непосредственного содействия сухопутным войскам при прорыве и для борьбы с подходящими резервами противника. Одновременное подавление всей глубины вражеской обороны достигалось непрерывными авиаударами по тылам, решительным продвижением танков дальнего действия, безостановочным продвижением пехоты с танками непосредственной поддержки, а также стремительными действиями механизированных и кавалерийских соединений. На всех этапах действиям танков придавалось особое значение. Они должны были не только сопровождать пехоту, помогая взломать вражескую оборону, но и, как указывал А. Е. Громыченко в «Очерках тактики танковых частей»: «Быстро и дерзко проникая в глубину походных порядков противника, танки попутно (не ввязываясь в длительный бой) сбивают разведывательные и охраняющие органы противника, опрокидывают успевшие развернуться на огневых позициях батареи, вносят в ряды развёртывающегося противника общее расстройство, сеют панику и срывают организацию и управление развёртывающимися для боя войсками… Глубокая атака танков ведётся со всей возможной стремительностью». На первое место при этом ставится «необходимость глубоких действий танков через всё расположение развёртывающегося противника, чтобы парализовать его попытки к наступлению, вырвать инициативу и не допустить организованного развёртывания его главных сил». Из этой цитаты, между прочим, следует, что удар наносится внезапно по неразвернувшемуся противнику, так сказать, «вероломно» и без объявления войны. Ещё один теоретик, В. П. Крыжановский, рассматривая «типичные случаи» применения танковых войск, первым пунктом поставил: «Набег с объявлением мобилизации противником на его территорию с целью захвата важнейших приграничных железнодорожных узлов и разрушением мостов сорвать или замедлить сосредоточение и развёртывание армии противника. Благодаря внезапности появления соединения здесь следует ожидать (даже в худшем случае) только недостаточно организованные, примитивные препятствия». Вполне закономерно, что едва в СССР начали собирать собственные танки, как военные теоретики подняли практический вопрос о необходимости создания механизированных соединений. «Боевые свойства танков должны быть использованы в полной мере, – напоминал инспектор броневых сил Республики К. Б. Калиновский, – и осуществить это возможно только в составе самостоятельного механизированного соединения, все части которого обладали бы приблизительно одинаковой подвижностью. Поэтому, не отказываясь от применения танковых систем в составе других родов войск, необходимо создавать специальные механизированные соединения». Комиссия Реввоенсовета под руководством С. С. Каменева пришла к выводу, что в организационном отношении механизированные войска Красной Армии должны состоять из: 1) механизированных соединений, предназначенных как для решения самостоятельных задач в отрыве от главных сил, так и во взаимодействии с ними; 2) танковых частей Резерва Главного Командования как средства усиления войск, действующих на направлении главного удара; 3) танковых подразделений в составе общевойсковых соединений, предназначенных для совместных с ними действий. Организация механизированного соединения представлялась следующей: а) часть обеспечения (разведка и охранение) из танкеток и бронеавтомобилей; б) ударное ядро (атака) из лёгких танков и средств танковой атаки (пулемётовозы, миномётовозы, самоходные пушки и гаубицы); в) части для захвата и удержания местности (передвигающиеся на траспортёрах); г) вспомогательные части из сапёрных, химических и других средств со средствами боевого питания и восстановления (ремонта). В теоретической дискуссии вырабатывались принципы использования мехсоединений и их организационные формы: танки необходимо применять массированно и внезапно в тесном взаимодействии со всеми родами войск; основные задачи механизированных соединений – развитие успеха после прорыва фронта противника, его преследование, борьба с подходящими оперативными резервами. Главный принцип – «стремительное движение и огонь», атака укреплённых полос допускается лишь в исключительных случаях. Поскольку танковые части сами по себе неспособны длительное время вести самостоятельные действия и удерживать занимаемые рубежи, они должны в входить в состав более крупных «мотомеханизированных соединений». «Мотомеханизированные соединения (ММС) возникают вследствие того, что механизированные соединения не обладают достаточной силой для удержания захваченного, а моторизованные не имеют достаточной силы проникновения… Основная особенность использования ММС – взаимодействие моторизованных и механизированных войск… ММС должны иметь в своём составе механизированные (танковые) и моторизованные (мотострелковые) части различных родов войск в надлежащей пропорции, по возможности одинаково быстроходных. В их составе должны быть машины повышенной проходимости, желательно с лёгкой бронёй для разведки пути и регулирования движения». Хотя танки являются «прорывным ядром», успех всегда закрепляет пехота. Поэтому В. П. Крыжановский в 1931 году вполне резонно указывал: «Основным ядром мотомеханизированного соединения должна быть способная стремительно продвигаться на автомашинах на марше, драться в лесу, форсировать водные преграды и закреплять пространство пехота, усиленная артиллерией, танкетками, быстроходными танками и бронемашинами. Кроме того, мотомехсоединение должно быть обеспечено: химиками, сапёрами, понтонными частями, прожекторными частями, частями связи, частями ПВО, разведывательной авиацией, истребительной авиацией и поддерживаемой штурмовой и легкобомбардировочной авиацией». В. П. Крыжановский предлагал формировать самостоятельные мотомеханизированные дивизии, в состав которых должны были входить: ударный танковый полк, артиллерийский полк, два полка мотопехоты, оснащённых лёгкими танками и бронемашинами, инженерный батальон, авиагруппа, рота связи, «автообоз». Особое внимание обращалось на обеспечение управляемости ММС, «неуязвимости с воздуха», взаимодействие составных элементов, налаживание «непрерывной работы тыла танковых частей на ходу и наибыстрейшее возвращение в строй восстановленных танков», ибо «от быстроты работы танковых тылов зависит быстрота развития успеха». В целом глубокая операция рассматривалась как «многоярусное сражение», требующее от военачальника высокого оперативного искусства, способности быстро принимать адекватные меняющейся обстановке решения и доводить их войскам. «Шаг за шагом, – наставлял начальник оперативного факультета Военной академии Г. С. Иссерсон, – регулируя и направляя действия из глубины, современному командарму придётся беспрерывно и действенно управлять ходом событий. Каждый отказ его от активного участия в этом управлении будет означать шаг к оперативному хаосу… Многообразные данные непосредственной обстановки, освещающей операцию в двух измерениях – по фронту и в глубину, потребуют высокого уровня оперативного искусства и оперативной культуры, чтобы на основании анализа, сочетания и расчёта всех данных можно было прийти к синтезу обоснованного решения. Так современный полководец вновь появится на «Праценских высотах» и, окружённый аппаратами радиосвязи и телевидения, имея всегда в своём распоряжении самолёт, будет знаком руки руководить операцией глубокого прорыва. Мощный штаб – организатор и технический выполнитель решений – будет предоставлен к его услугам. Другая субординированная часть штаба будет расположена позади, управляя и регулируя передвижениями частей глубокого оперативного построения. Наконец, третья тыловая часть его расположится ещё дальше в глубину, примерно на линии железнодорожного базирования, и будет управлять всем сложным механизмом питания и обеспечения глубокой операции». Можно смело утверждать, что теория у нас была самая передовая, во всяком случае, не хуже, чем у Гудериана. Правда, не так гладко получалось на практике: красным командирам никак не удавалось освоить положения собственных уставов, красным армейцам – собственную технику. ГЛАВА 3 Появление в больших количествах собственных образцов бронетехники позволило приступить к созданию в РККА новых организационных структур танковых войск. Летом 1929 года по инициативе К. Б. Калиновского был сформирован опытный механизированный полк, включавший батальон танков МС-1, автобронедивизион, оснащённый БА-27, мотострелковый батальон и авиаотряд. На базе этого полка в мае 1930 года развернули 1-ю отдельную механизированную бригаду Московского военного округа в составе танкового и механизированного полков, разведывательного и артиллерийского дивизионов, а также ряда специальных подразделений. Бригада, командиром-комиссаром которой назначили Н. Судакова, имела на вооружении 60 танков, 32 танкетки, 17 бронемашин, 264 автомобиля и 12 тракторов. Очень скоро первые серийные танки получили боевое крещение и первый опыт «взаимодействия». В 1929 году разгорелся советско-китайский конфликт вокруг Китайско-Восточной железной дороги, которая формально находилась в совместном управлении, а фактически целиком контролировалась советской стороной, в перспективе стремившейся при активном участии военных советников, «красных китайцев» и поставок оружия взять под контроль весь сотрясаемый гражданской войной Китай. Так, помощник военного атташе В. А. Трифонов (не понимавший политику партии) за полтора года до событий писал в Политбюро: «Наши советники стали на путь создания просоветского правительства. Создавать в Китае правительство нашими руками – это авантюризм… Наша политика такова, что столкновения в Маньчжурии и на КВЖД неизбежны. Китайский народ рассматривает нашу активность в Китае и на КВЖД не как помощь национально-освободительному движению, а как империализм». В июле правительство Чан Кайши, установив контроль над северными провинциями страны и без сожаления расставшись с коммунистическими советчиками, силовым путём сменило руководство дорогой, «советские граждане – служащие дороги – подверглись всевозможным оскорблениям и нападкам со стороны полиции и были отозваны». Но это – мелочь, пустяк. Миролюбивая страна «победившего пролетариата», конечно, изыскала бы средства решить проблему полюбовно, дипломатическим путём. Но нашему руководству «стало известно», что Чан Кайши замыслил недоброе: он, игнорируя «неоднократные протесты правительства СССР», начал сосредоточение своих войск у границы, планируя «нанести внезапный удар, дойти до Байкала и перерезать Транссибирскую магистраль, взорвав туннели»! А надоумили Чана империалистические державы, захотевшие «прощупать мощь Красной Армии штыками китайцев». Естественно, Москва была вынуждена принять соответствующие меры. 6 августа 1929 года все военные силы на Дальнем Востоке были объединены в Особую Дальневосточную армию под командованием В. К. Блюхера. Перед Василием Константиновичем поставили задачу «дать надлежащий отпор провокаторам и китайским милитаристам», попутно установив Советскую власть в Маньчжурии. 18 августа передовые отряды ОДВ «с величайшей сдержанностью, не выходя из рамок необходимой самообороны», вторглись в Маньчжурию и заставили вооружённого допотопными фузеями и бомбомётами противника «в панике бросить свои противосоветские опорные базы». В ноябре, на заключительном этапе операции, в составе Забайкальской группы войск приняла участие в боях отдельная рота танков МС-1, напугавшая и врагов, и своих. Вот как об этом поведал маршал В. И. Чуйков: «Наиболее наше наступление развивалось там, где действовала 36-я стрелковая дивизия, поддержанная ротой танков МС-1. Этот бой вообще был самым интересным. Мы впервые могли наблюдать танковое наступление во взаимодействии с пехотой. В роте действовало 10 машин. С исходных позиций они двинулись после артподготовки. Танки не вводились в прорыв, они прорывали оборону, прикрывая собой наши пехотные цепи. Их атака была внезапной для китайских солдат, удивила она в не меньшей степени и красноармейцев. Я находился на наблюдательном пункте рядом с Блюхером. Мы видели в бинокли, как китайские солдаты и офицеры, завидев наши танки, высунулись почти в пол роста из окопов. Мы ожидали, что они в панике побегут, но удивление оказалось столь сильным, что оно как бы парализовало их волю и убило даже страх. Странно вели себя и красноармейцы. Они тоже не успевали за танками, а некоторые, как зачарованные, смотрели на двигающиеся стальные черепахи, изрыгавшие огонь… Танки беспрепятственно дошли до китайских позиций и открыли огонь вдоль окопов. Пулемётный огонь отрезвил китайцев. Они в панике побежали. Десять танков прорвали оборону противника без каких-либо потерь с нашей стороны. Если бы у нас было лучше налажено взаимодействие танков с пехотой, мы могли бы молниеносно развить успех. Однако и наши части не ожидали такого эффекта. Красноармейцы ворвались в расположение противника и, вместо того, чтобы быстрее двигаться вперёд, замешкались в китайских окопах. Танки углубились на 5 км в сторону Чжалайнора и остановились, опасаясь двигаться по китайским тылам без пехоты». Плохо вооружённые и слабо организованные гоминьдановские войска были разбиты наголову, потеряв около 10 тысяч человек убитыми и взятыми в плен. Но революция в Маньчжурии, несмотря на заброску отрядов диверсантов-«повстанцев», не заладилась. 29 декабря 1929 года в Хабаровске был подписан протокол о восстановлении на КВЖД прежнего положения; советские войска вернулись на свою территорию. Безвозвратные потери Красной Армии составили 281 человек. Как считают историки из российского Генштаба, «наши жертвы оказались не напрасными»: во-первых, «была восстановлена историческая справедливость», а во-вторых, представился случай показать всему миру «неприкосновенность границ Страны Советов, силу Красной Армии, боевой дух её бойцов и командиров». Через пять лет Китайско-Восточную железную дорогу отдали китайцам, практически даром. Осенью 1932 года на базе 11-й Краснознамённой стрелковой дивизии в Ленинградском военном округе был сформирован 11-й механизированный корпус, а на базе 45-й Волынской Краснознамённой стрелковой дивизии на Украине – 45-й мехкорпус. В состав каждого корпуса входила мехбригада с танками Т-26 (три танковых батальона, стрелково-пулемётный батальон, артдивизион, сапёрный батальон, зенитно-пулемётная рота), бригада такого же состава, но вооружённая танками БТ, стрелково-пулемётная бригада, корпусные части: разведывательный, химический, сапёрный батальоны, зенитно-артиллерийский дивизион, авиаотряд. Всего мехкорпус имел около 500 танков, свыше 200 бронеавтомобилей, 60 орудий и другое вооружение. Тогда же началось формирование других бронетанковых частей. В результате численность личного состава автобронетанковых войск к январю 1933 года по сравнению с 1931 годом увеличилась в 5,5 раза, а их удельный вес в армии вырос с 1,6 до 9,1 %. Общая численность вооружённых сил достигла 800 тысяч человек. На 1 января 1933 года Красная Армия имела в своём составе 2 механизированных корпуса, 5 механизированных бригад – по 145 танков в каждой, 2 отдельных танковых и 15 механизированных полков, 15 отдельных танковых батальонов, 69 механизированных и танкетных дивизионов, на вооружении которых состояло 4500 боевых машин – Т-18, Т-26, Т-27, БТ. В 1934 году были сформированы ещё два механизированных корпуса: 7-й в Ленинградском ВО взамен переброшенного на Дальний Восток 11-го, и 5-й – в Московском военном округе. В феврале 1935 года мехкорпуса перешли на новую организацию, заключавшуюся в сокращении количества вспомогательных частей для придания корпусу большей мобильности и управляемости; добавился батальон связи и разведбат на Т-37. Механизированные части, как правило, вооружались машинами одного типа, причём бригады в составе корпусов имели танки БТ, а отдельные бригады и полки в составе пехотных частей – Т-26. Полки и бригады, имевшие в своём составе Т-28 и Т-35, именовались тяжёлыми. К 1935 году в РККА были 5, 7, 11, 45-й механизированные корпуса, 2, 3, 4, 5, 6, 8, 13, 14, 19, 20, 31, 32, 133, 134-я механизированные, 33, 50, 135-я стрелково-пулемётные бригады. Первые же учения показали, что мехсоединения громоздки, трудноуправляемы, а их материальная часть непрестанно выходит из строя как по причине недостаточной надёжности – ломались двигатели, разрушались траки гусениц, так и вследствие безграмотной эксплуатации и низкого уровня технической подготовки личного состава. Чего стоят одни только соревнования по прыжкам через препятствия на быстроходных танках: на что ещё сгодится 12-тонная машина после 20 – 40-метрового полёта с «возвращением на родную землю»? При этом в армию совершенно не поставлялись запасные части: заводы, выполняя планы, встречные и поперечные обязательства, лихорадочно собирали танки, положив начало стойкой традиции социалистической системы хозяйствования – надрывая пупок, неуклонно наращивать производство продукции, чтобы потом в кратчайшие сроки, не имея запчастей, складов, систем базирования, её сгноить, неважно что, картошку ли, авианосец или те бессчётные тонны боеприпасов, что до сих пор на всех широтах – от сопок Заполярья до степей Украины – десятки лет лежат под открытым небом и взлетают на воздух с удручающей регулярностью. «Выполнить заказ на танк, трактор, автомобиль, самолёт и прочее все стараются, – сокрушался нарком К. Е. Ворошилов. – За невыполнение этих заказов греют (нарком изъясняется на казарменном жаргоне: «греть» – означает «наказывать») , за выполнение хвалят. А запасные части, которые также должны быть поданы промышленностью, – это в последнюю очередь». В первой половине 1933 года промышленность поставила армии 80 штук (!) запасных траков. Отсутствие запчастей вызвало к жизни специальный приказ начальника УММ: «В целях сбережения моторных ресурсов танков БТ 50% машин в войсках держать в неприкосновенном запасе, 25% эксплуатировать наполовину их возможностей и 25% – эксплуатировать полностью». 15 февраля 1935 года последовал приказ наркома обороны № 25, согласно которому от 50 до 80 % танков в частях хранились на консервации, чтобы сбе-речь ресурс двигателя. Это тоже очень по-нашему: изготовить горы оружия и не давать его в руки тех, кто должен будет идти с ним в бой. Во-первых – экономия «народных денег»: «Вам гранату метнуть, а для государства это в корову обойдётся»; во-вторых – ещё сломают чего-нибудь. Поэтому на полевых занятиях большинство экипажей ходили в «танковую атаку» пешком. Если всё-таки допускали танкистов к машине, то водить её учили только по прямой, стрелять – с ровных площадок, по неподвижным и выкрашенным для заметности в чёрный цвет мишеням. Для показушных мероприятий и проверок натаскивали отдельные подразделения и самых толковых механиков-водителей и сажали их в танки, если случались учения или «внезапные» тревоги. Регулярной боевой подготовки в Красной Армии не было никогда, во всяком случае, в мирное время. Армия всё время что-нибудь строила, заготавливала, сеяла и убирала, оказывала помощь народному хозяйству, обзаводилась собственными свинарниками, коровниками и сенокосами. Расходы на боевую подготовку в смете наркомата обороны составляли 0,34 – 0,41 %, почти в два раза меньше, чем на проведение политических и культурных мероприятий, ведь «моральные силы Красной Армии являются решающим средством в деле организации современного боя». Ещё меньше – 0,2 – 0,28% – расходовалось на военное образование. Одним словом, РККА в первой половине 30-х годов представляла из себя нечто среднее между колхозом и лагерной зоной. На военную службу призывались малограмотные, прошедшие «школу коллективизации», крепостные крестьяне, получали они драное обмундирование, называемое формой, лопату или вилы и занимались привычным с детства делом. Наместник на Дальнем Востоке В. К. Блюхер вообще треть своей армии – 60 тысяч человек – определил в Особый колхозный корпус, призванный, по замыслу полководца-председателя, «освоить богатейшие целинные и залежные земли, обеспечить население и армию продовольствием». Вместо бойцов у Василия Константиновича были пейзане-пастушки, скотники и косари, кстати, их и учить ничему не нужно. Содержались «колхозоармейцы» нередко в самых скотских условиях. Новые воинские части росли как грибы, и буквально на ровном месте: эшелон с людьми опорожнялся на каком-нибудь полустанке, хорошо если в тайге – можно заготавливать дрова и стройматериалы, и получал приказ: «Обживайтесь». Целые полки и бригады, от Ленинграда до степей Забайкалья, летом и зимой размещались в палатках, землянках и «лисьих норах». «Пришлось принять полк, – вспоминает молодость генерал И. М. Чистяков (275-й полк 92-й стрелковой дивизии), – на голом месте строить временное жильё, столовую и конюшни. Красноармейцы рыли землянки, ставили навесы. Натаскали камней, сделали казарму на пятьсот человек… Питание у нас было неважное, но очень спасала рыба». Вопрос: чем эта воинская часть отличается от спецпоселения? Только тем, что сами себя охраняют? Вермахт с приходом к власти Гитлера тоже развивался довольно бурно, но танкистов-«сусликов» у них точно не было, как и в любой цивилизованной стране. Крайне низок был уровень общего образования «красных командиров». Так, в 1929 году у 81,6 % курантов, принятых в военные школы сухопутных войск, имелось лишь начальное образование либо не было никакого – зато все исключительно «с пролетарским происхождением». В январе 1932 года начальное образование было у 79,1 % курсантов, в январе 1936-го – 68,5 %, а в бронетанковых школах – у 55 %. Сделать из них знающих своё дело командиров с хорошим общим развитием и широким кругозором было в принципе невозможно. Вот портрет курсанта Объединённой Белорусской военной школы «образца 1932 года»: «Резко бросается в глаза слабая строевая выправка», обмундирование «почти всё лето не стиралось» и «дошло до цвета нефти». Завидев командира с ромбами в петлицах, «курсанты дневальные мялись, один почёсывал щёку и вертел головой, не зная, что делать: встать или сидеть». Но и таких «специалистов» не хватало. В начале 1935 года 37 – 39 % комсостава военного образования не имели вообще. В связи с нехваткой командиров лейтенантские «кубари» массово присваивали младшему комсоставу, порой просто неграмотному. В Харьковском военном округе такими выдвиженцами были почти все командиры взводов и три четверти командиров рот. В «блюхеровской губернии» осенью 1936 года были «целые группы лейтенантов и старших лейтенантов», понятия не имевших, какой процент от 200 составит 6, и штабисты, не знавшие простых дробей. Интересно, кто-нибудь из них читал гордость советской военной мысли – «Временную инструкцию по организации глубокого боя»? Способен был сам маршал организовать «глубокое, многоактное, многоярусное сражение»? (Ну-ка, попробуем представить полководца Блюхера на «Праценских высотах», окружённого «аппаратами радиосвязи и телевидения» и «мощным штабом» с «субординированной частью», синтезирующего «обоснованные решения».) Выпускники военных училищ, в которых, за ненадобностью и по причине неусвояемости, были выброшены из программы предметы, в царской армии считавшиеся необходимыми и обязательными, не умели читать карту, пользоваться компасом, не приобретали командирских навыков, не владели методическими приёмами работы с младшими командирами, а те, в свою очередь, не могли командовать отделением, орудием или танком, подчас просто подать правильную команду. Институт сержантов (унтер-офицеров), занимавшихся индивидуальной подготовкой бойцов, в Красной Армии был угроблен сразу, надёжно и навсегда, как ни пытались его реанимировать. Продублённый вояка С. М. Будённый, боевой унтер старой закалки, отмечал: «Мы подчас витаем в очень больших оперативно-стратегических масштабах, а чем мы будем оперировать, если рота не годится, взвод не годится, отделение не годится». Один из ударников Дальстроя сформулировал «три заповеди, которые надо знать человеку в лагере – мат, блат и туфта». Именно так. В Красной Армии процветали мат, пьянство, отсутствие дисциплины, элементарное раздолбайство и очковтирательство: «…бичом РККА накануне 1937 года была низкая требовательность командиров всех степеней и обусловленные ею многочисленные упрощения и условности в боевой подготовке войск. Бойцам позволяли не маскироваться на огневом рубеже, не окапываться при задержке наступления; от пулемётчиков не требовалось самостоятельно выбирать перед стрельбой позицию для пулемёта, связиста не тренировали в беге и переползании с телефонным аппаратом и катушкой связи за спиной… В 52-м артиллерийском артполку БВО в декабре 1936 года даже устройство винтовки изучали без самой винтовки, подготовку телефона к выходу в поле – без самого телефона… Неприглядно смотрелся и младший командир РККА. Неподтянутый, небритый, часто в рваной гимнастёрке, а то и без знаков различия, он в принципе не мог быть требовательным, не мог отрабатывать с бойцами все детали их подготовки. С таким командиром можно было пререкаться, его можно было величать «балдой» и крыть матом… Процветало и прямое очковтирательство, когда скрывались факты аварий, «округлялись» и завышались результаты стрельб, а совершенно не умеющие стрелять бойцы объявлялись в рапортах стахановцами». «Если грянут события на Дальнем Востоке, – клялся с трибуны В. К. Блюхер, – то особая Дальневосточная Красная Армия, от красноармейца до командарма, как беззаветно преданные солдаты революции, под непосредственным руководством любимого вождя Рабоче-Крестьянской Красной Армии и флота – товарища Ворошилова, Центрального комитета партии, великого вождя нашей партии, товарища Сталина, ответит таким ударом, от которого затрещат, а кое-где и рухнут устои капитализма!» И это понятно любому «забайкальскому комсомольцу»: «Без туфты не обойдёшься – тогда у тебя харч будет весомее». Положения теории глубокой операции проверялись на манёврах Киевского военного округа в 1935 году (участвовало 75 тысяч человек, 800 танков, 500 самолётов), Белорусского (85 тысяч человек, 1136 танков, 638 самолётов), Московского, Одесского и других округов 1936 года. В ходе учений, на которые съехались самые видные советские полководцы и иностранные военные делегации, отрабатывались: прорыв укреплённой оборонительной полосы пехотой, усиленной танковыми батальонами и артиллерией РГК, ввод в прорыв группы развития успеха, манёвр механизированного корпуса и кавалерии с целью окружения и уничтожения противника, действия штурмовой авиации по боевым порядкам, применение авиадесантов. «Манёвры со всей убедительностью доказали огромную сокрушительную силу и исключительные манёвренные возможности механизированных и танковых соединений», а также «высокую боевую мощь Красной Армии, хорошую выучку красноармейцев и навыки командного состава», войска «округов с честью выдержали экзамен на зрелость». Мероприятия завершились речами, парадами и банкетами. Истинные результаты подвели в узком кругу. Эскадрильи бомбардировщиков и штурмовиков, которые должны были расчистить путь наступающим танкам, сделать этого, по существу, не смогли. Их взаимодействие с механизированные соединениями «не удавалось», «терялось совершенно» или «осуществлялось эпизодически», ввиду неумения организовать устойчивую связь. Танкисты Якира и Уборевича наступали вслепую, поскольку разведка, по оценке начальника Управления боевой подготовки командарма 2 ранга А. И. Седякина, «была недееспособна». В результате 15-я и 17-я бригады КВО неоднократно наносили удар «по пустому месту», 5-я и 21-я мехбригады не смогли обнаружить вражеские засады. В БВО машины 1-й танковой бригады «внезапно» для себя очутились перед полосой танковых ловушек и надолбов и вынуждены были резко отвернуть в сторону – в болото, где и застряли. Командиры танков не умели вести наблюдение в бою, механики-водители – выдерживать заданное направление, ввиду чего боевые порядки атакующих частей «быстро расстраивались». Командиры взводов, рот и батальонов не освоили радиосвязь, не умели наладить управление своими подразделениями. «Вопрос взаимодействия артиллерии с пехотой и танками» оказался недостижимым «высшим пилотажем» даже в учебных условиях. Всё взаимодействие и управление на поле боя состояло в громкой команде «Вперёд!», повторяемой «всеми: от командира батальона до командира отделения». По итогам учений МВО маршал М. Н. Тухачевский отмечал, что ни выучка войск, ни работа штабов, ни взаимодействие войск не находились на должной высоте: «Мехкорпус прорывал с фронта оборонительные полосы противника без артподцержки. Потери должны были быть огромны… Действия мехкорпуса вялы, управление плохое… Действия мехкорпуса не поддерживались авиацией… Авиация работала недостаточно целеустремлённо… Плохо работала связь… Работа штабов, в частности разведка, очень слаба во всех частях». Французский военный атташе оценивал наши манёвры как организованные в пропагандистских целях и изобилующие тактическими ошибками шоу. «Несколько позднее, – сообщает маршал М. В. Захаров, – по действиям войск на манёврах были сделаны теоретические и практические выводы, сыгравшие большую роль в последующем развитии наших вооружённых сил». Да, выводы последовали вполне практические: через два года почти никого не осталось в живых из тех, кто на Полесье и под Шепетовкой водительствовал армиями «восточных» и «западных», «красных» и «синих» и наблюдал за потешными битвами с трибун. В 1937 году был принят третий пятилетний план развития РККА на 1938 – 1942 годы. Им предусматривалось: 1) сохранение имеющегося числа механизированных соединений – 4 корпуса, 21 бригада, 3 отдельные мотоброневые бригады; 2) создание вместо учебных бригад – одиннадцати учебных полков; 3) переход на усиленные танковые взводы с пятью машинами вместо прежних трёх; 4) перевести механизированные бригады на новую организацию: четыре танковых батальона по 54 линейных и 6 артиллерийских танков в каждом, разведывательный и мотострелковый батальоны, подразделения обеспечения; 5) установить штатную численность: в легкотанковой бригаде – 278 танков БТ, в танковой бригаде – 267 танков Т-26, в тяжёлой бригаде – 183 (136 Т-28, 37 БТ, 10 химических), в танковом полку – от 190 до 267 боевых машин; 6) ввести в состав каждой стрелковой дивизии танковый батальон двухротного состава (Т-26 и Т-38), а в кавалерийскую дивизию – танковый полк. В апреле 1938 года все механизированные корпуса, бригады, полки были переименованы в танковые. На Дальнем Востоке имелись все возможности вместо витания «в оперативно-стратегических масштабах» решать конкретную проблему. Здесь после оккупации японскими войсками Северо-Восточного Китая постепенно разгорался советско-японский пограничный конфликт, тем более что и границы как таковой там никогда не было. «Самураи», подстрекаемые «правящими кругами США, Англии и Франции и поддерживаемые фашистской Германией» – сами бы они до такого ни в жизнь не додумались, – планировали отхватить себе Советское Приморье и Северный Сахалин. Товарищ Сталин имел виды на китайскую территорию. Практически сразу начались стычки, провокации, скандалы с разоблачением шпионов и диверсантов, которых активно забрасывали друг к другу обе стороны. С советской стороны в инцидентах принимали участие, как правило, пограничники, и надо сказать, что в НКВД умели готовить настоящих бойцов, а вот если в дело ввязывались «колхозоармейцы»… Например, 1 февраля 1936 года у заставы Сиянхэ две роты японцев столкнулись с двумя ротами 78-го Казанского полка 26-й Сталинской дивизии. Сражения не состоялось, разошлись почти мирно, но на всякий случай советское командование решило выслать на помощь пехоте танковый взвод «двадцать шестых» из состава 2-й механизированной бригады. Однако «лучшие машины» (хранившиеся на консервации ради «сбережения ресурса») оказались неисправными, а «лучшие водители» не знали этих – не закреплённых за ними – танков. Началась беготня, суматоха, заводкой машин занимались все, и в итоге этот процесс занял четыре часа. В пути все Т-26 поочерёдно ломались, а в сопровождавшей их ремонтной летучке не оказалось нужных запчастей и инструментов. Технический же состав оказался технически неподготовлен и с ремонтом не справился. Затем кончилось горючее – а бензозаправщиков при взводе не было… В общем, 150 километров взвод преодолевал 56 часов, из шести танков до места назначения дошли лишь четыре. Но и на них «оружие было подготовлено слабо» (?). Летом 1938 года разразились события в районе озера Хасан, где сходились границы СССР, Кореи и Маньчжурии. Всё началось с того, что 8 июля наряд Посьетского погранотряда взобрался на гребень господствовавшей над окружающей местностью высоты Заозёрная – оттуда им было сподручнее наблюдать. К 11 июля на сопке обустроилось уже около 40 бойцов со станковыми и ручными пулемётами, деловито оборудовавших на маньчжурской территории позицию с окопами и натянутой у самой земли проволокой («спотыкач»). По свидетельству бывшего начальника погранзаставы «Подгорная» П. Ф. Терёшкина, «на склонах сопки устроили камнезавалы и заложили несколько фугасов – «сюрпризов». Через две недели «гарнизон» насчитывал 70 человек личного состава двух застав. Затевая эту акцию, советское командование прекрасно сознавало, что «захват высоты может вызвать стремление со стороны японцев овладеть самими этой высотой», и дополнительно выслало в район озера Хасан роту 119-го полка 40-й стрелковой дивизии. 15 июля появились японские жандармы и вежливо потребовали нарушителей удалиться (согласно другой версии, они пытались зафиксировать на фотоплёнке факт «строительства укреплений»). Пограничники на провокацию не поддались и для полной ясности застрелили одного из жандармов. Всё – строго по уставу: «Стой! Назад! Стрелять буду!», предупредительный выстрел и огонь по «нарушителям». Во всяком случае, комкор Г. М. Штерн на заседании Военного совета при НКО рассказывал эту историю именно так: «15 июля два японских военных и три штатских вышли на высоту и сделали несколько десятков шагов по нашей территории. Сапёр Виневитин, заметив это, с дистанции 120 метров выстрелил и одного японского жандарма убил и одного ранил. После этого началась волна нахальных заявлений по нашему адресу…» Нет, похоже, предупредительного не было, был сразу контрольный. Из сообщения сотрудника Центрального пограничного музея ФСБ РФ М. А. Гундырина: «Властный оклик «Стой!» оказался для них настолько ошеломляющим, что, ни секунды не раздумывая, они стремглав бросились наутёк. Виневитин прицелился и выстрелил. Один из нарушителей упал с простреленным черепом». В тот же день японский поверенный в делах Японии в Москве нахально заявился в наркомат иностранных дел с «надуманной претензией», мол, убивают наших граждан, на честно нами оккупированной территории; будьте любезны – очистить. Господин Ниси самым решительным образом потребовал немедленно отвести советские войска и намекнул на возможные осложнения. 20 июля к наркому М. М. Литвинову с тем же вопросом обратился посол Мамору Сигэмицу. В обоих случаях японские дипломаты получили достойный отпор без всяких политесов: им посоветовали соблюдать осторожность и показали карту, неопровержимо свидетельствующую, что «высоты Заозёрная и Безымянная находятся на российской территории». Обе стороны ссылались на один и тот же документ – Хуньчуньские соглашения, подписанные правительствами России и Китая в 1886 году, – но толковали их по-разному. Так, японцы формулировку «граница идёт по западной стороне озера Хасан» расшифровывали однозначно – по западному берегу; наши специалисты делали вывод, что «не только западные берега этого озера, но и некоторый район к западу от этих берегов принадлежит Советскому Союзу». Самое смешное, что на советской карте, изданной Управлением военной топографии РККА в 1933 году, граница вообще была обозначена по восточному берегу Хасана. Руководители НКИД вели себя с неподражаемым апломбом, ни малейшей заинтересованности в мирном разрешении конфликта не проявили, от предложений убрать войска с высоты Чангуфэнь (Заозёрной) и спокойно разобраться с конфигурацией границы отмахнулись и вчинили оппонентам встречный протест по поводу вторжения японских жандармов на советскую территорию. Отношения между двумя странами, чьи геополитические амбиции столкнулись в Китае, были, мягко говоря, холодными. Аргументы товарищей Литвинова и Стомонякова – непробиваемыми: «Весь мир знает, что Советское правительство стремится к миру и что единственным зачинщиком конфликтов на Дальнем Востоке являются японо-маньчжурские власти». Дисциплинированный и выдержанный советский пограничник так устроен, что физически не способен пересечь государственную границу; если где-то находится советский пограничник, значит, там и есть советская земля, и японским жандармам на ней делать нечего. Возможность нормально договориться имелась. Желания не было. Потому консенсуса достичь не удалось. Токио оставил за собой право «применить силу для того, чтобы заставить советские войска эвакуироваться из незаконно занятой ими территории». В Москве ничуть не испугалась. Японское командование приступило в подготовке операции «по вытеснению советских войск». Нарком К. Е. Ворошилов 22 июля приказал маршалу В. К. Блюхеру привести в состояние повышенной боевой готовности ряд соединений и авиацию Дальневосточного фронта. Однако Василий Константинович вместо того, чтобы проявить похвальное рвение и готовиться «по-настоящему воевать с японцами», затеял самодеятельное расследование и установил, что даже по московским картам «черту заступили» советские пограничники, чем, собственно, и спровоцировали конфликт с сопредельной стороной. Фактически Блюхер злостно саботировал указания товарища Сталина дать как следует по зубам «японским милитаристам», вознамерившимся испытать прочность наших рубежей, и продемонстрировать всему миру неуклонно растущую, несмотря на множество затесавшихся врагов, мощь Красной Армии. Японский генералитет тоже рвался в бой. Обе стороны предпочли силовое решение проблемы, решив сыграть в небольшую пограничную войнушку с познавательными целями – этакую разведку боем на «полигоне» площадью 300 гектаров. Так, замысел оперативного управления императорского Генштаба предусматривал: «Провести бои, но при этом не расширять сверх необходимости масштабы военных действий. Исключить применение авиации. Выделить для проведения операции одну дивизию из состава Корейской армии. Захватив высоты, дальнейших действий не предпринимать». (К большому разочарованию «китайских товарищей», предлагавших Москве воспользоваться «неповторимым историческим моментом» для развязывания полномасштабной войны: «а) Япония истощена годом войны с Китаем, этот год показал всю слабость Японии, поэтому соединёнными силами СССР и Китая легко будет сокрушить военную силу Японии, тем более что японский морской флот не может быть эффективно использован в войне против СССР, как и против Китая, а воздушный флот не может представлять реальной угрозы против первоклассного воздушного флота Советского Союза; в области же людских контингентов Китай имеет неисчерпаемые возможности;…международная обстановка сейчас исключительно благоприятна для решения вопроса средствами войны, и пропустить эту обстановку нельзя; д) до настоящей войны Советский Союз не имел достаточно обоснованного повода начать войну против Японии, так как это противоречило бы его мирной политике; теперь же, поскольку Япония первой начала агрессивные действия, она никак не сможет обвинить СССР в агрессии…».) Согласно позднейшим советским данным, японцы сосредоточили в районе конфликта 19-ю пехотную дивизию численностью около 10 тысяч человек, которую наши военные отчего-то именовали «гвардейской», бригаду 20-й пехотной дивизии, кавалерийский полк, три отдельных пулемётных батальона и танки. Сюда были подтянуты дивизион тяжёлой артиллерии и зенитные орудия. На западном берегу реки Тумень-Ула разместились орудийные позиции, на ближайших аэродромах сосредоточилось до 70 боевых самолётов. Для поддержки сухопутный войск в устье реки выдвинулся отряд японских кораблей. Сразу отметим, что ни танков, ни самолётов, ни флота японцы не использовали. Маршал Блюхер велел поднять по тревоге 40-ю имени Орджоникидзе стрелковую дивизию 1-й Краснознамённой армии и выделить из её состава в помощь пограничникам два усиленных стрелковых батальона. Вечером 29 июля рота японских солдат, выбив советский пограничный наряд – в ходе столкновения погибли лейтенант и четыре бойца НКВД, – заняла высоту Безымянная, расположенную в двух километрах севернее Заозёрной. Резервная группа погранотряда и подоспевшая стрелковая рота заставили их отступить, не принимая боя. В дело вступили части регулярной японской армии. С рассветом 31 июля два батальона 75-го пехотного полка 19-й дивизии при поддержке артиллерии атаковали и захватили Заозёрную, затем Безымянную, отбросив советских части на 4 километра к северо-востоку от озера Хасан. После чего японцы отошли и стали закрепляться на высотах. Подразделения 75-го пехотного полка заняли оборону на высотах Заозёрная и Богомольная, слева – на сопках Безымянная и Чёрная разместились части 76-го пехотного полка. Боевые действия у озера Хасан 29 июня – 11 августа 1938 г. Контратака 40-й стрелковой дивизии полковника В. К. Базарова, предпринятая 2 августа и поддержанная 32-м и 40-м отдельными танковыми батальонами, была японцами отбита с большими для неё потерями. Дивизия, совершив 200-километровый марш, потеряв по дороге почти всю артиллерию, атаковала противника с ходу, раздробленно, без разведки и какого-либо плана боя – по взмаху руки и «громкой команде «Вперёд!». Никто не ожидал от «макак» серьёзного сопротивления, и вышел сюрприз: «Враг оказался более хитрым, чем мы наивно предполагали», враг хорошо окопался на командных высотах, враг открывал огонь, «стоило только нам показаться». Как вспоминает бывший красноармеец 120-го стрелкового полка С. Шаронов: «Наша дивизия наступала с юга в направлении сопок Пулемётной и Заозёрной в узком коридоре (в некоторых местах ширина его не превышала 200 метров) между озером и границей. Большая сложность была в том, что стрелять через границу и переходить её категорически запрещалось. Плотность в этом коридоре была страшной, бойцы шли вал за валом. Очень много там полегло. Из нашей роты, например, в живых осталось 17 человек». Об этом же говорит комбат Стороженко: «Перед нами лежало пространство в 150 метров, сплошь оплетённое проволокой и находящееся под перекрёстным огнём. В таком же положении находились наши части, наступавшие через северный выступ на Безымянную. Мы могли бы значительно быстрее расправиться с врагом, если бы нарушили границу и овладели окопами, обходя их по маньчжурской территории. Но наши части точно исполняли приказ командования и действовали в пределах своей территории». Танкисты, не зная местности, увязали в болотах и канавах. Потеряв около 800 человек убитыми и ранеными, советские части отошли к востоку от озера Хасан. Удовлетворённая результатом японская сторона предложила уладить дело мирным путём и для начала развести войска на исходные позиции, имевшие место быть до 11 июля. Однако «наглая провокация японской военщины у озера» не могла остаться безнаказанной; возмущённый советский народ организованно повалил на митинги и единодушно потребовал от правительства «дать решительный отпор поджигателям войны, очистить советскую землю от японо-маньчжурской сволочи». Предложения Токио были с негодованием отвёрнуты, ТАСС распространило ответ народного комиссара иностранных дел М. М. Литвинова: «Советские народы не станут мириться с пребыванием иностранных войск хотя бы на клочке советской земли и не будут останавливаться ни перед какими жертвами, чтобы освободить её». Вполне закономерно, что, как только дошло до серьёзных дел, пропагандистский лозунг «малой кровью» мгновенно сменили на железный большевистский принцип: «Победа любой ценой». В течение трёх суток в район боевых действий подтягивались части 39-го стрелкового корпуса комбрига В. Н. Сергеева, в состав которого вошли 32, 39, 40-я стрелковые дивизии, 2-я механизированная бригада (114 танков БТ), 121-й кавалерийский полк и части усиления. В корпусе насчитывалось 32 тысячи человек, 609 орудий и 345 танков. Действия наземных войск поддерживали 250 самолётов. Директива наркома обороны предписывала командованию корпуса перейти к решительным действиям и восстановить государственную границу. К месту событий прибыли начальник штаба фронта комкор Г. М. Штерн с группой командиров и начальник Главного политуправления армейский комиссар 1 ранга Л. З. Мехлис с группой политработников и военюристов. 4 августа К. Е. Ворошилов приказал, сохраняя тайну, привести в полную боевую готовность войска Дальневосточного фронта и Забайкальского военного округа, военно-воздушные силы и укреплённые районы с тем, чтобы в любой момент по особому указанию «нанести мощный удар зарывающимся наглым японским агрессорам». Аналогичные задачи получили командующие Тихоокеанским флотом и Амурской военной флотилией. 5 августа Г. М. Штерн издал боевой приказ 39-му стрелковому корпусу: перейти в общее наступление и одновременными ударами с севера и юга зажать и уничтожить «врагов, посмевших вторгнуться на нашу священную землю» в полосе между рекой Тумень-Ула и озером Хасан. Диспозиция следующая: 32-я Саратовская стрелковая дивизия полковника Н. Э. Берзарина с танковым батальоном майора М. В. Алимова и 3-м танковым батальоном 2-й механизированной бригады должны были нанести главный удар с севера и овладеть сопкой Безымянная, а в дальнейшем сбросить врага с сопки Заозёрная. 40-я стрелковая дивизия со 2-м танковым батальоном, разведбатом 2-й мехбригады и 40-м танковым батальоном наносит вспомогательный удар с юго-востока в направлении сопки Пулемётная Горка, а затем на Заозёрную. 39-я стрелковая дивизия со 120-м кавалерийским полком, мотострелковым батальоном и 1-м танковым батальоном 2-й мехбригады выдвигалась для обеспечения правого фланга корпуса. В резерве комкор оставил 63 «бэтушки». Всего в районе боевых действий удалось сосредоточить 285 боевых машин типа БТ-5, БТ-7, Т-26, ХТ-26. Командиры стрелковых дивизий приняли решение использовать приданные им танковые батальоны в качестве дивизионных групп непосредственной поддержки пехоты, поставив им задачу поддержать атаку полков первого эшелона, действовавших на направлениях главных ударов. В операции предусматривались артподготовка тремя полками корпусной артиллерии, а также поддержка и прикрытие наземных войск авиацией. Пехоте и танкам и на этот раз запрещалось переходить государственную границу. Таким образом, «оригинальный и смелый план» Штерна в точности повторялся, только значительно более крупными силами. Начало операции было назначено на 14 часов 6 августа. План предстоящего сражения утвердил лично нарком, разрешивший для пользы дела вторгаться на сопредельную территорию и бомбардировать японские артиллерийские позиции на правом берегу реки Тумень-Ула. На карте прекрасно видно, что заходящие фланги 39-го стрелкового корпуса – 95-й и 119-й стрелковые полки – были нацелены на высоту Чёрная, высоту Орёл и корейское селение Хомоку. Танковые части в это время готовились к бою. Ночь они использовали для перехода на исходные позиции, разведки местности, малопригодной для использования танков, и прокладывания гатей через болота. Никакой информацией о силах, огневой системе, особенностях обороны противника танковые командиры, впрочем, как и все остальные, не обладали, конкретные боевые задачи им поставили лишь под утро. Организовать радиосвязь с пехотой не удалось, так как стрелковые полки не имели радиостанций. Из-за густого тумана, мешавшего действиям авиации, наступление задержалось на три часа. Ввиду того что сосредоточение войск происходило на виду у неприятеля, ни о какой внезапности не могло быть речи. В 16 часов тяжёлые бомбардировщики ТБ-3 под прикрытием истребителей нанесли удар по японским позициям. Более 250 орудий приступили к артиллерийской подготовке. Под её прикрытием пехота и танки заняли исходное положение и в 17 часов пошли в атаку. Выдвижение к переднему краю 3-го танкового батальона 2-й мехбригады, поддерживавшего стрелковые полки 32-й дивизии, производилось тремя колоннами, по числу переправ, наведённых сапёрами через ручей юго-западнее Новосёлки. Из-за болотистого грунта в пойме ручья танки двигались со скоростью не более 3 км/ч, подвергаясь сильному обстрелу со стороны противника. Эффективность артиллерийской и авиационной подготовки оказалась низкой. Красноармейцы с трудом преодолевали заболоченную местность под плотным огнём неприятеля. Из 43 танков 3-го батальона переднего края обороны противника достигли только десять. Остальные застряли на переправах или были подбиты огнём противотанковых пушек. Ничуть не лучше были успехи у 32-го отдельного танкового батальона: «В танке стояла неимоверная жара, нечем было дышать, – вспоминает генерал-полковник Д. А. Драгунский, командовавший 3-й танковой ротой, – снарядные гильзы обжигали руки. Через прицел я видел только ярко-голубое небо. И вдруг что-то рвануло в машине. Мелкие осколки иголками впились в щёки и нос. Дым и грязь пеленой застлали глаза. Танк развернулся влево, стал окатываться вниз. Я схватил водителя за плечо, закричал: «Остановись!» Напрасно! Неуправляемая машина помчалась вниз и, зарывшись по башню в болото, застыла в мёртвой судороге… В танк попало два японских снаряда – первым водителю оторвало ногу, вторым пробило голову. Вышла из строя коробка перемены передач. В правом борту нашего Т-26 зияли две круглые рваные пробоины». Незнание обстановки, неумение в ней ориентироваться, отсутствие связи, артиллерийского сопровождения, слабая подготовка личного состава, нетренированного вождению «в трудных условиях с закрытыми люками» и пользованию оптическими приборами, превратили атаку в хаотичное движение массы танков, которая в бою никем не управлялась. Потеряв большую часть машин, танкисты не смогли обеспечить продвижения стрелковых подразделений. Попытка овладеть высотой Безымянная провалилась. С наступлением темноты танковые батальоны были отведены, пехота зацепилась за южный склон. Подразделения 95-го стрелкового полка к 21 часу дошли до проволочных заграждений высоты Чёрной, но сильным огнём были отбиты. На левом фланге корпуса действовала танковая рота разведывательного батальона 2-й мехбригады, атаковавшая противника девятнадцатью танками БТ-5 и БТ-7. Рота на большой скорости достигла заболоченной лощины между высотами Пулемётная Горка и Заозёрная, где и завязла. Лишь двум машинам удалось преодолеть болото и прорваться к Заозёрной. 2-й танковый батальон, достигнув переднего края японской обороны, также поначалу быстро продвигался вперёд, увлекая за собой пехоту 40-й стрелковой дивизии. Однако к 17.30 половина танков застряла на подступах к высоте Пулемётная Горка. Многие машины были подбиты огнём орудий ПТО либо сожжены японскими «противотанковыми командами». Одними из первых вышли из строя танки командира, комиссара и начальника штаба батальона, а также танки двух командиров рот, выделявшиеся из общей массы своими поручневыми антеннами. Управление батальоном нарушилось, уцелевшие машины остановились и стали вести огонь с места. Командир батальона майор Меньшов часть танков направил к Пулемётной Горке с задачей уничтожить огневые точки, мешавшие продвижению 120-го стрелкового полка, а 12 машин вместе с пехотой 118-го и 119-го полков атаковали высоту Заозёрная. Танки, атаковавшие Пулемётную Горку, не смогли преодолеть её крутых скалистых склонов. Атака Заозёрной была более успешной – семь танков достигли её юго-восточных склонов, а к 22 часам бойцы 118-го полка водрузили красное знамя на южной части гребня высоты. Северная часть гребня Заозёрной, высоты Безымянная, Чёрная, Пулемётная оставались в руках противника, сумевшего, несмотря на противодействие советской авиации, перебросить на левый берег подразделения 73-го и 74-го пехотных полков. Советская группировка была усилена 115-м стрелковым полком 39-й дивизии с танковой ротой. Ожесточённые бои за две сопки в приморской степи кипели до 9 августа, выбить с них противника так и не удалось, хотя наши средства массовой информации раструбили, что «советская территория была полностью очищена от захватчиков». 10 августа японское правительство вновь предложило правительству СССР вернуться к переговорам. 11 августа 1938 года боевые действия были прекращены, войска отведены назад, гребень сопки Заозёрная остался в нейтральной полосе, как оно и было до начала «провокации». Вот и пойми, мы отказались от «исконно российской территории» или всё-таки нас выбили с «исконно маньчжурской»? Демаркацию границы в этом районе провели лишь в 1997 году, спорные 300 гектаров поделили с Китаем примерно пополам. Советские потери, по официальным данным, опубликованным лишь в 1993 году, составили 960 человек убитыми, пропавшими без вести, умершими от ран и 2752 ранеными; японские соответственно – 525 и 913. Согласно тем же официальным данным, общие потери в танковых войсках – 75 человек, хотя архивные отчёты только по 2-й мехбригаде дают цифру 106 бойцов и командиров, «вышедших из строя» убитыми и ранеными – 30% «участвовавших в танковой атаке». По подсчётам И. М. Нагаева, цифра безвозвратных потерь РККА составляет не менее 1112 человек. Всему миру объявили, что «агрессору был преподан суровый урок. Ему пришлось убедиться, что советские границы неприступны… Проба сил японской военщины, решившей прощупать твёрдость советских дальневосточных границ у озера Хасан, закончилась позорным провалом». Двадцать шесть участников боёв получили звание Героя Советского Союза, 40-я стрелковая дивизия удостоилась ордена Ленина, 32-я – ордена Красного Знамени.  Убежал от нас позорно За кордон разбитый враг, На высотах Заозёрной Гордо вьётся красный флаг. Итоги подвёл приказ К. Е. Ворошилова № 0040 от 4 сентября 1938 года, в которым указывалось, что «боевая подготовка войск, штабов и командно-начальствующего состава оказалась на недопустимо низком уровне». Войска выступили к границе совершенно неподготовленными, советские части были «раздёрганы и недееспособны», снабжение их не организовано: «Начальники управлений фронта и командиры частей не знали, какое, где и в каком состоянии оружие, боеприпасы и другое боевое снаряжение имеются. Во многих случаях целые артбатареи оказались на фронте без снарядов, запасные стволы к пулемётам заранее не были подогнаны, винтовки выдавались непристрелянными, а многие бойцы и даже одно из стрелковых подразделений 32-й дивизии прибыли на фронт вовсе без винтовок и противогазов». Помимо этого, несмотря на «громадные запасы вещевого имущества, многие бойцы были посланы в бой в совершенно изношенной обуви, полубосыми, в таком рваном обмундировании, что, по сути дела, они оставались в нижнем белье». Все рода войск обнаружили полное неумение действовать в реальной боевой обстановке. Артиллеристы не знали, куда стрелять. Танковые части «с именем вождя народов тов. Сталина» сражались геройски, но были использованы неумело, действовали большими группами на ограниченном пространстве и неподходящей местности, без взаимодействия с пехотой и артиллерией, прорвать вражескую оборону не смогли и понесли большие потери в материальной части. Так, во 2-й механизированной бригаде было подбито 49 боевых машин (43%), из них восемь сгорело; ещё 44 танка застряли в болотах и оврагах. В отдельных танковых батальонах выбыли из строя 85 танков Т-26. Специалисты докладывали, что в данной конкретной обстановке «целесообразнее было бы применять танки для атаки лишь отдельными подразделениями до взвода в теснейшем взаимодействии с пехотой, а остальную часть танков использовать как подвижные батареи, огнём с места используя складки местности и получая целеуказание от пехоты». Касаемо конструкции танков, то в первую очередь строевые командиры предложили убрать поручневые антенны, демаскирующие командирские машины; усилить бронирование, установив броневые листы под рациональными углами наклона; уменьшить удельное давление на грунт «путём уширения гусеницы»; переделать систему вентиляции так, чтобы башня тоже вентилировалась, а не представляла собой место «сильного скопления газов» и высокой температуры; обеспечить экипаж внутренней связью и дополнительными смотровыми щелями. К моторной части претензий не было. Выявилась необходимость дополнить танковые подразделения самоходной артиллерией на гусеничном ходу, поскольку автомобильные артустановки СУ-1-12, ввиду своей малой проходимости, сопровождать атаку не могли. Иностранные наблюдатели отмечали «слабость русской тактики, недостаток инициативы, отсутствие организации и связи различных родов войск. В одной из сводок Военного министерства Франции сообщалось о явном превосходстве советской стороны в военной технике, о полном её господстве в воздухе, но одновременно – и о некомпетентности командного состава: «Артиллерия вела стрельбу, руководствуясь картами, и не смогла обеспечить пехоте необходимую поддержку. А главное, массированные танковые атаки носили неподготовленный характер и не были поддержаны. Советские артиллерия и танки, несмотря на свой перевес, не сумели скоординировать свои действия в ходе танковых атак и обуздать в нужный момент противотанковую технику японцев. В конечном счёте вышеуказанные неудачи советских войск объясняются неумелым командованием». Так что Сталин тоже получил урок, поняв, что «исторический момент» ещё не наступил, Красная Армия не способна к проведению крупномасштабных операций. К аналогичному выводу с большим удовлетворением пришёл императорский Генеральный штаб, готовивший наступление на Ухань и опасавшийся вмешательства СССР в японо-китайскую войну. Бывший начальник оперативного отдела полковник Масадзуми Инада впоследствии признал: «Мы исходили из того, что, даже если будет разгромлена целая дивизия, необходимо выяснить готовность Советов выступить против Японии». Можно сказать, что итогами Чангуфэньского инцидента «самураи» были вполне удовлетворены. Маршал Блюхер был отстранён от командования Дальневосточным фронтом, а сам фронт расформирован в две отдельные армии. В приказе не было упоминания о том, что непосредственно перед началом боёв, в ходе боёв и по их окончании производились аресты комбригов и комбатов – чекисты работали по собственному плану, они занимались ликвидацией «военного заговора», одним из фигурантов которого оказался командир 15-й кавалерийской дивизии К. К. Рокоссовский. Сразу после первого приступа Заозёрной командование 39-м стрелковым корпусом принял лично Г. М. Штерн. В последующем были отстранены от должности и арестованы командующий 1-й Краснознамённой армией К. П. Подлас и начальник штаба армии А. П. Помощников. Комдивом 40-й стрелковой дивизии стал полковник С. К. Мамонтов, а 40-й танковый батальон повёл в бой старший лейтенант Ситников. Полковник А. П. Панфилов принял под свою руку 2-ю механизированную бригаду за две недели до начала конфликта; два предыдущих её командира – полковники И. Д. Васильев и В. Г. Бурков, начальник штаба, военный комиссар, начальник политотдела, начальники служб, комбаты, ряд других командиров уже обживались на нарах. Командный состав бригады был обновлён на 99%. Панфилов руководил соединением 11 дней, затем взяли и его. В итоге 45-километровый марш танковой бригады в район боевых действий длился 11 часов. События 1937 – 1938 годов происходили на фоне арестов и отстрела командиров и политработников с «неправильными черепами», в том числе и в бронетанковых войсках. Были расстреляны командир 45-го механизированного корпуса комдив А. Н. Борисенко и командир 11-го мехкорпуса комдив Я. Л. Давидовский, командир 7-го мехкорпуса комдив М. М. Бакши, командир 133-й механизированной бригады комбриг Я. К. Евдокимов, в Читинской тюрьме умер ещё один бывший командир 11-го мехкорпуса комкор К. А. Чайковский. Вот неполный список арестованных командиров мехбригад: полковник А. Б. Слуцкий (6-я мхбр), комдив Д. А. Шмидт (8-я мхбр), полковник С. И. Богданов (9-я мхбр), комбриг М. Я. Колесниченко (12-я мхбр), комбриг Г. Ф. Малышенков (13-я мхбр), комбриг Н. С. Поляков (14-я мхбр), полковник В. П. Стольник (тоже 14-я, а сменивший его комбриг С. И. Кондратьев застрелился сам), полковник С. Н. Аммосов (16-я мхбр), комбриг В. Г. Грачёв (18-я мхбр), полковники А. А. Ваганов, Б. М. Симонов, М. Б. Залкинд (все трое – командиры 19-й мхбр), комбриг Н. И. Живин (22-я мхбр), комбриг М. И. Болотов (25-я мхбр), полковник И. П. Корчагин (31-я мхбр). Само собой, брали под белы руки их заместителей, помощников, начальников штабов, политотделов и прочая, прочая, прочая. Только в 7-м механизированном корпусе были арестованы 75 командиров и политработников. Истины ради отметим, что расстреляли не всех, кому-то дали срок, кого-то просто уволили из армии. К примеру, С. И. Богданова, будущего Маршала бронетанковых войск, промурыжив допросами и очными ставками полтора года, выбросили на улицу; за это время его жена публично отреклась от «врага народа». Не забыли, поставили к стенке бывшего начальника советско-германских «Технических курсов Осоавиахима» полковника Н. Ф. Ерошенко, выросшего в начальника автобронетанковых войск Уральского военного округа, а также всех сотрудников школы, «завербованных немцами», вплоть до сантехников, официанток и дворников. За четыре года на «Каме» прошло обучение около 100 офицеров рейхсвера и не менее 65 советских курсантов: строевых командиров, преподавателей бронетанковых вузов, инженеров-танкистов, связистов, специалистов по оптике. Интересно, что немцы известны поимённо практически все, среди них будущие преподаватели, командиры танковых дивизий, командовавший армиями и группой армий генерал-полковник Йозеф Харпе. Списком «русской части школы мы не располагаем» по сей день, смею догадываться, что карьера их оборвалась до начала Отечественной войны. К 1939 году СССР располагал четырьмя танковыми корпусами (10, 15, 20 и 25-й), двадцатью четырьмя отдельными лёгкими танковыми бригадами, четырьмя тяжёлыми танковыми бригадами и несколькими десятками танковых батальонов и полков в составе стрелковых и кавалерийских дивизий. Весной этого года столкновение советских и японских интересов в Китае привело к прямому военному конфликту на монголо-маньчжурской границе. Ещё в марте 1932 года на территории трёх провинций Северо-Восточного Китая японцы создали марионеточное государство Маньчжоу-Го. У товарища Сталина на китайской территории была своя марионетка – Монгольская Народная Республика, по советской указке неуклонно двигавшаяся прямиком «из феодализма в социализм, минуя капиталистическую фазу». Кроме Москвы, её никто не признавал. Насколько Народная Монголия была независимой, можно судить по тому факту, что Сталин запретил монгольскому правительству устанавливать дипломатические отношения с кем бы то ни было и даже пускать в Улан-Батор туристов. Между двумя созданными с помощью иностранных штыков государственными новообразованиями, чьи отношения с самого начала не были омрачены дружбой, границы не существовало. Имелась лишь ничем на местности не обозначенная пустынная зона шириной от нескольких десятков до сотни километров, через которую свободно передвигались различные кочевые племена. Эта территория и превратилась в место постоянных стычек маньчжурских и монгольских пограничных разъездов, тоже «свободно кочевавших». Ситуация ещё больше обострилась с началом широкомасштабного вторжения японцев в Китай и их намерением проложить стратегическую железную дорогу из Гяньчжоу в Солунь, которая должна была пройти в непосредственной близости от виртуальной границы МНР. Шаставшие в районе планируемого строительства монгольские цирики нервировали самураев. В связи с этим и возник вопрос: кому, собственно, должна принадлежать полоса барханов восточнее реки Халхин-Гол размером 70 на 20 километров (характерна топонимика данного района: Большие пески, Дальние пески, сопка Песчаная) – то есть вопрос о демаркации границы. Монголо-маньчжурская конференция по проблеме спорных территорий продолжалась с перерывами два года (с июля 1935-го по сентябрь 1937-го), в ходе её состоялось 35 заседаний, на которых не было решено ни одного вопроса. Непреодолимым препятствием и поводом для срыва переговоров стали принципиальные разногласия по поводу числа представителей в совместных пограничных комиссиях: маньчжурская сторона считала, что их должно быть три, монгольская – один. На самом деле Сталина не устраивал сам факт установления дипломатических и любых других отношений Монгольской Республики с Маньчжоу-Го. Несомненно, японскую позицию тоже никак нельзя было назвать конструктивной. Несмотря на то что на картах как российского Генштаба образца 1906 года, так и Генштаба РККА, изданных в 1934 и 1937 годах, граница между Монголией и Маньчжурией была начерчена либо по линии реки Халхин-Гол, либо к северо-востоку от неё, в Москве решили «вершка не отдавать» и защищать «монгольскую территорию, как свою собственную». Совершенно непонятно, на основании каких топографических данных и исходя из каких соображений кремлёвские стратеги вычислили, что граница «монгольской земли» должна проходить именно в двадцати километрах к востоку от Халхин-Гола. Обе стороны снова готовились к силовому разрешению конфликта. 12 марта 1936 года в Улан-Баторе был подписан советско-монгольский протокол о взаимопомощи сроком на десять лет, сменивший двухгодичной давности «джентльменское соглашение». На основании этого документа в начале июня начался ввод советских войск в Монголию, для начала – 9-й мотоброневой бригады В. Ф. Шипова и отдельного мотоброневого полка, которым командовал полковник А. П. Пакалн. Пытавшегося помешать Кремлю в его благородных устремлениях, не оценившего сталинской заботы председателя Совета Народных Комиссаров Монголии П. Гэндэна отставили с поста главы правительства, вывезли в СССР, а спустя год арестовали. На Лубянке его встретили как родного, споро убедили сознаться в том, что он замышлял впустить в Монголию японские войска, и расстреляли 26 ноября 1937 года, в один день и в одном подвале вместе с бывшим военным советником при Главкоме Монгольской Народно-революционной армии комкором Л. Я. Вайнером. Сам Главком МНРА – маршал Г. Дэмид, рекомендовавший пограничникам не слишком задираться с японо-маньчжурами, – за три месяца до этого поехал в гости к товарищу Ворошилову и скончался на станции Тайга Кемеровской области, отравившись не то консервами, не то котлетами «а-ля Фриновский»; «врагом» маршала объявили уже посмертно. В конце августа 1937-го на помощь «братскому народу» двинулись 36-я мотострелковая дивизия, 6-я кавалерийская, 32-я механизированная и 7-я мотоброневая бригады. К октябрю на территории Монголии была сосредоточена советская группировка численностью в 30 тысяч человек, 280 бронемашин, 265 танков, 5000 автомобилей, 107 самолётов. В Улан– Баторе разместился штаб 57-го Особого корпуса, которым командовал комдив Н. В. Фекленко. По установившейся традиции красноармейцы немедленно занялись строительством землянок и заготовкой дров. С советской помощью и на основании состряпанного московскими специалистами дела о «панмонгольской и прояпонской шпионской организации» в стране первым делом развернули массовый, мобилизующий нацию на великие свершения террор: в течение полугода были арестованы и по большей части казнены 16 министров и их заместителей, 42 генерала и старших офицера, 44 высших государственных служащих, сотни «японских диверсантов» (к ним причислили всех бурят) и «агентов Чан Кайши» (как минимум все китайцы). Буддийских монахов резали поголовно. Из 18-тысячной монгольской армии вычистили 180 человек начальствующего состава, в том числе заместителя военного министра, начальника штаба армии, заместителя начальника политуправления, начальника ВВС, начальника штаба ВВС, командира 1-й кавалерийской дивизии, командира единственной броневой бригады… Душегубством заправлял новый главнокомандующий, по совместительству министр внутренних дел и председатель Чрезвычайной Комиссии, достойный ученик Коли Ежова – Хорлогийн Чойбалсан, по прозвищу Полицейский маршал. Параллельно велась «выбраковка» в самом Особом корпусе: были арестованы и расстреляны корпусной комиссар А. П. Прокофьев, полковник А. П. Пакалн, репрессированы почти все политкомиссары до батальонного уровня включительно; выгнали из армии комрига В. Ф. Шипова. В это же время начались обширные поставки советского оружия и военных специалистов в Китай, позволившие правительству Чан Кайши вооружить десятки пехотных и даже сформировать первую механизированную дивизию. Китайцам везли полевую, противотанковую, зенитную артиллерию, винтовки и пулемёты, боеприпасы, танки и боевые самолёты (в том числе 6 тяжёлых бомбардировщиков ТБ-3 и 292 скоростных СБ, на которых «китайские лётчики», вроде Антона Ван Си или Ивана Ли Сицина, совершали налёты на Тайвань, Сасебо, Нагасаки и гавани Шанхая). Что касается спорной территории к востоку от Халхин-Гола, то, устав от провокаций японо-маньчжурских отрядов, которые, вытесняя цириков, «неоднократно проникали на монгольскую территорию, доходя до восточного берега», советско-монгольские войска с артиллерией и бронемашинами (6-я кавалерийская дивизия полковника Ч. Шарийбу и сводный отряд 11-й танковой бригады, которым командовал старший лейтенант А. Б. Быков, – около 2600 человек) 25 – 26 мая 1939 года форсировали реку, продвинулись на 10 километров к востоку и встали заслоном. На помощь к ним спешили части 9-й мотоброневой бригады и 149-го стрелкового полка майора И. М. Ремизова. Подробности дальнейших событий – до сих пор государственный секрет, описания – скудны и противоречивы. Выдержав паузу, «самураи перешли границу у реки» и нанесли удар по советско-монгольским позициям силами сводного отряда под командованием полковника Ямагато, основу которого составили часть 64-го пехотного полка и «разведбат» 23-й японской дивизии, 8-й баргутский кавалерийский полк и два эскадрона 7-го кавалерийского полка – всего 1600 штыков, 500 сабель, 75 пулемётов, 12 орудий, 7 бронемашин и 1 лёгкий танк. Советский историк без тени смущения констатирует, что группировка японо-маньчжурских войск «по своей численности и вооружению значительно превосходила силы монголо-советских войск». Но буквально через пару страниц автор сообщает, что у наших имелось 39 пушечных бронеавтомобилей и в 1,5 раза больше «орудий крупного калибра». И совсем непонятно, как один полк и два эскадрона баргутской конницы могут в 3,5 раза превосходить по количеству сабель два полка и один эскадрон монгольской кавалерии? Целью «японских негодяев», согласно приказу, отданному командиром 23-й пехотной дивизии, являлось уничтожение «войск Внешней Монголии в районе Номон-Хана». «То есть Халхин-Гола», – уточняет советский автор. На самом деле генерал-лейтенант М. Камацубара имел в виду то, что имел, – маньчжурский населённый пункт Номон-Хан, у околиц которого джигитировал 17-й кавалерийский полк монгольских багатуров. Впрочем, российский Генштаб и сегодня уверяет нас, что японцы планировали «захватить территорию Монгольской Народной Республики, а в дальнейшем прорваться в Советское Забайкалье, перерезать Сибирскую железнодорожную магистраль и отрезать Дальний Восток от остальной территории СССР». Между тем Япония, завязнув в Китае, к войне с Советским Союзом была не готова. Сталин прекрасно это знал и, выступая перед военными, характеризовал события у озера Хасан и на Халхин-Голе как мелкие эпизоды, пробу сил на пятачке: «Япония боялась развязать войну. Мы тоже этого не хотели…». Задуман был локальный конфликт с целью взаимной проверки на прочность. На рассвете 28 мая японская авиация обрушила бомбовый удар по наведённой советскими сапёрами переправе через Халхин-Гол, тылам и расположению советско-монгольских войск. «Сталинские соколы», имевшие на вооружении 101 истребитель и 88 бомбардировщиков СБ, продемонстрировали полную беспомощность и ничем помочь своим войскам не смогли. Основными силами противник атаковал по всей 20-километровой линии фронта, а вдоль восточного берега реки с севера на юг через открытый левый фланг к переправе подбиралась на машинах боевая группа под командованием подполковника Адзума. В течение дня советско-монгольские войска были отброшены к переправе и к вечеру занимали полукруговую оборону на плацдарме радиусом два – три километра. Не исправил положения и неорганизованный ввод в бой по мере прибытия подразделений 149-го стрелкового полка. Правда, фланговая атака отряда Адзума была отбита инициативными действиями артиллеристов и контратакой сапёрной роты, предотвративших прорыв японцев к переправе. Утром 29 мая при поддержке догнавшего пехоту дивизиона 175-го артиллерийского полка и пяти огнемётных танков XT-26 советские части перешли в наступление и оттеснили противника на 1,5 – 2 км. Враг понял, что он разбит, и оставил священную монгольскую землю. Припозднившейся 9-й мотоброневой бригаде, совершившей за тринадцать дней 760-километровый марш-бросок по степи к Халхин-Голу, даже не пришлось вступать в дело. Боевые действия на реке Халхин-Гол 28 – 29 мая 1939 г. Как ни путаны рассказы о боях 28 – 29 мая, всё равно создаётся впечатление, что советско-монгольские войска японцы с плацдарма всё-таки выдворили, а сами, посчитав инцидент исчерпанным, от реки отошли. Об этом мимоходом упомянул в своей книге Евгений Горбунов. Правда, в его трактовке противник, потеряв только убитыми более 400 солдат и офицеров и «ещё больше ранеными», был показательно разгромлен и рассеян, но даже своей ретирадой сумел напугать командование 57-го корпуса: «Для вывозки войск и боевой техники японским командованием были вызваны грузовые автомашины. Советская разведка засекла их появление. Но начальник оперативного отделения штаба 57-го корпуса, который командовал группой советско-монгольских войск на восточном берегу Халхин-Гола, решил, что автоколонна, двигающаяся от границы к позициям японских войск, подвозит новые подкрепления для дальнейшего наступления к центральной переправе через реку. Поэтому, не перепроверив данные разведки, он отдал приказ об отводе советско-монгольских войск на западный берег реки, где они находились несколько дней. Японские войска были отведены на маньчжурскую территорию». Комдив Н. В. Фекленко так в Москву и доложил: «Наши части под натиском противника отошли на западный берег р. Халхин-Гол». Любопытно, что, отступая и контратакуя, позволив затем «разбитому» противнику беспрепятственно погрузиться в грузовики и уехать, наши военачальники успели в точности сосчитать японских и маньчжурских убитых. Правда, по японскому счёту, общие потери составили 290 человек, в числе погибших оказался подполковник Адзума. Месяц спустя «уполномоченный ТАСС» впервые сообщил советским гражданам о событиях на реке Халхин-Гол, о разгроме трёх японских штабов, о том, что граница на замке, налётчики разбиты, а «Монгольская Народно-Революционная армия потеряла в этих боях 40 убитых и 70 человек раненых». Часть из них полегла от дружественного огня нашей артиллерии, но это – неинтересные детали. Был убит комдив-6 полковник Шарийбу. Потери советских частей составили 138 убитых и пропавших без вести, 198 раненых, 10 бронеавтомобилей. Такого позора Сталин стерпеть не мог. Ещё свежи были в народной памяти воспоминания о бездарно проигранной царским правительством русско-японской войне, не мог Иосиф Виссарионович допустить, чтобы его имя связывали с ещё одним «падением Порт-Артура». И проявить слабость перед лицом хищного соседа не имел права. 31 мая 1939 года с трибуны третьей сессии Верховного Совета СССР новоиспечённый нарком иностранных дел В. М. Молотов заявил: «Кажется, уже пора понять, кому следует, что Советское правительство не будет терпеть никаких провокаций со стороны японо-маньчжурских частей на своих границах. Сейчас об этом надо напомнить и в отношении границ Монгольской Народной Республики… Пора также понять, что всякому терпению есть предел». А потому, едва «советская разведка» к 3 июня обнаружила, что «плацдарм на восточном берегу очищен противником, советско-монгольские войска вновь заняли позиции, на которых они находились до майских боёв, а наблюдение выставили непосредственно к границе». Естественно, «майские бои закончились поражением агрессора, однако они обнаружили и ряд недостатков в действиях советско-монгольского командования, особенно в отношении ведения разведки и управления боевыми действиями». В начале июня в Монголию с инспекцией был направлен заместитель командующего Белорусским военным округом, «хороший кавалерист», комдив Г. К. Жуков с группой офицеров. Прибыв 5 июня в штаб 57-го корпуса, переместившийся к тому времени в Тамцак-Булак, Георгий Константинович в тот же день выяснил, что «командование корпуса истинной обстановки не знает», оторвано от войск, а главным недочётом в работе штаба комдива Н. В. Фекленко является «отсутствие тщательной разведки противника», что, в частности, позволило японским частям совершить известный фланговый марш и выйти к переправе через реку. В докладе, составленном по итогам халхин-голских боёв, Жуков указывал: «Командование 57 ОК (особого корпуса), в лице комдива Фекленко, советники МНРА, штабы 57 ОК и МНРА проявили преступную халатность в деле подготовки восточного направления к развёртыванию боевых действий. Этого района ни Командование 57 ОК и МНРА, ни их штабы совершенно не знали и там не бывали. Командиры соединений и их штабы также никогда ни на одном направлении не бывали и учений не проводили. Связь и управление на этом направлении также не были совершенно подготовлены, и всё базировалось только на один провод до Тамцак-Булака. Никаких узлов связи подготовлено не было. Никаких оперативных расчётов, отработанных соображений и документов на сосредоточение советско-монгольских частей, на случай развёртывания боевых действий ни в штабе 57 ОК, ни в штабе МНРА не оказалось. Части 57 ОК и части МНРА оказались очень плохо подготовленными, особенно плохо был подготовлен штаб 57ОК…» Короче, не справлялся Фекленко с управлением войсками «в особых условиях», увлёкся хлебозаготовками, зажирел вдали от Москвы на баранине и кумысе. То, что Николаю Владимировичу ранее строго запрещалось делать, – ну, там перенести командный пункт из столицы ближе к театру военных действий, пользоваться радиосвязью, поддаваться на провокации – теперь трактовалось как упущения по службе и преступная халатность. Если верить жуковским мемуарам, он тут же выехал на передовую и, ознакомившись с местностью, побеседовав с командирами и не увидев ни одного японо-баргута даже на горизонте, сразу выяснил «характер и масштаб развернувшихся событий, определил боеспособность противника» и его дальнейшие намерения: «Всё говорило о том, что это не пограничный конфликт, что японцы не отказались от своих агрессивных целей в отношении Советского Дальнего Востока и МНР и что надо ждать в ближайшее время действий более широкого масштаба». О своих выводах Г. К. Жуков немедленно доложил в Москву, предлагая «прочно удерживать плацдарм на правом берегу Халхин-Гола и одновременно подготовить контрудар из глубины», а также попросил выдвинуть в указанный район не менее трёх стрелковых дивизий и одной танковой бригады и значительно укрепить артиллерию. На следующий день телеграммой наркома обороны Г. К. Жуков был назначен командиром 57-го Особого корпуса. В тамцак-булакский выступ перебрасывались новые подвижные части. Надо сказать, что новое монгольское правительство энтузиазма в раздувании конфликта не проявляло, заняв «предательскую» по отношению к Москве позицию. Посему его, правительство, почти в полном составе – тридцать человек во главе с премьер-министром А. Амаром – вывезли на «родину победившего пролетариата», осудили по самым гуманным советским законам на заседании Военной коллегии Верховного суда СССР, посадили, а два года спустя расстреляли. Монгольское кормило власти вручили проверенному товарищу, истинному другу советского народа маршалу X. Чойбалсану, кроме всех прочих, с гордостью носившего почётное звание «Заслуженный работник НКВД СССР». В Москве тем временем Л. П. Берия вплотную занялся проверкой благонадёжности военных топографов. В донесении Сталину новый нарком НКВД писал: «Нами ведётся расследование, на основании каких материалов и документов в январе 1934 г. в Управлении военной топографии РККА была издана карта, по которой государственные границы показаны проходящими по реке Халхин-Гол, а также выясняется, что послужило основанием к обозначению государственной границы МНР и Маньчжоу-Го к северо-востоку от реки Халхин-Гол». Вообще, гадюшник, скрывавшийся под вывеской Военно-топографическое управление Штаба РККА, чекисты «протраливали» регулярно, так как с самого начала существования здесь свила гнездо многообразная контра, получившая образование и погоны при гнусном царском режиме. Так, весной 1923 года были отданы под суд начальник корпуса военных топографов – бывший полковник О. Г. Дитц, его помощник Иванищев, начальник аэрофотографического отряда Животовский и комиссар Цветков. Второй помощник Дитца, бывший полковник А. Н. Максимович, был выгнан из РККА. По этому же делу был арестован и старый начальник корпуса военных топографов, преподаватель Военной академии бывший генерал-майор А. И. Аузан. Осенью 1923 года по настоянию комиссара А. И. Артамонова из состава корпуса были уволены начальник управления бывший полковник П. В. Кремляков, руководители астрорадиоотряда подполковники А. В. Кожевников и И. В. Орешкин, начальники Омского отдела генерал-майор Н. Д. Павлов и Северо-Восточного – И. И. Селивёрстов, а также много рядовых сотрудников. В Военно-топографическом корпусе осталось лишь четверо профессионально подготовленных военных, в своё время окончивших геодезическое отделение Военной академии: новый начальник корпуса бывший полковник А. Д. Тарановский, начальник геодезического отдела подполковник П. П. Аксёнов, руководители отдела научных работ генералы Н. О. Щёткин и Я. И. Алексеев. Их, а также помощника начальника управления П. П. Аксёнова карающая рука диктатуры пролетариата достала в 1930 году. Практически все сотрудники управления оказались в тюремных камерах. Восемь человек были расстреляны «за участие в контрреволюционной организации и вредительскую деятельность», остальные получили различные сроки и были достреляны позже в местах заключения и ссылки. Честно говоря, не могу сказать, остался ли в управлении кто-нибудь, понимавший значение слова «астрорадиоотряд». Но, видимо, и эти меры не помогли – топографы продолжали рисовать «вредительские карты», доставляя головную боль Сталину, Молотову и Берии. Тем временем «самураи» готовились к новому столкновению. Разработанный японским командованием план был аналогичен майскому: выходом правофланговой ударной группировки к переправе окружить и уничтожить советские войска на плацдарме. С той лишь разницей, что вместо наступления по восточному берегу реки предусматривалось её форсирование и бросок на юг вдоль западного берега. Для проведения операции была выделена вся 23-я пехотная дивизия в составе трёх пехотных и одного кавалерийского полков, два полка 7-й пехотной дивизии, 3-й и 4-й танковые полки, три баргутских полка Хинганской кавалерийской дивизии, тяжёлая, зенитная и противотанковая артиллерия – всего около 24 тысяч солдат и офицеров, 92 полевых и 32 противотанковых орудия, 87 танков и 6 бронемашин. Основу танкового парка составляли тип «89» и тип «95». Первый, считавшийся средним, являлся танком сопровождения, аналогом советского Т-26: весил 14 тонн, имел 115-сильный мотор «Мицубиси», толщину брони 17 – 11 мм, на шоссе мог разогнаться до 27 км/ч, вооружён был 57-мм пушкой (начальная скорость снаряда – 350 – 380 м/с) и двумя пулемётами, причём боекомплект орудия был представлен только осколочно-фугасными снарядами. 7-тонный «кавалерийский» танк «Ха-Го» (кстати, с дизельным двигателем) нёс броню толщиной 12 мм, 37-мм пушку (начальная скорость 675 м/с), два пулемёта и развивал скорость 45 км/ч. Общая численность советско-монгольской группировки в тамцак-булакском выступе к концу июня достигла 12 541 человека, 109 орудий, 152 пулемётов, 186 танков и 266 бронеавтомобилей. Плацдарм на восточном берегу Халхин-Гола глубиной 5 – 6 км занимали стрелково-пулемётный батальон 11-й танковой бригады (бывшая 32-я мехбригада), 149-й стрелковый полк и 9-я мотоброневая бригада – всего 3200 человек, 28 полевых орудий, 7 «сорокапяток», 53 пулемёта. Основной ударной силой являлись 98 бронеавтомобилей БА-6 и БА-10. Фланги советских частей с севера и юга прикрывали монгольские 6-я и 8-я кавалерийские дивизии, занявшие позиции на западном берегу. В районе переправы находился 8-й монгольский бронедивизион (18 бронеавтомобилей) и три дивизиона 175-го и 185-го артиллерийских полков (34 орудия). Южнее переправы на горе Хамар-Даба был оборудован передовой командный пункт штаба корпуса. В 120 км от линии фронта, в районе Тамцак-Булака, дислоцировались 11-я танковая бригада, на две трети укомплектованная машинами БТ-5, 7-я мотоброневая бригада и 24-й мотострелковый полк 36-й мотострелковой дивизии. На подходе были колонны 8-й мотоброневой бригады. Боевые действия на реке Халхин-Гол 2-5 июля 1939 г. Весь июнь японо-маньчжурские войска сосредоточивались в районе конфликта. 2 июля началась артподготовка, затем под прикрытием артиллерии в наступление перешла сковывающая группа японских войск под командованием генерал-лейтенанта Ясуока. Точное время я назвать затрудняюсь, поскольку в трудах разных российских историков обнаружил и 10.00, и 21.00, и «к вечеру, когда спала летняя жара». На главном направлении против частей 9-й мотоброневой бригады и 149-го стрелкового полка были брошены 64-й и 28-й пехотные полки в сопровождении 80 танков. Им удалось оттеснить советские войска к реке, однако японская пехота ходить за танками не умела, взаимодействие подразделений отсутствовало, прорваться к мосту Ясуоке не удалось, к 2 часам ночи наступление заглохло. Танковые полки отошли на исходное положение, десять машин были подбиты огнём артиллерии и бронеавтомобилей. Советское командование подняло по тревоге и двинуло к линии фронта все имевшиеся резервы, планируя контрударами парировать попытки неприятеля прорваться на западный берег. Пока шли бои на плацдарме, севернее него, обходя советские позиции, ударная группа генерал-майора Кобаяси численностью около 13 тысяч человек при ста орудиях совершила скрытный марш по барханам, в два часа ночи передовыми частями вышла к Халхин-Голу в районе горы Баин-Цаган и приступила к форсированию водной преграды – сначала на плотах, лодках и вплавь, потом сапёры навели понтонный мост. К 8 утра переправа была закончена, и японские войска, отбросив монгольские кавалерийские эскадроны, заняли вершину Баин-Цагана, где стали деловито окапываться и готовить огневые позиции для артиллерии. Противотанковые и полковые орудия по крутым склонам поднимали на руках. Путь на юг, в тыл советской группировке, был открыт… Теперь немного о топографии, «знании истинной обстановки» и «тщательной разведке». Гора Баин-Цаган, собственно говоря, горой не является. Это высокий обрыв на западном берегу Халхин-Гола: «Крутые склоны делали недоступным подъём на её вершину со стороны реки танков, бронемашин и автотранспорта. Даже артиллерию можно было поднять на вершину с трудом, и только в отдельных местах. Если смотреть с запада на восток, то гора была не видна. Командир танка или бронемашины видел в смотровую щель башни плоскую, без единого выступа или ориентира, плавно поднимавшуюся местность, которая на самой вершине заканчивалась крутым обрывом к реке. С вершины горы местность к востоку от реки отлично просматривалась до самой границы на 15 – 20 километров… Ширина реки Халхин-Гол достигала 130 метров, что при глубине два метра и сильном течении создавало серьёзную преграду для войск. Долина реки представляла собой сильно заболоченную впадину шириной от одного до трёх километров». Эти горы, реки и долины многотысячная группа генерала Кобаяси с тяжёлым вооружением сумела преодолеть беспрепятственно и совершенно незаметно для жуковского штаба. Как пишет историк: «Противник, захвативший вершину Баин-Цагана, господствовал бы над местностью на десятки километров к западу от реки. Это прекрасно понимало японское командование». Советское командование, судя по всему, этого не понимало. Что мешало организовать на Баин-Цагане самый обычный наблюдательный пункт в составе трёх толковых бойцов с радиостанцией или хотя бы мотоциклом? И «отлично просматривать местность до самой границы». За прошедший месяц ничего не было сделано для того, чтобы выявить силы и намерения противника. Маршал Г. К. Жуков признаёт, что «японцы в течение июня сосредоточивали свои войска и готовили их для проведения операции…», но всё это «выяснилось позднее». С организацией «тщательной разведки» как-то не очень ладилось ни в начале конфликта, ни позже. Во-первых, штаб корпуса был тотально заражён «вражеской агентурой», к которой особисты причислили начальника штаба комбрига A. M. Кущева, его помощника полковника Третьякова и начальника оперативного отдела полковника Ивенкова. Так, Г. К. Жуков докладывал: «Готовясь к боевым действиям, японцы надеялись на ту сложную обстановку, которая создаётся для Красной Армии в связи с удалённостью района от железных дорог, и, видимо, также возлагали большую надежду на свою агентуру, которую имели в штабе 57-го Особого корпуса и МНРА в лице…» Перечисленные лица «подрывной предательской работой» готовили поражение наших войск, однако были разоблачены и в конце июня арестованы. Интересно, что даже Военная коллегия не нашла повода применить к обвиняемым в измене Родине высшую меру наказания, поэтому им гуманно дали сроки. Комдиву Фекленко, можно сказать, повезло: его отозвали в Москву, поставили командовать 14-й тяжёлой танковой бригадой («парадные» Т-35), а год спустя дали танковую дивизию (Георгий Константинович привычкам не изменял. В августе 1941 года, уже выдворенный из Генштаба за развал работы, он доносил И. В. Сталину: «Я считаю, что противник очень хорошо знает всю систему нашей обороны, всю оперативно-стратегическую группировку наших сил и знает наши ближайшие возможности. Видимо, у нас среди очень крупных работников, близко соприкасающихся с общей обстановкой, противник имеет своих людей»). Во-вторых: «Многие командиры, штабы и разведывательные органы в начале боевых действий показали недостаточную опытность… Сложность добывания сведений о противнике усугублялась отсутствием в районе боевых действий гражданского населения, от которого можно было бы кое-что узнать. Со стороны японцев перебежчиков не было… Просочиться мелкими разведывательными группами в глубину обороны противника случалось редко, так как японцы очень хорошо просматривали местность в районе расположения своих войск». Зато японские диверсионные группы в тех же условиях голой степи и отсутствия гражданского населения свободно проникали на монгольскую территорию и военные объекты, добывали информацию, «резали телефонные провода» и «пытались взорвать переправы». Для борьбы с ними в середине июля из Забайкальского военного округа прибыл сводный батальон численностью 500 человек, набранный из лучших пограничников. Основными задачами отряда были «защита района боевых действий от проникновения шпионов и диверсантов, охрана командного пункта, линий связи, складов, водоёмов, переправ». Только за первые две недели «боевой работы» чекисты задержали в прифронтовой зоне 160 праздношатающихся лиц, среди которых выявили несколько десятков агентов японской разведки. Итак, к утру 3 июля в расположение советско-монгольских войск незаметно «просочилась» почти целая японская дивизия. Её передовые батальоны начали выдвигаться к единственной переправе, связывавшей советские войска на плацдарме с западным берегом. Согласно летописям, роль гуся, который «спас Рим», сыграл советник монгольской армии полковник И. М. Афонин. Перед рассветом он выехал к горе Баин-Цаган, чтобы проверить оборону 6-й кавалерийской дивизии, и «совершенно неожиданно обнаружил там японские войска». Полковник бросился на командный пункт на горе Хамар-Даба, где находился начальник штаба корпуса комбриг М. А. Богданов. Тот по телефону доложил ситуацию в Тамцак-Булак Жукову, комдив на ходу скорректировал маршрут выдвижения резервов, перенацеливая их так, чтобы все «траектории» сошлись у горы Баин-Цаган. Первыми к месту событий подоспели батальоны 11-й танковой бригады комбрига М. П. Яковлева и, подчинясь приказу командующего корпусом, совместно с монгольским мотоброневым дивизионом тремя группами разновременно и с разных направлений без подготовки, без поддержки стрелковых и артиллерийских частей, не имея понятия о силах и обороне противника, атаковали японские позиции. В точности, как на киевских манёврах, всё взаимодействие и управление на поле боя состояло в команде «Вперёд!». Удар 132 танков, палящих из всех стволов, произвёл на японских солдат большое психологическое впечатление, но в бегство не обратил. Они ответили огнём из 37-мм скорострельных пушек и 70-мм полковых орудий, бутылками с бензином и подтягиваемыми минами. По воспоминания японского офицера, «русские танкисты выпрыгивали и пытались спастись, убегая в сторону своих позиций. Тела многих были сильно обгоревшими, и они, шатаясь, в агонии делали несколько шагов, прежде чем упасть. Некоторые пытались помочь раненым товарищам, другие пытались укрыться под днищами пылающих танков». «Бэтушки» и химические Т-26, поутюжив окопы, повернули обратно. Пришла очередь удивиться Жукову. «В результате этой атаки, – говорится в отчёте «Об использовании бронетанковых войск на р. Халхин-Гол», – не поддерживавшейся артиллерией и без взаимодействия с пехотой, бригада потеряла 36 танков подбитыми и 46 сгоревшими. Этот опыт говорит, что такая атака допустима как крайний случай, вызванный оперативными соображениями». Безграмотные действия советского командования, обычное шапкозакидательство в нарушение всех уставов нам объясняют тем, что «ждать, пока подойдёт мотопехота и провести совместную атаку, времени не было». Не нашлось времени организовать бой. Заплутавшая мотопехота – 24-й полк И. И. Федюнинского – появилась к полудню и в 13.00 тоже была брошена в сражение «без организованного по времени и месту взаимодействия с танковой бригадой». В 15.00 аналогичным образом – после 150-километрового марша, без артиллерийской подготовки, без поддержки пехоты, не имея сведений о противнике, ориентируясь на горящие танки, – двинулись с юга в атаку полсотни бронемашин 247-го батальона 7-й мотоброневой бригады полковника А. Л. Лесового. Помощник начальника штаба батальона старший лейтенант К. П. Петров докладывал: «Во время боя я двигался со штабом, и начальник штаба приказал мне наблюдать за действиями батальона. С подходом батальона к горящим на Баин-Цаган машинам, я сразу увидел, как загорелось 4 – 5 броневиков 1-й и 2-й рот. Количество горевших машин становилось всё больше, часть задних броневиков повернули назад и пошли в тыл, где мы их собирали. 3-я рота в бой почти не вступила, и лишь одна из её машин была выведена из строя. Остальные, видя горящие броневики, дальше не пошли». Командир бронеавтомобиля 1-й роты Л. M. Стрельцов: «С подходом к противнику я вёл огонь из пушки, а во время её заряжания и из пулемёта. Хорошее попадание из пушки заметил только одно. Первый же снаряд противника, попавший в машину, убил пулемётчика и ранил водителя, загорелся бензобак. Слышу, второй снаряд разбил мотор. Я ещё раз залез в башню, но противник открыл огонь по башне. Вижу, слева загорелись броневики Еремеева и Козлобородова и лейтенанта Самардака, а у меня на броневике отлетел весь перед. Я был в 150 м от окопов противника, решил машину оставить и ползком пополз назад в тыл». В скоротечном бою встреченный кинжальным огнём батальон потерял 33 бронеавтомобиля (20 сгорело) и 85 человек личного состава. В 19 часов советские части предприняли совместную атаку на японские позиции с трёх сторон: юга, запада и северо-запада. Однако японцы снова отбили приступ. За день бригада Яковлева потеряла 77 танков, бригада Лесового – 37 бронемашин, ещё 8 броневиков выбыли из строя в монгольском бронедивизионе. В беседе с писателем Константином Симоновым маршал Жуков, вспоминая события 3 июля, рассказывал: «Я принял решение атаковать японцев с ходу танковой бригадой Яковлева. Знал, что без поддержки пехоты она понесёт тяжёлые потери, но мы сознательно шли на это. Бригада была сильная, около 200 танков. Она развернулась и смело пошла. Понесла большие потери от огня японской артиллерии, но – повторяю – мы к этому были готовы. Около половины личного состава бригада потеряла убитыми и ранеными и половину машин. Но мы шли на это. Ещё большие потери понесли советские и монгольские бронечасти, которые поддерживали атаку танковой бригады. Танки горели на моих глазах. На одном из участков развернулось 36 танков, и вскоре 24 из них уже горели. Но зато мы полностью раздавили японскую дивизию. Стёрли». Если бы! Японцев «давили» ещё двое суток днём и ночью. По всем правилам военной науки: танками, авиацией, тяжёлой артиллерией. Беспрерывные атаки советско-монгольских войск вынудили генерала Камацубара отдать приказ о ретираде. Японцы, прихватив тяжёлую технику, ушли по наведённой переправе, которую так и не удалось уничтожить. В то же время группа генерала Ясуоки продолжала атаковать восточный плацдарм, который с советской стороны был усилен танками и бронемашинами из состава 11-й танковой и 9-й мотоброневой бригад. Здесь противник 3 июля пытался добиться перелома, бросив в атаку 73 танка. К счастью, японцы применяли их по-жуковски, без пехоты и артиллерийской поддержки, за что и поплатились, потеряв 41 машину (из них 13 безвозвратно). Советские БТ-5 и БА-10 вели огонь с заранее подготовленных позиций с дистанции 300 – 400 метров, отечественный 45-мм бронебойный снаряд с лёгкостью прошивал защиту тихоходных «Оцу», в то время как стрельба японской 57-мм осколочно-фугасной гранатой «по броневикам не нанесла им поражения и не оправдала себя». В бою погиб командир 3-го танкового полка полковник Йошимару. Больше «самураи» танки не использовали. Потери 11-й танковой бригады за три дня боёв составили 138 танков (половина безвозвратно) и 259 танкистов. Из полка Федюнинского выбыл 191 человек. Всего в июле советско-монгольскими частями было потеряно 175 танков и 143 бронемашины. Противник, как водится, был разбит вдребезги, «тысячи трупов японских солдат и офицеров устилали склоны Баин-Цагана». Вот только, по данным штаба Квантунской армии, группа Кабаяси потеряла убитыми и ранеными около 800 человек, причём все они, и мёртвые, и живые, были эвакуированы. Потери двух танковых полков составили 139 человек. Воспетый в стихах К. Симонова молодецкий удар бригады М. П. Яковлева стал первым опытом боевого применения крупного танкового соединения, и опытом скорее негативным. Его оправдывают оперативными соображениями, крайней необходимостью, возникшей в кризисной ситуации. Однако приграничные сражения лета 1941 года продемонстрировали, что подобная практика стала традиционной в РККА вследствие неумения организовать разведку и взаимодействие войск на поле боя – всё время что-то мешало нашим генералам: то противник, то пресловутые «оперативные соображения». (Для примера можно вспомнить, как Г. К. Жуков «давил» противника на Украине: хоть танков в распоряжении командования Юго-Западного фронта имелось в тридцать раз больше, чем в Особом корпусе, против немцев тактика «развернулись и смело пошли» не сработала. Фронт понёс фантастические потери, но «мы к этому были готовы».) Согласно составленным по итогам конфликта секретным отчётам, «лучшая в мире» советская техника в целом соответствовала предъявляемым к ней требованиям. Танки БТ-5 и БТ-7 показали себя «прекрасными боевыми машинами, способными решать все боевые задачи, какие можно возложить на лёгкие танки, в соответствии с мощностью их оружия и брони. К недостаткам этих танков отнесли неудачное расположение бензобаков, «что являлось основной причиной пожара этих танков от японских бронебойно-зажигательных снарядов 37-мм орудий». Артиллерийские танки БТ-7А «показали себя незаменимым средством в борьбе с противотанковыми орудиями». Автомобильные артустановки СУ-1-12, как и на Хасане, себя не оправдали: «Они не могут сопровождать танки в атаке – будут немедленно выведены из строя. Их трудно с машиной закопать в землю, в силу чего являются весьма благодарной мишенью для артиллерии и авиации противника». С самой лучшей стороны проявили себя танки Т-26: «Несмотря на слабый мотор, прекрасно ходили по барханам. Очень большая живучесть танка. Были случаи нескольких попаданий в танк, и он не выходил из строя. И что особенно приятно: «Танк горит очень редко». Очень понравились огнемётные ХТ-26 и XT-130: «Как правило, японская пехота, находясь в окопах, огня этих танков не выдерживала и бежала». Совсем не понравились Т-37 и Т-38: низкая проходимость на песчаных грунтах и совсем «непригодны для атаки и обороны» (собственно, не для этого они и создавались). Пушечные бронеавтомобили «показали себя замечально», продемонстрировав хорошую проходимость и выносливость. Правда, на поле боя у них выявился совершенно идиотский конструктивный недостаток в виде 108-литрового топливного бака над головой командира и водителя. При попадании снаряда горящий бензин выливался им на головы, что «очень плохо отражалось на моральном состоянии экипажей». В тактическом плане подтвердились тривиальные вещи, как-то: танки могут успешно поражать огневые точки, но не способны обеспечить контроль над занятой территорией, а пехота без танков крайне неохотно идёт в атаку на хорошо подготовленную оборону. Причём чаще всего так и получалось – раздельно-гильзово: «Организация работ по тесной увязке действий танков, пехоты и артиллерии являлось слабым местом в организации боя. Стремление скорее и скорее атаковать и уничтожить противника без трезвого и реального расчёта возможности одновременной дружной атаки приводило к топтанию на месте и ряду неудачных атак с большими потерями… Времени на организацию взаимодействия и увязку действий было крайне мало, и танкисты уясняли свою задачу уже в ходе боя». Танковая атака начиналась сигналом командира роты или взвода «Делай как я!», и на этом всякое управление заканчивалось. Флажковая сигнализация и сигнальные ракеты себя не оправдали, экипажи в суматохе боя их не видели; радиостанции считались штукой ненадёжной, личный состав знал их плохо, поэтому и пользоваться радиосвязью было некогда: «Микрофон на груди мешает работать, путается, а заниматься настройкой и переключением некогда». Поручневые антенны часто повреждались осколками, и, кроме того, антенны демаскировали командирские машины. Общее руководство на уровне батальон – бригада осуществлялось офицерами связи. В конце концов, собравшись с силами, создав подавляющее превосходство в людях и технике, в том числе 498 танков и 385 бронемашин, в конце августа 1939 года врагу показали «япону мать». Основную роль в окружении группировки противника сыграли не танковые части – их распределили по стрелковым соединениям, а «бронированная кавалерия» – 9-я и 8-я мотоброневые бригады. Это была их лебединая песня, в 1941 году пушечные БА с противопульной бронёй исчезли со сцены совершенно незаметно. Всего в ходе конфликта советской стороной безвозвратно было потеряно 124 бронеавтомобиля (ещё 209 получили боевые повреждения и требовали ремонта «различной степени тяжести») и 253 танка (в том числе 186 единиц БТ-5 и БТ-7, 12 «химических машин» и 8 пушечных Т-26). Погибли и пропали без вести, по неполным данным, 695 танкистов, среди них – комбриг М. П. Яковлев, а 864 получили ранения. Большие пески и пески Дальние достались Монголии, уж не знаю, может, там сегодня яблони цветут. А всё равно бронетанковый маршал П. С. Рыбалко отчего-то считал, что на Халхин-Голе «мы опозорились на весь мир». А маршал М. В. Захаров написал: «События в районе реки Халхин-Гол вскрыли ряд недостатков в боевой подготовке войск. Эти недостатки явились отчасти следствием того, что уставы и ряд наставлений были изъяты под тем предлогом, что они в основном писались лицами, которые были посажены в тюрьмы или расстреляны. Новых же уставов и наставлений создать не успели». Высший класс! Если, к примеру, вредитель М. Н. Тухачевский требовал, чтобы современный боец обладал «способностью к целесообразному и продуктивному использованию передовой техники», значит, теперь надо делать всё наоборот, и вообще наше тактическое искусство развивается «на стержне высокого политико-морального уровня… Сила классового воспитания, проводимая нашей партией, является могучей силой, и притом силой только Красной Армии». И незачем «классовому бойцу» и «классовому командиру» морочить голову косинусами! Так, с 1938 года на танки Т-26 устанавливали стабилизированный в вертикальной плоскости прицел ТОС, но не прошло и года, как его начали снимать – «из-за трудности освоения личным составом». И Жукову в полной мере можно проявлять свой самобытный талант, не оглядываясь на уставы, которые «создать не успели». Не в них, объяснил Сталин, сила армии, не в профессиональной подготовке: «Главная сила армии заключается в том, правильна или неправильна политика правительства в стране… При правильной политике даже средние командиры могут сделать гораздо больше, чем самые способные командиры буржуазных государств». Недостатки в организации войск в августе 1939 года обсуждала специальная комиссия под председательством Г. И. Кулика. В неё вошли начальник Генерального штаба Б. М. Шапошников, патриархи «клана кавалеристов» – С. М. Будённый, Б. М. Щаденко, С. К. Тимошенко, М. П. Ковалёв, К. А. Мерецков и другие. Касаемо существующей организации танковых войск, начальник Автобронетанкового управления комкор Д. Г. Павлов поставил вопрос о необходимости таких структур, как танковые корпуса. Командарм 1 ранга Б. М. Шапошников предложил их ликвидировать, сказав, что «вряд ли сложатся такие условия прорыва, в которых будут использоваться целые мехкорпуса», а командарм 1 ранга Г. И. Кулик уверенно заявил, что с такой махиной штаб корпуса не справится: «С точки зрения управления командир мехкорпуса не сможет объединить в своих руках приданную ему пехоту и обеспечивающую артиллерию. Внезапное рейдирование целого мехкорпуса в тылу противника я исключаю. Противник, несомненно, вовремя обнаружит манёвр мехкорпуса и будет ему противодействовать. В связи с громадным ростом средств ПТО я также отрицаю при прорыве самостоятельные действия танков, они должны действовать в тесной связи с пехотой». Против скоропалительных решений выступил маршал С. М. Будённый, резонно заметивший, что разогнать управления танковых корпусов – дело нетрудное, а вот если вдруг надобность в рейдировании возникнет и понадобится бросить в прорыв ударную группу, то создавать и сколачивать её штаб придётся уже в ходе боевых действий, и саму группу придётся формировать из случайных частей. И вот тогда импровизированный штаб определённо с управлением не справится. Может, и недоставало Семёну Михайловичу образования, но здравого смысла и опыта глубоких рейдов было не занимать. В итоге комиссия рекомендовала танковые корпуса оставить, но исключить из них стрелково-пулемётные бригады, из состава танковых бригад – стрелково-пулемётные батальоны, то есть фактически исключить возможность самостоятельных действий. Танковые соединения должны были оказывать содействие пехоте и кавалерии, а не «увлекаться рейдированием». Танковый корпус иногда может действовать самостоятельно, когда противник расстроен и не способен обороняться, – чисто кавалерийская задача: преследование разбитого неприятеля. По сути дела, вместе с «вредителями» в безымянной могиле хоронили и теорию глубокой операции: «Глубокое изучение военно-научных проблем, разработка принципиальных вопросов вождения войск стали заменяться узкими, чисто прикладными их решениями – ползучим импиризмом. А стратегия как наука и учебная дисциплина в военных академиях вообще не стала изучаться. Всё это явилось результатом не только необоснованных репрессий, но и того тупика, в котором оказались общественные науки, в том числе и военные. Военная теория сводилась по существу к составлению мозаики из высказываний Сталина по военным вопросам. Теория глубокой операции стала подвергаться сомнению на том основании, что о ней нет высказываний Сталина, что её создатели – «враги народа». Такие её элементы, как, например, самостоятельные действия мотомеханизированных и кавалерийских соединений впереди фронта и в оперативной глубине противника, назывались даже вредительскими и по этой вздорной причине отвергались». Отправился по этапам и комдив Г. С. Иссерсон и отсидел 15 лет от звонка до звонка; его так и не пустили на «Праценские высоты». Для многих других теоретиков механизированной войны «коридоры закончились стенкой». Формирование первого крупного танкового соединения Вермахта, предназначенного для решения оперативных задач, – 1-й танковой дивизии – началось в 1935 году. Танковая бригада дивизии состояла из двух полков. Каждый полк, в свою очередь, – из двух танковых батальонов (четыре боевых и одна штабная рота в батальоне). Всего в танковой дивизии было 22 роты, которым полагалось иметь 324 танка. Основной боевой машиной являлся танк Pz. Kpfw. I. Главный вопрос, который решали на этом этапе немецкие генералы, – принципиальная возможность управления таким большим количеством техники. Первые учения дали обнадёживающие результаты. К 15 сентября того же года в сухопутных войсках числилось уже три танковые дивизии. В 1936 году, вопреки мнению Гудериана, протестовавшего против распыления танков, были созданы три лёгкие пехотные дивизии, имевшие в своём составе танковый батальон – 86 танков. Для совместных действий с танковыми соединениями сформировали четыре мотодивизии. Окончательное утверждение идеи оперативного использования танковых масс в наступлении и превращение её в один из важнейших элементов германской военной доктрины нашли своё выражение в директиве по руководству и боевому использованию танковой дивизии от 1 июня 1938 года. Если в первых полевых уставах, вышедших в 1933 – 1937 годах, использование танков не мыслилось без тактического взаимодействия с пехотой, то указанная директива исходила из необходимости широкого оперативного применения танковой дивизии в наступлении. Оборона рассматривалась как эпизодическое явление. Танковая дивизия «образца 1939 года» состояла из танковой и моторизованной бригад, артиллерийского полка, мотоциклетно-стрелкового, разведывательного и сапёрного батальонов, истребительно-противотанкового дивизиона, батальона связи и тыловых служб. В ней по штату было 11 792 человека, 324 танка, 10 бронеавтомобилей, 130 орудий и миномётов. Таким образом, организационно танки не распылялись по пехотным соединениям, большая часть их была сосредоточена в танковых дивизиях, для руководства которыми имелся особый штаб, подчинённый командующему бронетанковыми войсками. Моторизованная дивизия состояла из трёх моторизованных и одного артиллерийского полка, разведывательного и сапёрного батальонов, батальона связи и противотанкового дивизиона. В дивизии насчитывалось 16 400 человек, 282 орудия и миномёта, около 4000 автомашин, бронемашин и мотоциклов. В целях увеличения подвижности мотодивизии в 1940 году из её состава был исключён один моторизованный полк, что повлекло за собой уменьшение численности личного состава и техники. На время войны предусматривалось создание моторизованных корпусов (обычно две танковые и одна мотодивизия) для наступления на главных направлениях. Будучи основными тактическими соединениями Вермахта, танковые и моторизованные части пользовались приоритетом в вооружении и комплектовании. Личный состав этих войск подбирался из технически подготовленных и «идеологически выдержанных» призывников. Это были прежде всего квалифицированные механики, шофёры, слесари. Главным резервом пополнения кадров механизированных и танковых соединений служили моторизованные организации «Гитлерюгенда» и национал-социалистический автомобильный корпус. На практическую подготовку механика-водителя танка отводилось 50 часов. На манёврах особое внимание уделялось вопросам организации бесперебойного снабжения подвижных соединений, создания ремонтной базы, подготовки личного состава, взаимодействия с другими родами войск. 1 сентября 1939 года вопросы теории были переведены в практическую плоскость. Польская кампания показала, что перед лицом массированной атаки танковых и моторизованных сил линейная оборона устарела. Любая форма линейной обороны независимо от того, состояла ли она из долговременных сооружений или полевых укреплений, оказалась наихудшим видом обороны: когда немецкие танки прорывали оборонительную полосу, её защитники, растянутые по фронту, не могли сосредоточить свои силы для контратаки. «Тактика германских бронетанковых войск основывалась в большей степени на быстроте действий, чем на огневой мощи. Основная задача заключалась в том, чтобы внести смятение. Поэтому немцы обычно заботились главным образом о глубине прорыва. Узлы сопротивления, укреплённые районы, противотанковые препятствия обычно обходились; германские командиры старались найти линии наименьшего сопротивления, ведущие в тыл противника. После прорыва успех развивался также в глубину, вместо того чтобы следовать более осмотрительному методу, разработанному французами: расширять прорыв по фронту… бомбардировщики, эскадрильи штурмовиков и танковые роты прекрасно взаимодействовали друг с другом», – анализировал ход событий английский военный теоретик Дж. Фуллер. 9 сентября танки генерала Рейхенау вышли к Варшаве, 15-го Гудериан захватил Брест. 17 сентября двинулась в Освободительный поход Красная Армия. В составе двух советских фронтов было около 600 тысяч человек, более 2000 самолётов и около 4000 танков. В акции по «защите жизни и имущества братских белорусского и украинского народов» приняли участие два танковых корпуса и 18 танковых бригад. Через две недели польское государство перестало существовать. Выводы по итогам кампании «братья по оружию» сделали прямо противоположные. Генерал Гудериан пришёл к убеждению, что танковые дивизии, пройдя боевое крещение, «полностью себя оправдали», как и усилия, затраченные на их создание. Поэтому вскоре лёгкие пехотные дивизии преобразовали в танковые. Новая генерация сталинских выдвиженцев, наоборот, убедилась в том, что руководить действиями крупных танковых соединений, организовать их взаимодействие с пехотой и авиацией, наладить для них тыловое обеспечение не получается. Масса бронированных машин закупорила все дороги и прочно встала, предоставив пехоте честь самостоятельно освобождать украинцев и белорусов «от панского ига». Начальник автобронетанковых войск Киевского военного округа комбриг Федоренко сообщал: «Действия танкового корпуса показали трудность управления, громоздкость его; отдельные танковые бригады действовали лучше и мобильнее. Танковый корпус нужно расформировать и иметь отдельные танковые бригады». Был ещё один весомый аргумент, озвученный заместителем наркома обороны Г. И. Куликом: «Полную самостоятельность мехкорпусов проповедовали враги народа и этим самым пытались уничтожать танки. В нашем понятии танковые корпуса не нужны, а танковые бригады следует придавать стрелковым или кавалерийским корпусам». Политическим руководством поход на Запад был воспринят как убедительное подтверждение боевой мощи Красной Армии – управились не хуже немцев. После блистательной победы над практически не оказавшим сопротивления противником (спасибо маршалу Рыдз-Смиглому, отдавшему своим войскам приказ «с Советами не воевать» и уходить в Румынию), никому не хотелось поднимать «провокационные вопросы» о слабой подготовке личного состава, безобразном состоянии связи и матчасти. Ежевечерним «тактическим приёмом» во всех танковых бригадах было переливание остатков горючего в машины передового отряда, чтобы на следующий день достигнуть указанного командованием рубежа. Согласно оперативному донесению начальника штаба 32-й танковой бригады майора Болотова, бригада, совершив 350-километровый марш-парад на запад (большей частью по главному шоссе Белоруссии) в боевых столкновениях потеряла безвозвратно один танк Т-26, а 69 машин бросила по дороге «из-за технических дефектов». Всего бронетанковые войска двух фронтов разбросали по дорогам почти полтысячи неисправных танков. 21 ноября 1939 года Главный Военный совет признал необходимым расформировать танковые корпуса и иметь в мирное время 28 отдельных бригад со штатной численностью 258 танков БТ или Т-26 и 2562 человека, три тяжёлые бригады – 117 машин Т-28, 39 «бэтушек», 2500 человек, одну бригаду РГК – с танками Т-35, Т-28, БТ и 10 танковых полков, развёртываемых в военное время в танковые бригады. Также планировалось в течение года создать 15 моторизованных дивизий – по 257 танков и 73 бронемашины, – которые предполагалось использовать для развития успеха общевойсковых армий или в составе конно-механизированной группы. По утверждению М. Ф. Захарова: «Принятию этого решения во многом содействовал Д. Г. Павлов, который на опыте марша 15-го танкового корпуса в западные районы Белоруссии доказывал неуправляемость корпуса на марше и необходимость иметь в составе бронетанковых войск только отдельные танковые бригады». Всего в боевом составе танковых частей РККА в мирное время должно было быть 8200 линейных танков, из них 3295 типа БТ и 3808 типа Т-26. В военное время в танковых войсках предполагалось иметь 11 085 танков, а с боевыми машинами стрелковых и кавалерийских дивизий в армии должно было находиться 15 420 танков. И они там таки находились, даже без учёта танкеток и «плавунцов». Общая штатная численность автобронетанковых войск по мирному времени определялась в 105 тысяч человек. А может, оно так и надо? Ну, если не осталось никого в РККА, кто знал бы, для чего нужны эти самые танковые корпуса и как ими рулить. Через девять дней Советский Союз, «укрепляя свои северо-западные границы», напал на Финляндию, «в связи с активными военными приготовлениями» последней и «преднамеренным обострением её правящими кругами обстановки». Напал, так сказать, превентивно. Вторжение поддерживали 10-й танковый корпус, 20-я тяжёлая, 34, 35, 39 и 40-я легкотанковые бригады, 20 отдельных танковых батальонов стрелковых дивизий – 1860 танков и 300 бронеавтомобилей. Позднее на фронт прибыли 29-я легкотанковая бригада и значительное количество отдельных танковых полков и батальонов. На разгром «белофиннов» отводилось 5 боекомплектов, 3 заправки горючего и 10 – 15 дней при среднем темпе продвижения войск Ленинградского военного округа 10 – 12 км в сутки. На вооружении «армии-лилипута» состояло всего с полсотни танков, главным образом «Рено» FT-17, и 112 противотанковых орудий. Однако целый ряд «уважительных причин», придуманных советскими летописцами с целью объяснить разгром Красной Армии летом 1941 года, на финнов никакого воздействия не возымел. Хотя напали на них вероломно, без объявления войны, делая вид, что никакой войны вовсе нет, а имеет место борьба трудящихся Финляндии за своё освобождение от гнёта капитала. Напали многократно превосходящими силами, имевшими «боевой опыт» Освободительного похода. История отпустила финнам времени на два года меньше, чем нам, и «оттянуть» советскую агрессию не получилось. Ни танков в стране Суоми не было, ни приличной авиации. Из средств моторизации – только лыжи. Ан, обломилось кремлёвским мечтателям. Не прошлись парадом по мостовым города Хельсинки танки под красными флагами мимо трибуны с портретом товарища Сталина, как это было в Гродно, Львове, Белостоке, не появилась на карте СССР ещё одна республика. Едва советские войска вступили в серьёзное сражение с армией, которая не собиралась драпать куда-нибудь в Швецию, а оказала упорное и умелое сопротивление, как рухнула вся система управления и снабжения. Да и как их снабжать, если не знаешь, сколько в твоём распоряжении имеется войск, где они находятся и чем занимаются. Танки застыли без дела, не имея горючего. Радиостанции многие командиры просто оставили «дома», поскольку радиосвязь не изучали, пользоваться ею не умели, а потому «не любили». Телефонные провода куда-то завезли и долго не могли отыскать. Без связи только и оставалось – «знаком руки руководить операцией». Что говорить о взаимодействии, если даже штабы соседних армий не могли наладить общение. Быстро выяснилось, что «линия Маннергейма» – это не бутафория, и никто не знает, как её преодолевать, начертание её неизвестно. И даже так: «Наставление по прорыву укреплённых районов в штабе фронта не оказалось, так как в своё время оно было отнесено к вредительским документам и сожжено. Пришлось доставать его в Библиотеке имени В. И. Ленина». Вот так, сначала отправились на войну, потом – в библиотеку. По-другому никак не получалось. Про подготовку непрерывно прибывающего пополнения даже нельзя сказать, что она была плохая, до 30% красноармейцев «не умели обращаться с винтовкой». Рядовые бойцы не понимали целей затеянной Москвой войны, были склонны к панике и нередко бежали с поля боя, бросая оружие, росло число дезертиров и «самострелов». Для многих офицеров тайной за семью печатями оставалось мудрёное понятие «азимут». Бездарно работали штабы, которые терялись в боевой обстановке, не умели организовать разведку, не знали, как правильно использовать технику. Командиры стрелковых дивизий и полков, не понимая природы современного боя, гробили приданные им танковые батальоны, заставляя их самостоятельно прорывать глубоко эшелонированную оборону противника, поскольку пехота, полагаясь на мощь советской техники, за танками в атаку не шла (без танков – тем более). Танкисты сами вели разведку, под прикрытием своего огня проделывали проходы в надолбах и эскарпах, отыскивали и уничтожали цели, возвращались за пехотой, чтобы вести её вперёд, и гибли от 37-мм снарядов «Бофорсов», прошивавших броню насквозь, от бутылок с бензином, которыми в достатке запаслись финские парни, на минах, фугасах и в ямах-ловушках. Действовавшая севернее Ладожского озера, загнанная в леса и болота, 34-я легкотанковая бригада под Новый год попала в окружение и в дальнейших боях потеряла 128 танков и почти 50% личного состава. Комбриг С. Кондратьев, военком бригады полковой комиссар Гапанюк, начальник политотдела полковой комисcap Теплухин, начальник особого отдела Доронкин, имея небогатый выбор между пленом и трибуналом, застрелились. Из кольца сумел вырваться 171 человек. Слабым местом танковых войск оказался острый недостаток эвакуационных и ремонтных средств, запчастей, грузовых автомобилей и автоцистерн. Умывшись кровью, сообразили, что до тех пор, пока не будут подтянуты резервы, налажено снабжение, пока части не пополнятся и не научатся взаимодействию, успешный прорыв главной полосы обороны финнов вряд ли возможен. Опять же, нужно книжки почитать… Финнов задавили через три месяца – огромным количеством техники и живой силы. В ходе кампании Красная Армия потеряла убитыми и пропавшими без вести 1936 танкистов, почти столько же ранеными и обмороженными – 1994 человека. Из строя выбыло 3312 танков – 2034 единицы подбил и сжёг противник, остальные вышли из строя по техническим причинам. Армия Финляндии свой танковый парк удвоила за счёт взятых трофеев: в 1940 году на вооружение были приняты 84 танка и 22 бронеавтомобиля, «поставленные» из СССР. В общем, снова «опозорились на весь мир», окончательно убедив Гитлера в небоеспособности Красной Армии. К маю 1940 года реорганизация танковых войск была завершена: в составе Красной Армии имелись четыре моторизованные дивизии и 39 отдельных танковых бригад. Они представляли собой полностью сформированные соединения, обеспеченные материальной частью и подготовленными кадрами. Кроме того, в состав кавалерийских дивизий входили 20 танковых полков, а в состав стрелковых дивизий – 98 отдельных танковых батальонов. Однако в том же знаменательном месяце мае немецкие танковые клинья вспороли Францию и в конечном счёте своими действиями решили исход войны. Уже в июне наркомат обороны принял решение о восстановлении в Красной Армии мехкорпусов. На флоте в подобной ситуации говорят: «Дым – в трубу, дрова – в исходное». После сенсационных побед германских танковых групп в Советском Союзе решили исправить ошибку и приступили к созданию восьми механизированных монстров, предназначенных для «глубокого потрясения фронта противника». Каждый из них должен был состоять из двух танковых и одной механизированной дивизии, отдельного мотоциклетного полка, дорожного батальона и батальона связи. Полный штат мехкорпуса новой организации, утверждённый постановлением СНК СССР от 6 июля, насчитывал 36 080 человек, 1031 танк (в том числе 126 тяжёлых, 420 средних, 108 химических), 268 бронеавтомобилей, 100 полевых орудий и гаубиц, 36 противотанковых и 36 зенитных орудий, 186 миномётов, 4700 пулемётов, 5161 автомобиль, 1679 мотоциклов, 352 трактора и прочее, прочее, прочее. Огромное число бронетехники не сделало их более боеспособными, а, наоборот, ещё более затруднило снабжение и управление. Но если осенью 1939-го управлять корпусом в 560 танков наши командармы и комкоры не умели, то теперь мгновенно «научились». А куда денешься, если товарищ Сталин вызвал в Кремль начальника Генерального штаба вкупе с первым его заместителем И. В. Смородиновым и спросил: «Почему в нашей армии нет механизированных и танковых корпусов? Опыт войны немецко-фашистской армии в Польше и на Западе показывает их ценность в бою. Нам надо немедленно этот вопрос рассмотреть и сформировать несколько корпусов, в которых бы имелось 1000 – 1200 танков. Рассмотрите этот вопрос и дайте в ближайшее время предложение». Естественно, предложения соответствовали пожеланиям Вождя. «Такая постановка вопроса вызвала недоумение, – вспоминает маршал М. В. Захаров. – Видимо, целесообразно было доложить И. В. Сталину об имевшемся штатном построении механизированного корпуса и просить его разрешения, исходя из расчётов и плана поступления от промышленности танков, вновь сформировать механизированные корпуса применительно к ранее существовавшей штатно-организационной структуре, в которую, может быть, целесообразно внести лишь некоторые изменения. И. В. Смородинов сказал, что он не может обсуждать этот вопрос, так как было получено указание Сталина – механизированный корпус иметь в составе двух танковых и одной мотострелковой дивизий по подобию немецкого корпуса, а в танковых полках иметь не менее двухсот танков. Для разработки организационно-штатной структуры я предложил комкора Д. Г. Павлова. Пусть он теперь докажет, что командир танкового полка сумеет управлять частью, в составе которой будет двести танков». На формирование новых корпусов были обращены 19 танковых бригад, два танковых полка Т-26 и танковые батальоны стрелковых дивизий. В октябре на основе «Соображений об основах стратегического развёртывания Вооружённых сил Советского Союза» под руководством нового начальника Генерального штаба К. А. Мерецкова был разработан мобилизационный план 1941 года. Относительно бронетанковых войск в плане предусматривалось развёртывание на военное время 18 танковых и 8 механизированных дивизий. То есть предполагалось иметь 8 механизированных корпусов, плюс 6-я и 9-я отдельные танковые дивизии. Дополнительно планировалось в течение первых трёх месяцев войны сформировать 2 управления механизированных корпусов, 4 танковые и 2 механизированные дивизии. Кроме того, по мобилизации намечалось развернуть 5 отдельных танковых бригад БТ, 20 бригад Т-26 и 3 отдельные бронебригады. Шесть корпусов «мирного времени» должны были дислоцироваться в западных приграничных округах, один – на границе с Монголией и Маньчжурией, один – в Подмосковье; отдельные танковые дивизии – в Закавказье и Средней Азии. В ноябре «сверх плана» в Киевском Особом военном округе был сформирован 9-й механизированный корпус. И этот вариант полностью обеспечивался наличной матчастью, командным и рядовым составом. Однако нет предела совершенству. С 23 по 30 декабря 1940 года в Москве проходило совещание Главного Военного совета, которым руководил нарком обороны С. К. Тимошенко. На совещание были приглашены командующие, члены военных советов и начальники штабов военных округов, командующие армиями, начальники главных и центральных управлений и командиры некоторых корпусов и дивизий – всего более 270 военачальников самых высоких рангов. С целью обобщить опыт последних конфликтов и, как выразился маршал С. М. Будённый, «ликвидировать разнобой в оперативной мысли и выработать единую школу оперативного мышления», был зачитан и обсуждён ряд докладов. Ибо совсем запудрили мозги нашим военачальникам «проходимцы», ныне, слава Великому Сталину, обезвреженные, «которые со злым умыслом путали наши хорошие дела», и оттого «вопросы блуждали без управления, и каждый человек мог говорить по-своему». Одним из основных докладчиков был командующий войсками Киевского Особого военного округа генерал армии Г. К. Жуков. В своём выступлении он проанализировал характер «современной наступательной операции», привёл расчёт сил и сделал выводы: «Современная наступательная операция может рассчитывать на успех лишь в том случае, если удар будет нанесён в нескольких решающих направлениях, на всю глубину оперативного построения, с выброской крупных подвижных сил на фланг и тыл основной группировки противника. Одновременно с действиями на решающих направлениях наступательным и вспомогательными ударами противник должен быть деморализован на возможно широком фронте. Только такая наступательная операция может в относительно короткие сроки привести к окружению и разгрому основной массы сил противника на всём фронте предпринимаемого наступления… Мощность первого удара должна обеспечить разгром не менее одной трети – одной второй всех сил противника и вывести наши силы в такую оперативную глубину, откуда создавалась бы реальная угроза окружения остальных сил противника… Следует вполне законно ожидать, что первоначальные исходные операции, скорее всего, начнутся с фронтальных ударов. Проблема наступления будет состоять в том, чтобы сначала прорвать фронт противника, образовать фланги и затем уже во второй фазе перейти к широким манёвренным действиям. Условия для оперативного обхода, охвата и ударов по флангам будут создаваться в ходе самой наступательной операции». Для проведения крупной наступательной операции со стратегической целью на фронте 400 – 450 км потребуется 85 – 100 стрелковых дивизий, 4 – 5 механизированных, 2 – 3 кавалерийских корпуса и 30 – 35 авиационных дивизий. На решающем направлении должны действовать ударные армии в следующем составе: 4 – 5 стрелковых корпусов (12 – 15 дивизий), до 7 – 9 артполков РГК (750 орудий), 3 – 5 танковых бригад (700 – 1200 танков), 2 – 3 авиадивизии (600 – 700 самолётов), инженерные и химические части, механизированный либо кавалерийский корпус в качестве подвижной группы. В теории процесс прорыва вражеской обороны выглядел неотвратимым, как гибель всего мирового капитала: «После мощного огневого налёта артиллерии и удара ВВС на передний край обороны противника, имея впереди разведку, должен ворваться первый эшелон тяжёлых танков и, не останавливаясь на переднем крае, безостановочно бросаться на резервы, артиллерию противника и компункты, порывая на своём пути все линии связи и уничтожая ПТО. Движение этого эшелона поддерживается огневым валом и действиями авиации. Под прикрытием эшелона тяжёлых танков через передний край проходит эшелон лёгких танков с задачей уничтожать систему пулемётного огня за обратными скатами. За этим эшелоном на передний край врывается эшелон огнемётных танков и своими действиями помогает пехоте производить уничтожающие штыковые удары». Обязанность «больших начальников» состоит в том, чтобы всесторонне «подготовиться к сокрушительным, уничтожающим и организованным действиям нашей армии, несмотря на то, в какие условия (манёвренного, позиционного или иного характера) наша армия будет поставлена». Доклад в целом собрание одобрило. Правда, командир 1-го механизированного корпуса генерал-лейтенант П. Л. Романенко счёл предложенные Жуковым ударные армии недостаточно «ударными» и предложил в составе каждого фронта (округа) иметь по паре механизированно-авиационных монстров в составе 4 – 5 механизированных, 3 – 4 авиационных корпусов, 1 – 2 авиадесантных дивизий и 9 – 12 артиллерийских полков. Начальник штаба Прибалтийского военного округа генерал-лейтенант П. С. Клёнов указал на то, что теоретические изыскания Жукова (точнее, оперативного отдела штаба КОВО) никак не привязаны к противнику и конкретной обстановке и что вопрос о проведении наступательных операций в начальном периоде войны требует особого рассмотрения: «Я беру пример, когда эта наступательная операция начинается в начальный период войны, и невольно возникает вопрос о том, как противник будет воздействовать в этот период на мероприятия, связанные со стратегическим развёртыванием, т.е. на отмобилизование, подачу по железным дорогам мобресурсов, сосредоточение и развёртывание войск. Этот начальный период войны явится наиболее ответственным с точки зрения влияния противника на то, чтобы не дать возможность планомерно его провести… Каждое уважающее себя государство, конечно, постарается этот начальный период использовать в своих собственных интересах для того, чтобы разведать, что делает противник, как он группируется, каковы его намерения, и помешать ему в этом». Чтобы не дать противнику возможности помешать Красной Армии развернуться и выстроиться согласно задуманной диспозиции, необходимо «воздействовать» на противника первыми: «Это будут операции начального периода, когда армии противника не закончили ещё сосредоточение и не готовы для развёртывания. Это операции вторжения для решения целого ряда особых задач. Это воздействие крупными авиационными и, может быть, механизированными силами, пока противник не подготовился к решительным действиям, на его отмобилизование, сосредоточение и развёртывание для того, чтобы сорвать их, отнести сосредоточение в глубь территории, оттянуть время. Этот вид операций будет носить, конечно, особый характер… Вполне естественно, что нужно предупредить противника в готовности таких средств для выполнения операций, как авиация и мотомеханизированные части с точки зрения развёртывания их и количества. Организация и проведение таких операций позволит обеспечить господство в воздухе, не даст возможность противнику отмобилизоваться, затруднит его развёртывание». Суть дела состояла в том, что наши полководцы ещё толком не определились, как лучше и правильнее «нанести ответный удар агрессору»: отмобизоваться и перейти в решительное наступление или процесс мобилизации должен обеспечиваться наступательными операциями особых армий, само собой, по чужой территории. В конце концов решили, что собрать все силы незаметно для противника – дело нереальное, и остановились на втором варианте – Великий Освободительный поход в Европу начнётся атакой «армий прикрытия», усиленных механизированными корпусами. 28 декабря с докладом на тему «Использование механизированных соединений в современной наступательной операции» выступил главный танкист страны, командующий войсками Западного Особого округа генерал-полковник Д. Г. Павлов. Приводя в пример операции Первой мировой войны, он сообщил слушателям, что «танки не только усиливали пробивную способность, не только усиливали удар», но, кроме того, «резко сокращали работу артиллерии, резко сокращали расход снарядов». Успехи немцев на полях Польши и Франции генерал объяснял наличием моторизованных и танковых соединений, которые на 2 – 5 суток отрывались от пехоты и, не встречая особенно прочной обороны, прорывались в глубину, достигая оперативных целей. Следовательно, нам необходимо и дальше создавать у себя механизированные корпуса. Если три месяца назад Дмитрий Григорьевич считал 500-танковые корпуса неуправляемыми, ненужными и даже вредными, то ныне заражал всех энтузиазмом. В управлении действиями мехкорпуса в 1300 боевых машин ничего сложного нет, уверял Павлов: «На самом деле операция по вводу мехкорпуса в прорыв не является сложной, она лишь требует от командования отличного знания вопросов взаимодействия всех родов войск и умения практически осуществлять это взаимодействие». Вот именно! Знания и умения! Генерал Павлов, никогда на практике не осуществлявший это самое взаимодействие, незамысловато считал, что против такого лома «нет приёма», он уже готов «потрясать фронты»: сконцентрировать десять тысяч танков в «таранную массу» (в голове бронированной колонны желательно поставить что-нибудь абсолютно непробиваемое) и указать ей общее направление движения: «На Берлин!» Он уже прикинул, что даже один механизированный корпус, «разрушая всё на своём пути», сумеет самостоятельно взломать вражескую оборону на фронте 12 км и, нанося ряд ударов, последовательно разгромить 1 – 2 танковые или 4 – 5 пехотных дивизий противника. Ввод в прорыв конно-механизированной группы или танковой армии тоже дело нехитрое и мало чем отличается от ввода в прорыв одного танкового корпуса: «Разница будет в масштабах, ширине фронта прорыва, в глубине построения боевых порядков и в более крупных оперативных задачах». Главное, вводить надо с утра пораньше и в быстром темпе, чтобы успеть к вечеру выйти на оперативный простор, иначе неприятель может за ночь подтянуть резервы и «создать сильные минные поля». Особое внимание Павлов уделил подготовительному этапу операции, на который отводилось 2 – 3 дня. Много правильных слов было им сказано о необходимости чёткой постановки задач, тщательной разведки с привлечением авиации и всех технических средств, изучения местности, организации взаимодействия и непрерывной связи, скрытности и маскировке: «Первый этап охватывает настолько большую сумму вопросов, требует настолько практического разрешения этих вопросов и настолько важен, что без него совершенно немыслимо проведение ответственного второго этапа, т.е. собственно ввода корпуса в прорыв». Жаль, что, когда дошло до настоящего дела, ничего у Дмитрия Григорьевича не получилось. Во-первых, мешал неприятель, во-вторых, доклад выветрился из памяти. В прениях большинство ораторов на разные лады развивали мысль о том, что таких мощных корпусов надо иметь как можно больше. Таким образом, по взглядам советского военного руководства, мехкорпуса представляли собой основное ударное средство сухопутных войск. Корпуса предусматривалось использовать в наступлении в качестве подвижных групп для развития наступления на большую глубину. Они должны были вводиться в прорыв, совершённый стрелковыми войсками, либо самостоятельно прорывать слабую оборону противника, а затем совместно с воздушно-десантными войсками при поддержке авиации развивать тактический прорыв в стратегический. Главными задачами мехкорпуса при действиях в оперативной глубине являлись разгром резервов противника, и в первую очередь его подвижных соединений, нарушение управления и деморализация всего тыла вражеских войск на данном направлении, захват важных рубежей и объектов, овладение которыми обеспечивает наиболее быстрое достижение цели операции. При этом советские стратеги делали вид, что немцы ничем особенным их не удивили, а тактику применения мехсоединений у нас же и переняли: «Немцы ничего нового не придумали. Они взяли то, что у нас было, немножко улучшили и применили». Генерал Г. К. Жуков, после Халхин-Гола вышедший в большие военачальники, на донесении, обобщавшем опыт Французской кампании, недрогнувшей рукой начертал: «Мне это не нужно». Доклад командующего войсками Московского военного округа генерала армии И. В. Тюленева был посвящён нюансам организации армейской оборонительной операции, возможность которой на отдельных второстепенных направлениях всё-таки допускалась, но даже в этом случае «характер действий сил обороны должен быть пропитан идеей наступления». В качестве самого яркого примера активной оборонительной операции генерал привёл оборону Царицына, «которой руководил великий Сталин». Впрочем, самое главное Тюленев сказал вначале: «…мы не имеем современной обоснованной теории обороны, которую могли бы противопоставить современной теории и практике глубокой армейской наступательной операции». Разве что поставить в оперативной глубине «свободный механизированный корпус», используя его для нанесения контрударов по прорвавшимся группировкам противника. Вопрос о стратегической обороне или оборонительных действиях в масштабах фронта даже не ставился. Ведь товарищ Сталин сам планировал историю, и нападение Германии (других вероятных противников в Европе к этому времени не осталось) на СССР в этих планах не предусматривалось. В последовавших после совещания оперативных играх на картах отрабатывались прорывы и охваты на землях Южной Польши и Восточной Пруссии. Сталин, внимательно следивший за ходом «научных изысканий», подбирая себе «гинденбургов», чётко обозначил свои предпочтения: Павлов получил звание генерала армии, Жуков – крепкий командир дивизии с тремя классами церковно-приходской школы, органически ненавидевший штабную работу, топографическую карту считавший плоскостью, на которой удобно рисовать планы сокрушительных ударов, был назначен начальником Генерального штаба. В первой половине февраля Георгий Константинович представил правительству новую схему мобилизационного развёртывания, получившую наименование «Мобплан № 23». Разработка его была связана с тем, что по существовавшему мобилизационному плану уже были развёрнуты войска как во время частичной мобилизации в семи военных округах в сентябре 1939 года, так и во время необъявленной войны с Финляндией. Значительное количество войск переместилось в Прибалтику, в западные районы Украины, Белоруссии и Молдавию, а это – новые границы, территории, ресурсы, призывные контингента. Среди всего прочего, «учитывая количество танков в германской армии»(?), план предусматривал развёртывание ещё 21 механизированного корпуса. Кроме того, кавалерийским дивизиям полагались танковые полки, а воздушно-десантным корпусам – отдельные танковые батальоны. Для обеспечения всех этих формирований Тимошенко и Жуков затребовали 36 879 танков, 10 679 бронеавтомобилей и миллион танкистов! Так и появились на свет 16,6 тысячи танков «только новых типов», которых не хватило, чтобы разбить немца прямо на границе. После войны, чтобы ещё больше заморочить обывателя, историки взялись показывать чудовищное, несравнимое ни с одной армией мира, количество советского вооружения в процентах от несбывшейся мечты: «Большинство мехкорпусов не имело необходимого количества вооружения и боевой техники. Укомплектованность корпусов приграничных военных округов к середине июня всеми типами боевых машин к началу войны составляла в среднем 153%, автомобилями – 39%, тракторами – 44%, ремонтными средствами – 29%, мотоциклами – 17%. Значительная часть техники нуждалась в среднем и капитальном ремонте». К примеру, если в одной немецкой дивизии имелось 150 танков, а в другой 200, то обе они – полностью укомплектованы, всё у «фрицев» исправно, самый распоследний Ганс пришил к мундиру последнюю пуговицу. В моторизованной дивизии – тем более, так как ей по штату ни танков, ни тягачей вообще не полагалось, что и давало ей 100-процентную укомплектованность. Про советскую танковую (и механизированную) дивизию, в которой, согласно вышеприведённой «средней температуре по больнице», на 22 июня 1941 года тоже было 200 «коробочек», можно сказать, что укомплектована она лишь наполовину, а вторая половина устарела и поломалась. Сочинили бы два Константиновича заявку на 100 тысяч танков, некомплект был бы ещё значительнее. Маршал Захаров в мемуарах пеняет, мол, не надо было так много и сразу: «Было бы целесообразнее исходя из имеющихся танков и производственных возможностей промышленности не ставить задачу формирования 29 мехкорпусов (от одного решили отказаться. – Авт.) к 1 июня 1941 года, а составить реальный план последовательного формирования мехкорпусов на каждый год в зависимости от получения танков от промышленности. Это был крупный просчёт Генштаба в планировании формирования мехкорпусов». Да и сам Жуков признаёт личную неспособность увязать мобилизационные амбиции с экономическими возможностями страны, ну, докладывал что-то в Кремль от фонаря. Правда, о себе Георгий Константинович пишет шифруясь и в третьем лице: «Генштаб разработал… военные требовали и не учитывали… мы не рассчитали…» Товарищ Сталин, знавший каждое предприятие и каждого директора, лично доводивший им плановые и сверхплановые здания, в возможности советской промышленности верил безоговорочно и «Мобплан № 23» утвердил. В 1941 году предусматривался выпуск 5,5 тысячи танков в дополнение к 22 тысячам уже имевшихся. И это «в условиях мирного времени, в рамках миролюбивого, а не военизированного государства». А уж «если враг навяжет нам войну, если тёмная сила нагрянет», созданная промышленная база позволяла полностью довооружить 29 механизированных корпусов в течение одного года. Впрочем, никто и не думал укомплектовывать их одновременно. Сначала были созданы организационные структуры, назначены командиры, затем происходило последовательное плановое наполнение людьми и техникой. В первую очередь – соединений «первой девятки» и возникшего после «народно-демократических революций» Прибалтийского военного округа (в них успели собрать 8322 танка), затем – корпуса второго эшелона и корпуса сокращённого состава. Последние вместо танков временно получали дополнительно до 200 орудий ПТО и могли использоваться «для обороны в качестве противотанковых частей». Такими «противотанковыми корпусами» были, к примеру, 17-й и 20-й Западного ОВО. Гитлеру, запускавшему проект «Барбаросса», для пущей уверенности тоже хотелось иметь больше подвижных соединений, но техники не хватало даже с учётом трофейной материальной части. Затребованное фюрером удвоение числа танковых дивизий с 10 до 20 было достигнуто путём «деления» – изъятия одного танкового полка и передачи его во вновь формируемые дивизии; взамен давался второй моторизованный полк. Штатная численность танков в дивизиях снизилась до 147 – 209 единиц. Кроме того, в ней насчитывалось 24 лёгких гаубицы калибра 105 мм, 16 артсистем калибра 150 мм, 20 75-мм орудий, 30 81-мм миномётов, 200 тягачей, 1275 автомобилей, 13 700 человек. В «вероломном нападении» приняли участие 17 таких дивизий. К началу войны ни один из советских механизированных корпусов не вырос до полного штата, не был полностью обеспечен боевыми машинами, особенно новых типов, а часть тракторов и автомобилей должна была поступить из народного хозяйства с началом мобилизации. Но всё-таки в 1-м мехкорпусе состояло на вооружении 1039 танков, в 3-м – 672, в 4-м – 979, в 5-м – 1070, в 6-м – 1131, в 7-м – 959, в 8-м – 899… Среднестатистический из 20 «неукомплектованных корпусов», принявших участие в боевых действиях первых недель войны, имел около 600 танков, 142 бронеавтомобиля, 20 гаубиц калибра 122 мм, 18 гаубиц калибра 152 мм, 12 «трёхдюймовок», 24 миномёта калибра 82 мм и 22 500 человек личного состава. Аналогичной была ситуация и с автомобильным транспортом: хотелось бы иметь к дню «М» 595 тысяч автомобилей, а получили всего 507 тысяч – 1673 машины на каждую дивизию при штате 1360 в танковой и 1587 в механизированной (кстати, когда сам Тимошенко принимал дела у Ворошилова, то в качестве причины некомплекта автотранспорта он назвал «завышенные нормы обеспечения войск»). Конечно, запас карман не тянет. Но у немцев дела с этой техникой обстояли немногим лучше, там тоже основную массу автотранспорта составляли машины, изъятые из национал-социалистического хозяйства, и собранные по Европе разномастные трофеи: «Вызывало тревогу положение с оснащением войск автотранспортом. Сколько-нибудь удовлетворительное решение этого вопроса оказалось невозможным. Трудности предопределялись не только количественной нехваткой автомашин, но также малой степенью пригодности их к использованию в войсках и значительной разнотипностью, чрезвычайно затруднявшей производство запасных частей и снабжение ими войск. В силу этого всё ещё очень часто приходилось прибегать к конной тяге. В качестве временного выхода из положения стали в большом количестве использоваться трофейные автомашины, что, однако, ещё больше затрудняло ремонт автотранспорта. Кроме того, в значительных количествах использовались автомашины, поступавшие с французских автомобильных заводов. Но это также не могло решить проблемы, поскольку французские автомашины, как правило, не отвечали требованиям, которые предъявлялись к автотранспорту дорогами на Востоке». Трофейными и французскими автомобилями были оснащены 20-я танковая, 3, 14, 18-я моторизованные дивизии. Притом Мюллер-Гиллебранд описывает ситуацию до того момента, когда Вермахт пересёк советскую границу и на практике выяснил, чем отличаются «дороги на Востоке» от дорог в Бельгии. (Впрочем, немецкие солдаты не унывали, а на полный максимум использовали то, что им дали фюрер и германский народ: «Характерной особенностью действия немецких танков является перевозка на прицепе у многих машин противотанковых орудий. На удобном рубеже эти пушки отцепляются, занимают огневые позиции и поддерживают атаку танков, играя роль орудий танковой поддержки».) Мотоциклов действительно не было, мотоциклетный полк вбили в советский штат, чтобы было не хуже, чем у немцев, не понимая даже, на что его можно употребить. Так, генерал-майор В. М. Потапов, командовавший 4-м мехкорпусом, высказался примерно в таком ключе: «Я долго думал над этим вопросом, не знаю… мне кажется, что вообще найти правильное применение мотоциклетному полку нигде невозможно». Ведению разведки наши генералы совершенно не придавали значения, поэтому требовали, чтобы любая техника несла на себе что-нибудь бронированное и крупнокалиберно стреляющее, поэтому Потапов и недоумевал, зачем ему нужен мотоциклетный полк, который не имеет артиллерии, «имеет только мотоциклы с пулемётом». Даже в «нештатном состоянии» советские автобронетанковые войска превосходили Панцерваффе оптом и в розницу. Самые мощные механизированные корпуса, входившие в состав армий прикрытия, сгрудились в львовском и белостокском «балконах» – удобных плацдармах для броска на Краков, Варшаву, Алленштейн. Особенно разительный контраст сложился на Украине, где пяти немецким танковым дивизиям (728 танков) предстояло столкнуться с десятью механизированными корпусами (5826 танков). В первой половине мая 1941 года, когда в глубочайшей тайне началась крупномасштабная переброска советских войск из внутренних районов страны на Запад, маршал С. К. Тимошенко приказал командующим приграничных округов разработать «детальный план обороны государственной границы» на случай, если противник попытается помешать отмобилизованию, сосредоточению и развёртыванию Красной Армии. Мехкорпуса, согласно руководящим указаниям, надлежало использовать для ликвидации прорывов крупных мотомехчастей противника: «Задача мехкорпусов – развёртываясь под прикрытием противотанковых бригад, мощными фланговыми и концентрическими ударами совместно с авиацией нанести окончательное поражение мехчастям противника и ликвидировать прорыв». Ну а при благоприятных условиях «быть готовыми по указанию Главного Командования к нанесению стремительных ударов». В течение месяца работа была выполнена: разработаны планы, выполнены расчёты, проведены рекогносцировки, определены наиболее танкоопасные направления, выбраны отсечные и тыловые позиции, оговорена система оповещения, в сейфы заложены «красные пакеты», которые разрешалось открыть только по команде из Москвы. Учитывая тот факт, что Абвер ничего не слышал о советских мехкорпусах (или слышал, но не докладывал, или докладывал, а его не слушали), не заметил KB и Т-34, дефилировавших по Красной площади на первомайском параде, и вообще полагал, что на вооружении Красной Армии имеется всего 6000 танков, распределённых поротно по стрелковым дивизиям, супостата ожидал большой сюрприз. Однако штабы фронтов так и не получили телеграммы: «Приступить к выполнению плана прикрытия 1941 года». Вместо неё последовала невразумительная Директива № 1, а затем начались сюрпризы… Как там было в докладе Г. К. Жукова? «Польша не была готова к войне не только с точки зрения прикрытия своих государственных границ, опоясывания их соответствующими укреплениями, но она не была готова даже к управлению, организации и проведению современной операции. В первый же удар главное командование, командование всех высших звеньев растерялось и в итоге получился конфуз». Очень точное определение! На Украине всего за 15 дней пять танковых дивизий, «нанося ряд ударов» – прямо по Павлову, – последовательно разгромили десять механизированных корпусов. При этом советские потери составили 4381 танк – по 292 машины ежедневно! В Белоруссии за 18 суток превратились в металлолом 4799 танков, в Прибалтике – 2523. До конца 1941 года Красная Армия потеряла 20 500 танков. У немцев за этот же период безвозвратно выбыли из строя 2785 танков и 144 штурмовых орудия. Граждане! Да как же такое возможно? Невольно хочется повторить вслед за Ю. П. Костенко: «Как же бездарно надо было применять это грозное оружие, чтобы терять его в таких количествах?» ГЛАВА 4 Здесь самое время вспомнить В. К. Триандафиллова, ещё в 1929 году написавшего: «Наше исследование… со всей категоричностью выдвигает вопрос о средствах подавления, о средствах сопровождения пехоты в бою, в частности о танках. Оно во весь рост ставит вопросы значения транспортных средств для современных вооружённых сил, вопросы ж.-д. техники, автомобилизации армии. И при всём том на важнейшем месте ставит вопросы качества войск. Вся эта техника, которая имеется или будет иметься на вооружении, может попасть в руки противника, если не будет обеспечена надлежащая выучка и боевая подготовка, надлежащее командование и управление, надлежащее политико-моральное состояние армии, надлежащее качество войск». В 1930-е годы Красная Армия в основной массе была малограмотной, плохо обученной, ненавидящей Советскую власть и занималась чем угодно, кроме военного дела. Изменилось ли хоть что-нибудь в армии за прошедшее десятилетие социалистического строительства, «великих побед», рекордов и кровавых чисток? В принципе – ничего. Выросли образовательный уровень командиров среднего звена (незначительно) и насыщенность войск техникой (многократно). С другой стороны, увеличился масштаб бардака и самодовольного невежества обновлённого руководства, были убиты инициатива и желание самостоятельно мыслить. Пить, однозначно, стали больше. Список врагов Советской власти пополнили «счастливые» литовцы, украинцы, молдаване, поляки… Их перевоспитывали ударными темпами, не жалея патронов, колючей проволоки, столыпинских вагонов и горячего комиссарского слова. Но история, как всем известно, отвела партии большевиков и её ударному отряду – НКВД – «слишком мало времени», и в начальном периоде «Священной войны» советским войскам пришлось действовать на враждебной территории, имея в своих рядах призывников, без колебаний стрелявших в спину своим командирам и массово переходивших на сторону противника. В состоянии боевой подготовки особых сдвигов тоже не произошло. По итогам приёма дел у снятого с поста К. Е. Ворошилова новый нарком обороны составил разгромный «Акт о приёме Наркомата Обороны Союза ССР», в котором, в частности, указывалось: «Качество подготовки командного состава низкое, особенно в звене взвод – рота, в котором до 68 проц. имеют лишь краткосрочную 6-месячную подготовку курса младшего лейтенанта. Подготовка комсостава в военных училищах поставлена неудовлетворительно, вследствие недоброкачественности программ, неорганизованности занятий, недостаточной загрузки учебного времени и особенно слабой полевой практической выучки. Усовершенствование командного состава кадра должным образом не организовано… Боевая подготовка войск имеет крупнейшие недочёты. Ежегодно издаваемые народным комиссаром приказы о задачах боевой подготовки в течение ряда лет повторяли одни и те же задачи, которые никогда полностью не выполнялись, причём не выполнявшие приказ оставались безнаказанными. Воинская дисциплина не на должной высоте и не обеспечивает точного выполнения войсками поставленных им боевых задач». Даже фактическую численность вооружённых сил установить не удалось, ввиду «исключительно запущенного учёта». Засучив рукава, нарком рьяно взялся за подъём боеспособности своих подчинённых. Приказ Тимошенко № 120 от 16 мая 1940 года о боевой подготовке войск на летний период требовал коренной её перестройки: «Учить войска только тому, что нужно на войне, и только так, как делается на войне». Но хотя 15 июля в Красной Армии были восстановлены дисциплинарные батальоны (решение всех проблем в Советской стране начиналось с укрепления дисциплины, тем обычно и заканчивалось), дело от этого не поправилось. На достославном декабрьском совещании командного состава Семён Константинович, подводя итоги учебного года, заявил: «В целом огневая подготовка должного роста не дала и оценивается плохо». Начальник Управления боевой подготовки генерал-лейтенант В. Н. Курдюмов основными причинами такого положения назвал: отсутствие руководства и контроля со стороны старших командиров и их штабов; значительный отрыв личного состава на хозяйственные работы, оборонительное строительство и караульную службу, сопровождение и охрану грузов; систематическое невыполнение учебных планов «во всех проверенных военных округах»; постоянные срывы и переносы занятий в большинстве соединений и частей. Никто из командиров за эти упущения не наказывался, бездельников и неучей, по заведённой советской традиции, отправляли на повышение. Имелись как достижения: «В организации взаимодействия родов войск на местности достигнуты первоначальные успехи. Артиллерия, танковые части, авиация, инженерные и химические части во всех военных округах получили большой опыт в совместных действиях с пехотой в наступательном и оборонительном бою». Так и отдельные недостатки: «Преодоление крупных водных преград (усиленными стрелковыми и кавалерийскими полками и дивизиями) проводилось в военных округах только в некоторых дивизиях. Войска не умеют организовать и вести разведку, обеспечивать фланги и стыки, оборонять и атаковать УР, оборонять и преодолевать крупные водные преграды». «Больший опыт совместных действий» тоже не стоит преувеличивать, так как, по мнению генерала армии К. А. Мерецкова, опыт этот лишь подтвердил неумение организовать взаимодействие пехоты и танков, «часть танков отстаёт во время атаки, а другие далеко отрываются вперёд, вследствие чего взаимодействия танков с пехотой на поле боя не получается». В ходе осенней инспекторской проверки лишь отдельные подразделения смогли получить положительную оценку. Например, в Западном Особом округе из 54 частей, проверенных по огневой подготовке, положительную оценку получили только три, в Ленинградском округе – лишь пять из 30. Такая же картина наблюдалась и в других военных округах. Главную причину всех недостатков командующие видели в низкой квалификации подавляющего большинства командного состава Красной Армии, исключая, разумеется, себя. Начальник Главного автобронетанкового управления генерал-лейтенант Я. Н. Федоренко поведал о том, каков порядок в танковых войсках. Он отметил, что механизированные и танковые соединения, затратив много времени и моторесурсов, научились хорошо делать марши, но не успели отработать целый ряд вопросов вроде умения стрелять, знания материальной части, умения наладить связь и вести разведку: «Механизированные соединения ещё не отработали взаимодействия внутри себя, не отработали взаимодействия даже с мотопехотой и артиллерией, которые входят в состав механизированных корпусов и дивизий. В этом отношении только есть попытки. В этом году корпуса и дивизии отрабатывали вопросы вхождения в прорыв и наступление, но это только ознакомление, никакого боевого взаимодействия и сплочённости в этих вопросах ещё нет. И этот вопрос остался в этом году недоработанным. Один из видов боевой подготовки – поднятие и выход по тревоге – также остался недоработанным. Поднятие по тревоге соединения показало, когда отъедешь на 30 – 40 км от расположения части, то нужно пять дней ездить обратно и забирать нужное, но невзятое, и отвозить взятое, но ненужное. Нужно заранее рассчитывать, что машина должна везти. При проверке вышедших машин оказывалось, что все машины, как правило, недогружены на 300 – 500 кг, а есть такие машины, которые вмещают в себя 3 тонны, а на них грузится одна тонна. В результате командиры заявляют, что машин не хватает. Нужно заранее, ещё в мирное время, рассчитать, что на каждую машину грузить, сколько грузить, и тогда у нас тыл окажется намного меньшим и машин вместо недостачи будет много излишних. (То есть заранее расписать, чего и сколько надо взять в грузовик, отличить и отделить необходимое для боя от ненужного барахла – непосильная задача для красных командиров! Как для Жукова соотнести мобилизационные запросы с возможностями промышленности. Генерал Павлов отметил ещё один, как он выразился, «великий грех» начсостава: плохо читают карту и частенько «перепутывают маршруты». – Авт.) Надо сказать, что подготовка тыла у нас плохая, этот вопрос остаётся недоработанным. В тылу остаётся людей столько, сколько идёт в бой, а иногда и больше. На деле получается, что эти люди для обороны тыла не организованы ни в роты, ни во взводы, остаётся куча-масса людей… Вождение в колоннах транспортных машин, связь, разведка остаются недоработанными и в особенности с разведкой и ориентировкой. Пустишь танк в разведку, он пройдёт вокруг леса, болота, экипаж выйдет и не знает, где юг, где север (!). Нужно научить экипаж разбираться по карте». Командир 132-й стрелковой дивизии генерал-майор С. С. Бирюзов поделился своими впечатлениями от полевой поездки в Киевский округ, обратив особое внимание, что если в период подготовки операции управление войсками «ещё можно назвать удовлетворительным», то в динамике «получается совершенно иная картина». Командные кадры для бронетанковых войск готовила Военная академия механизации и моторизации (ВАММ) в Москве и годичные курсы при ней, а средний и технический комсостав – сеть двухгодичных учебных заведений. К 1941 году в неё входили Орловское имени Фрунзе, 1-е Харьковское, 1-е и 2-е Саратовское, 1-е Ульяновское танковые, Киевское танкотехническое, Пушкинское автотехническое, Горьковское автомотоциклетное, Полтавское тракторное училища. Уровень подготовки выпускаемых ими специалистов определялся «заказчиком» как неудовлетворительный, «вследствие недоброкачественности программ, неорганизованности занятий, недостаточной загрузки рабочего времени и особенно слабой полевой выучки». Специальные дисциплины преподавались в учебных классах без практических занятий, на свежем воздухе курсанты-танкисты осваивали строевой шаг, переползание, штыковой и рукопашный бой, тактику стрелкового взвода. Организацию родов войск, по соображениям секретности, изучали по абстрактным «учебным штатам». Технику противника, её характеристики, слабые и сильные стороны не изучали вообще, хотя, казалось бы, чего уж проще, вся она была скуплена и разобрана до винтика. Опыт иностранных армий рекомендовалось изучать с сугубой осторожностью, чтобы избежать «преувеличения и преклонения перед успехами этих армий», то есть безопасней для здоровья было вообще не интересоваться такими вопросами. Половина личного состава танковых и механизированных соединений несла караульную службу, вторая половина что-то строила и ремонтировала. Да мало ли занятий у военного человека: политические мероприятия, патрульная служба и наряды по камбузу, уборка мусора и побелка бордюров, покраска травы и уничтожение одуванчиков, постройка дач и уход за генеральскими лебедями, освоение целины и строительство городков. А сколько было потрачено усилий на оформление ленинских комнат и изготовление бесчисленно-однообразных плакатов «Учиться военному делу настоящим образом» и «Помни войну». Зато для отработки восьми огневых задач на танк выделялось 6 снарядов в год, хотя, по мнению специалистов, «чтобы подготовить экипаж, необходимо отстрелять как минимум для командира танка следующие задачи: стрельба с места (одна задача требует 3 снаряда); стрельба с коротких остановок (одна задача требует 3 снаряда); стрельба с хода (одна задача требует 4 снаряда); стрельба в составе взвода (одна задача требует 3 снаряда); стрельба в составе роты (одна задача требует 3 снаряда). Это – без всяких инспекторских проверок. Таким образом, для подготовки только командира танка требуется 16 снарядов. Башенных стрелков в основном надо учить стрелять пулей по пушечной шкале, но неплохо бы было дать и башенному стрелку одну стрельбу с места – 3 снаряда». На практическую подготовку механика-водителя отводилось 1,5 – 2 часа – берегли горючее. Словом, если бы вдруг решили заменить маршала Тимошенко обратно на маршала Ворошилова, новый «Акт о приёме» не надо сочинять, можно процитировать предыдущий слово в слово: «Ежегодно издаваемые народным комиссаром приказы о задачах боевой подготовки в течение ряда лет повторяли одни и те же задачи, которые никогда полностью не выполнялись» . Как ни бились над этой проблемой до войны и после, решить её так и не смогли. Такой уж «миролюбивой нацией» был советский народ. Поэтому так удивляет решение советского руководства о формировании гигантских механизированных корпусов, да ещё в таком количестве. Новая генерация сталинских выдвиженцев особыми знаниями не блистала, общее образование, как правило, ограничивалось начальной школой, абстрактное мышление отсутствовало напрочь, опыт управления войсковыми объединениями у большинства «больших начальников» был минимален. Полковник И. Х. Баграмян неспроста вписал в Жуковский доклад: «Для того чтобы успешно вести современные наступательные операции, необходимо иметь отлично подготовленные войска, командиров и штабы. Современные операции, развивающиеся быстрыми темпами, требуют исключительной слаженности, манёвренности и гибкости. Войска, не обладающие этими способностями, не могут рассчитывать на успех. Особенно высокие требования должны быть предъявлены командирам и штабам высших соединений». Так это же всё про нас! Затея с массовым развёртыванием мехкорпусов лишь усугубила хаос. Ротация людей и техники вела к снижению боеготовности уже сложившихся и сколоченных частей и соединений. Неразбериху порождал постоянно менявшийся порядок подчинённости танковых частей. Из-за нехватки боевых машин их пришлось забирать из танковых батальонов стрелковых дивизий и танковых полков кавалерийских дивизий. Взрывной рост бронетанковых сил вызвал дефицит командных кадров и обученных танкистов. Кадры спешно переучивали из других родов войск, что не лучшим образом сказывалось на уровне новоиспечённых экипажей, получивших мизерную практику эксплуатации танков. В феврале – марте 1941 года были дополнительно развёрнуты: Казанское, Сызранское, Чкаловское, 2-е Ульяновское, 3-е Саратовское танковые, Орджоникидзеградское автомотоциклетное, Камышинское тракторное училища. Для усовершенствования командных кадров действовали Ленинградские Краснознамённые бронетанковые курсы усовершенствования командного состава (ЛК БТКУКС), Казанские курсы усовершенствования военно-технического состава РККА, Харьковские КУКС запаса танковых войск. Но, несмотря на все усилия, проблема командных и технических кадров была очень острой. Во многих штабах остались неукомплектованными даже ведущие отделы, включая оперативные и разведывательные. Не удавалось организовать боевое слаживание частей и подразделений. Много хлопот доставляла пестрота танкового парка. Часть машин была снята с производства, к ним прекратили выпускать запасные части. Новые танки, поступавшие в войска, были слабо освоены личным составом. Изучать их, тем более эксплуатировать, разрешалось лишь в специальных учебных подразделениях, в весьма ограниченном объёме, поскольку машины были не только новые, но и секретные. Положение усугублялось тем, что для использования KB и Т-34 необходимо было наладить заново всю систему снабжения, обеспечить дизельным топливом и трёхдюймовыми снарядами. К примеру, накопить запас бронебойных 76-мм выстрелов к танковым орудиям не удалось. Время шло, количество произведённой и принятой на вооружение бронетехники так и не перешло в качество. Потом началась война. Началась совсем не так, как планировали, и не такая, о которой мечтали. Изящно выразился маршал A. M. Василевский: Красная Армия была «ещё не совсем готовой к войне». «То, что произошло 22 июня, не предусматривалось никакими планами, – вспоминает маршал К. К. Рокоссовский, командовавший 9-м мехкорпусом, – поэтому войска были захвачены врасплох в полном смысле этого слова. Потеря связи штаба округа с войсками усугубила тяжёлое положение. Погибали в неравном бою хорошие танкистские кадры, самоотверженно исполняя в боях роль пехоты. Даже тогда, когда совершенно ясно были установлены направления главных ударов, наносимых германскими войсками, а также их группировка и силы, командование округа оказалось неспособным взять на себя ответственность и принять кардинальное решение для спасения положения, сохранить от полного разгрома большую часть войск…» Свой с Тимошенко «конфуз» Жуков объясняет просто – не подумали: «Внезапный переход в наступление всеми имеющимися силами, притом заранее развёрнутыми на всех стратегических направлениях, не был предусмотрен. Ни нарком, ни я, ни мои предшественники Б. М. Шапошников, К. А. Мерецков, ни руководящий состав Генштаба не рассчитывали, что противник сосредоточит такую массу бронетанковых и моторизованных войск и бросит их в первый же день компактными группировками на всех стратегических направлениях. Этого не учитывали и не были к этому готовы наши командующие и войска пограничных военных округов. Правда, нельзя сказать, что всё это вообще свалилось нам как снег на голову. Мы, конечно, изучали боевую практику гитлеровских войск в Польше, Франции и других европейских странах и даже обсуждали мотивы и способы их действий. Но по-настоящему всё это почувствовали только тогда, когда враг напал на нашу страну, бросив против войск приграничных военных округов свои компактные бронетанковые и авиационные группировки… Все мы, и я в том числе, как начальник Генерального штаба, не учли накануне войны возможность столь внезапного вторжения в нашу страну фашистской Германии, хотя опыт подобного рода на Западе в начале Второй мировой войны уже имелся». Как Жуков «изучал боевую практику гитлеровский войск», мы уже знаем. За год до начала войны увидела свет последняя книга гениального Г. С. Иссерсона «Новые формы борьбы», в которой он, обобщая опыт германо-польской войны, пришёл к выводу: «Война вообще не объявляется. Она просто начинается заранее развёрнутыми вооружёнными силами. Мобилизация и сосредоточение относятся не к периоду после наступления состояния войны, как это было в 1914 году, а незаметно, постепенно проводятся задолго до этого. Разумеется, полностью скрыть это невозможно. В тех или иных размерах о сосредоточении становится известным. Однако от угрозы войны до вступления в войну всегда остаётся ещё шаг. Он порождает сомнение, подготавливается ли действительное военное выступление или это только угроза. И пока одна сторона остаётся в этом сомнении, другая, твёрдо решившаяся на выступление, продолжает сосредоточение, пока, наконец, на границе не оказывается развёрнутой огромная вооружённая сила. После этого остаётся только дать сигнал, и война сразу разражается в своём полном масштабе». Некоторые из советских генералов эту работу даже читали, но тот же П. С. Клёнов, отвечавший за оборону Прибалтики, но вместо этого готовившийся освобождать от немцев Восточную Пруссию, выводы автора назвал поспешными. «Такой «фокус» мог у немцев пройти только с Польшей, которая, зазнавшись, потеряла всякую бдительность и у которой не было никакой разведки того, что делалось у немцев в период многомесячного сосредоточения войск». То, что Иссерсону было ясно, как простая гамма, руководству Генштаба представлялось чем-то совершенно невероятным. Ну, ещё бы, ведь, по твёрдому убеждению Маршала Победы, это в старой царской армии Генеральный штаб являлся «мозгом армии»; мозг РККА находился в Центральном Комитете партии большевиков, точнее, в гениальной голове товарища Сталина, давшего военным твёрдую установку о том, что Гитлер не решится напасть на Советский Союз до тех пор, пока не разберётся с Англией. Вот поэтому Иссерсон и не попал «в руководящий состав» Генштаба, а после выхода своей брошюры был уволен из армии, затем посажен и приговорён к расстрелу с заменой «вышки» на 10 лет лагерей. Всё повторилось в точности. Слово «польский» в книге Иссерсона можно спокойно поменять на «советский», Данциг – на Украину, и получим полную картину летнего разгрома 1941 года: «Так началась германо-польская война. Она вскрыла совершенно новый характер вступления в современную войну, и это явилось, в сущности, главной стратегической внезапностью для поляков. Только факт открывшихся военных действий разрешил, наконец, сомнения польских политиков, которые своим чванством больше всего войну провоцировали, но в то же время больше всех оказались захваченными врасплох. Польское командование допустило также стратегические ошибки и просчёты, которые не могут быть поставлены в непосредственную зависимость исключительно от внутренней политической гнилостности бывшего польского государства. Они коренятся в поразительном непонимании новых условий, в которых может произойти вступление в современную войну. В этом отношении войну проиграл прежде всего польский Генеральный штаб, показавший пример чудовищного непонимания стратегической обстановки и в корне неправильной её оценки… Ошибки польского командования могут быть сведены к трём основным. 1. На польской стороне считали, что главные силы Германии будут связаны на западе выступлением Франции и Англии и не смогут сосредоточиться на востоке. 2. На польской стороне считали, что в отношении активных действий со стороны Германии речь может идти только о Данциге и даже не о всём Данцигском коридоре и Познани, отторгнутых от Германии по Версальскому договору. Таким образом, совершенно не уяснили себе действительных целей и намерений противника, сводя весь вопрос уже давно назревшего конфликта к одному Данцигу. 3. На польской стороне считали, что Германия не сможет сразу выступить всеми предназначенными против Польши силами, так как это потребует их отмобилизования и сосредоточения. Предстоит, таким образом, ещё такой начальный период, который даст возможность полякам захватить за это время Данциг и даже Восточную Пруссию. Таким образом, мобилизационная готовность Германии и её вступление в войну сразу всеми предназначенными для этого силами остаются невдомёк польскому Генштабу. Поляки не разобрались в стратегической обстановке, и это явилось уже проигрышем, по меньшей мере, первого этапа войны, а то и всей войны. В этом отношении война для Польши была проиграна ещё ранее, чем началась. Глубокое непонимание всей стратегической обстановки привело польское командование к совершенно эфемерному плану стратегического развёртывания… В основу польского стратегического развёртывания в сентябре 1939 года был положен наступательный план, ставивший своей задачей захват Данцига и Восточной Пруссии. Стратегическое чванство, лишённое всякой реальной почвы, было этим планом доведено до высшего апогея своей карикатурности… Вся масса развёрнутых войск была очень плохо управляема, и штабы оперативных групп представляли едва сколоченные организмы. Наконец, все войска оставались в открытом поле. Никаких укреплений местности, опорных пунктов и оборонительных рубежей не было, за исключением укреплённого пункта Кульм на р. Висла в Данцигском коридоре и крепости Модлин у слияния рек Висла и Зап. Буг. Не было также сделано ни одной серьёзной попытки возвести полевые укрепления в дни, оставшиеся до открытия военных действий. Польский Генштаб беспечно заявлял, что в этом-де нет никакой нужды: война будет проведена как манёвренная… Никакого начального периода войны не было. Никаких стратегических предисловий и предварительных действий. Война началась сразу в развёрнутом виде и полным ходом. Именно этот момент внезапного открытия военных действий широким фронтом и всеми развёрнутыми силами на польской стороне прогадали. При уже указанных ошибках польского Генштаба это создало обстановку полной стратегической растерянности, скоро перешедшей в общее смятение. Польская армия была захвачена врасплох самой формой внезапного вторжения вооружённых сил Германии, и это нанесло ей непоправимый и самый решительный удар». Четвёртой ошибкой можно назвать сталинскую уверенность, что его красноармейцы и командиры, «овладевшие передовой военной техникой, политически сознательные, полные ненависти к врагу, физически крепкие, выносливые и ловкие, прекрасно знающие военное дело, беззаветно преданные своей социалистической родине и партии Ленина – Сталина», далеко превосходят «чванливых поляков», ничем не уступают германским солдатам и офицерам и «в будущих схватках социализма с капитализмом будут творить чудеса, какие не знает ещё военная история». К исходу 22 июня 1941 года, в обстановке «полной стратегической растерянности», советское военное руководство, выбросив в мусорную корзину планы прикрытия, родило великолепную в своей самонадеянности директиву № 3, поставив фронтам следующие задачи: армиям Северо-Западного фронта, прочно удерживая побережье Балтийского моря, нанести мощный контрудар из района Каунас во фланг и тыл Сувалкской группировки противника, уничтожить её во взаимодействии с Западным фронтом, к исходу 24 июня овладеть районом Сувалки; армиям Западного фронта, сдерживая противника на Варшавском направлении, нанести мощный контрудар силами не менее двух мехкорпусов и авиации фронта во фланг и тыл Сувалкской группировки противника, уничтожить её совместно с Северо-Западным фронтом и к исходу 24 июня овладеть районом Сувалки; армиям Юго-Западного фронта, прочно удерживая государственную границу с Венгрией, концентрическими ударами в общем направлении на Люблин силами 5-й и 6-й армий, не менее 5 мехкорпусов и всей авиации фронта окружить и уничтожить группировку противника, наступающую на фронте Владимир-Волынский, Крыстынополь, к исходу 24 июня овладеть районом Люблин, прочно обеспечить себя с Краковского направления. Таким образом, войскам предписывалось за одни сутки без подготовки мощными ударами разгромить врага на трёх стратегических направлениях одновременно и далее наступать на его территории. Чем-то это напоминает жуковскую атаку на Баин-Цаган – без подготовки, о которой так красиво рассказывал Павлов, без разведки, без знания противника, без связи, без авиационной поддержки и взаимодействия с пехотой. Механизированные корпуса были бездумно брошены в бой – окружать и уничтожать – растворились, как сахар в кипятке. Процесс достаточно подробно описан в современных исследованиях, но всё же несколько примеров. Из доклада генерал-майора P. M. Шестопалова, командира «недоукомплектованного» – всего-то 730 танков, 68 бронемашин, 288 орудий и миномётов, 199 тракторов, 2945 автомашин – 12-го механизированного корпуса (Северо-Западный фронт): «Части до начала войны отдельными приказами и распоряжениями отрывались от боевой подготовки, и в первый же день боя стало видно, что они не представляют собой таких мотомеханизированных единиц, какие хотелось бы иметь… С первых же дней операции стали ежедневно по 2 – 3 раза поступать оперативные приказы и боевые распоряжения, противоречащие друг другу. В результате войска напрасно дёргались, и это положение не давало возможности целесообразно использовать силы и средства для выполнения приказа, это не давало возможности с эффектом применить крупное соединение… После первого дня марша и особенно после первого боя машины стали быстро выбывать из строя целыми десятками. Эти машины вследствие отсутствия запасных частей как на маршрутах, так и при боевых действиях не восстанавливались, а если восстанавливались, то некоторые, и только на поле боя, так как отсутствие тягачей не позволяло отбуксировать их на пункты сбора аварийных машин. По этой же причине много материальной части оставлялось на территории противника… Отсутствие нашей истребительной авиации на этом направлении дало в руки неприятеля полное господство в воздухе. Поэтому неприятельские бомбардировщики совершенно безнаказанно делали то, что они хотели. Они громили части на маршах, на переправах, при расположении на месте, уничтожая материальную часть и выводя людей из строя, понижая тем самым боеготовность частей. При совершении одного марша авиация противника в течение одного дня успевала производить бомбёжку одной и той же части по 2 – 3 раза. 26.6.41 г. авиацией противника уничтожено и сожжено 17 боевых и 20 транспортных машин… В процессе боевых действий выявлена чрезвычайно низкая требовательность начальствующего состава, установлены случаи трусости. На путях отхода стрелковых частей творилось что-то невероятное, и не было зачастую людей, которые наводили бы при отходе порядок. Не было представителей высших штабов, несущих службу контроля отхода частей… Управление войсками было слабое вследствие отсутствия радиосвязи. Постоянных проводов не было. Радиосвязь почти совершенно не работала. Единственным средством связи за всё время операции являлись делегаты связи». К 4 июля в 12-м мехкорпусе осталось 50 танков Т-26, численность личного состава упала с 28 832 бойцов и командиров до менее чем 17 000. 3-й мехкорпус (672 танка), наносивший «мощный контрудар на Сувалки», согласно штабным сводкам, на четвёртый день войны «погиб весь»: «Выведено пока и уже собрано до 400 человек остатков вышедших из окружения 2-й танковой дивизии (Солянкин) и один танк БТ-7. 5-я танковая дивизия погибла вся также в ряде окружений. Личного состава совершенно нет» . Остатки 5-й танковой дивизии, имевшей до встречи с неприятелем 268 танков, в том числе 50 «тридцатьчетвёрок» и 76 бронеавтомобилей, нашлись в районе Молодечно в полосе Западного фронта: «В наличии – три танка, двенадцать бронемашин, сорок грузовых автомашин» . Из донесения генерал-майора Вершинина, помощника командующего Северо-Западным фронтом, от 11 июля: «Общее впечатление, что танки используются неправильно: без пехоты и взаимодействия с артиллерией и авиацией. Хуже всего – механизированные корпуса не существуют, так как генерал-полковник Кузнецов растащил их совершенно, что способствовало огромнейшим потерям в материальной части, невиданным по своим размерам». Из письма полковника П. П. Полубоярова, начальника АБТУ Северо-Западного фронта: «В большинстве своём контрудары наносились нашими войсками фронтально, зачастую разрозненно, не сосредотачивая основных усилий на решающих направлениях, по нерасстроенным и сильным группировкам противника. У врага хорошо действовала воздушная разведка. Гитлеровские лётчики быстро вскрывали перегруппировки и сосредоточения наших войск, особенно они следили за перемещениями танковых соединений… Механизированных соединений на фронте нет, имеются лишь обескровленные танковые части, не могущие решать сколько-нибудь серьёзные задачи». На Западном фронте, где внезапно выяснилось, что «дислокация механизированных корпусов не соответствовала замыслам командования», творились аналогичные «чудеса». Из воспоминаний С. А. Афанасьева (4-я танковая дивизия 6-го мехкорпуса – самая мощная дивизия в Красной Армии, имевшая 452 танка, в том числе 63 KB и 160 «тридцатьчетвёрок»): «Утром 23 июня нас обстреляла немецкая авиация. Танки у нас были новейшие, все до единого Т-34 и КВ. Мы прятались по лесам. В это время в нашем батальоне ещё командовал капитан Рассаднев, но с полудня 23 июня я его уже не видел, потому что несколько раз в этот день мы разбегались кто куда… отступали лесами, болотами, по бездорожью, так как все хорошие дороги были у немцев… Мне кажется, что панику создавали сами офицеры. На глазах у бойцов они срывали офицерские нашивки. Запрещали даже стрелять по самолётам. А ведь было столько войск, самолёты летали над головами… Так дошли почти до Смоленска, а там оставили столько техники! Все бежали, а технику и вооружение (танки, пушки) бросали. Я не могу сообщить, где проходили бои, так как их почти не было». Из доклада генерал-майора С. В. Борзилова, командира 7-й танковой дивизии 6-го мехкорпуса: «На 22 июня 1941 года дивизия была укомплектована в личном составе: рядовым на 98 проц., младшим начсоставом на 60 проц. и командным составом на 80 проц. Материальной частью: тяжёлые танки – 51, средние танки – 150, БТ-5-7 – 125, Т-26 – 42 единицы… В 22 часа 22 июня дивизия получила приказ о переходе в новый район сосредоточения – ст. Валпа (вост. Белостока) и последующую задачу: уничтожить танковую дивизию, прорвавшуюся в район Белостока. Дивизия, выполняя приказ, столкнулась с созданными на всех дорогах пробками из-за беспорядочного отступления тылов армии из Белостока (дорожная служба не была налажена). Дивизия, находясь на марше и в районе сосредоточения с 4 до 9 часов и с 11 до 14 часов 23 июня, всё время находилась под ударами авиации противника. За период марша и нахождения в районе сосредоточения до 14 часов дивизия имела потери: подбито танков – 63, разбиты все тылы полков, в особенности пострадал тыл 13-го полка. Танковой дивизии противника не оказалось в районе Бельска, благодаря чему дивизия не была использована… 24 – 25 июня дивизия, выполняя приказ командира корпуса и маршала т. Кулика, наносила удар 14 тп Старое Дубно и далее Гродно, 13 тп Кузница и далее Гродно с запада, где было уничтожено до двух батальонов пехоты и до двух артиллерийских батарей. После выполнения задачи части дивизии сосредоточились в районе Кузница и Старое Дубно, при этом части дивизии потеряли танков 18 штук сгоревшими и завязшими в болотах. 25 – 26 июня до 21 часа дивизия вела оборонительный бой во взаимодействии с 29меди 36 кд, наносила удары перед фронтом 128 мсп 29меди 36 кд. В частях дивизии ГСМ были на исходе, заправку производить не представлялось никакой возможности из-за отсутствия тары и головных складов, правда, удалось заполучить одну заправку из сгоревших складов Кузница и м. Кринки (вообще ГСМ добывали, как кто сумел). К исходу дня 25 июня был получен приказ командира корпуса на отход за р. Свислочь, но выполняли его только по особому сигналу. По предварительным данным, 4 тд 6-го мехкорпуса в ночь на 26 июня отошла за р. Свислочь, в результате чего был открыт фланг 36-й кавалерийской дивизии. К исходу 26 июня противник, использовав резерв, перешёл в наступление. В 21 час части 36 кд и 128мсп 29медбеспорядочно начали отход. Мною были приняты меры для восстановления положения, но это успеха не имело. Я отдал приказ прикрывать отходящие части 29меди 36 кд в районе м. Кринки, сделал вторую попытку задержать отходящие части, где удалось задержать 128 мсп и в ночь на 27 июня переправился через р. Свислочь восточнее м. Кринки (это было начало общего беспорядочного отступления), в это время нарушилась связь со штабом корпуса. Связь удалось восстановить к исходу 27 июня на переправах у Волковыска. Части дивизии всё время от Кузницы, Сокулки и до Слонима вели бои с преследующими десантными частями противника. 29 июня в 11 часов с остатками матчасти (3 машины) и отрядом пехоты и конницы подошёл в леса восточнее Слонима, где вёл бой 29 и 30 июня. 30 июня в 22 часа двинулся с отрядом в леса и далее в Пинские болота по маршруту Булька, Величковичи, Постолы, ст. Старушка, Гомель, Вязьма. Материальная часть вся оставлена на территории, занятой противником, от Белостока до Слонима… 6-й механизированный корпус в период войны с немцами с 22 по 30.6.41 г. не был использован в целом как механизированное соединение, он перебрасывался с одного направления на другое, находясь под ударами авиации противника». 6-й мехкорпус в целом и 7-я танковая дивизия в частности были разбиты немецкой пехотой и пикировщиками. Генерал Борзилов так и пишет: «За период боевых действий против танковых частей германской армии с 22 по 30.6.41 г. я не видел крупного применения танков. Танки немцы используют главным образом мелкими подразделениями: взвод, рота, батальон во взаимодействии с другими родами войск (мотопехотой и конницей)». Из доклада полковника Иванина, начальника АБТУ Западного фронта: «Взаимодействие танковых соединений с пехотой, артиллерией и авиацией а) Вопрос взаимодействия указанных родов войск является актуальным. Не продумав этого вопроса, немыслимо надеяться на выигрыш сражений или хотя бы частичного достижения успеха, тем не менее командиры частей и соединений этому вопросу с первых дней войны уделяли недостаточно внимания. б) Артиллерийская подготовка перед атакой танков не проводилась, а где она имела место, то не более 10 – 15 минут, что не обеспечивало подавления огневых точек противника, главным образом противотанковых орудий. Артиллерия недостаточно поддерживала и сопровождала танки своим огнём. Танки, идя в атаку, встречали сильный огонь противотанковых орудий и несли значительные потери из-за отсутствия надлежащей договорённости по взаимодействию. в) Пехота, как правило, отстаёт от танков и на достигнутых танками рубежах не закрепляется. г,) Вопрос взаимодействия танков с авиацией также был недостаточно продуман: с первых дней войны наши танки не имели опознавательных знаков, пехота ничем не обозначала переднего края и авиации трудно было отличить своих от противника… Механизированные корпуса, полностью укомплектованные материальной частью, могут решать задачи в армейском и даже во фронтовом масштабе, однако действия 6-го механизированного корпуса в начале войны и 5-го и 7-го механизированных корпусов в последующем существенных результатов не дали. Причины неуспеха их применения заключались в следующем: 1. Отсутствие воздушной разведки и самолётов наведения приводили к действиям вслепую. 2. Отсутствие сопровождения боевой авиацией, при слабости собственной артиллерии, приводило к неподготовленным атакам на совершенно неподавленную оборону. 3. Отсутствие прикрытия истребительной авиацией позволяло пикирующим бомбардировщикам противника безнаказанно бомбить и поливать танки фосфорной смесью. 4. Неправильное использование механизированных корпусов на труднодоступной местности вне всякой связи с пехотой, артиллерией и авиацией и наступательной операции при общефронтовой оборонительной операции». Из доклада генерал-майора Б. Т. Вольского, помощника командующего войсками Юго-Западного фронта по танковым войскам: 1. С первого же дня войны механизированные корпуса были неправильно использованы, ибо они все были приданы армиям… 2. Все боевые действия механизированных корпусов проходили без тщательной разведки, некоторые части совершенно не знали, что происходит в непосредственной близости. Авиационной разведки в интересах механизированных корпусов совершенно не велось. Управление механизированными корпусами со стороны общевойсковых командиров было поставлено плохо, соединения были разбросаны (8-й механизированный корпус) и к моменту наступления были оторваны друг от друга. Штабы армий совершенно не были подготовлены к управлению такими крупными механизированными организмами, как механизированные корпуса. Пехота, как правило, действовала самостоятельно, да и обстановка не позволяла организовать взаимодействие. 3. Штабы армий совершенно забыли, что материальная часть имеет определённые моточасы, что она требует осмотра, мелкого ремонта, дополнительного пополнения горючим и боеприпасами, а технический состав и начальники автобронетанковых отделов армий не подсказали им этого, и вместо того, чтобы после выполнения задачи отвести механизированный корпус, предоставив ему время, необходимое для этой цели, общевойсковые командиры требовали только «давай» и больше ничего. Не было совершенно взаимодействия с воздушными силами. Механизированные корпуса совершенно не имели прикрытия как на марше, так и на поле боя, особенно плохо обстоял вопрос одновременной обработки переднего края артиллерией и авиацией. 4. Информация сверху вниз, а также с соседями была поставлена из рук вон плохо. Война с первого дня приняла манёвренный характер, противник оказался подвижнее. Главное в его действиях состоит в том, что он широко применял и применяет обходы и фланговые удары… Наши же действия носили характер обороны на широком фронте, и, к великому сожалению, механизированные корпуса также вынуждены были в отдельных случаях в начальный период боевых действий, а в последующем как система вести оборонительные бои. Наш командный состав мало натренирован в мирное время именно к аналогичным действиям, поэтому стремится к обороне с локтевой связью с соседом, а сил было недостаточно для того, чтобы иметь такую оборону. Крупнейшим недостатком было то, что приказы очень часто наслаивались, в них подчас конкретные задачи не ставились, а частая смена обстановки подчас приводила к тому, что штабы армий совершенно теряли управление механизированными корпусами. Это всё, что касается общевойсковых командиров. Но много было недочётов, допущенных непосредственно и командирами механизированных частей и соединений. К таковым относятся: 1. Штабы механизированных корпусов, танковых дивизий и полков ещё не имели должного оперативно-тактического кругозора, они не смогли делать правильные выводы и полностью не понимали замысла командования армии и фронта. 2. Командный состав обладает недостаточной инициативой. 3. Не были использованы все подвижные средства, которыми обладают механизированные части. 4. Не было манёвренности – вялость, медлительность в выполнении задач. 5. Действия, как правило, носили характер лобовых ударов, что приводило к ненужной потере материальной части и личного состава, а это было потому, что командиры всех степеней пренебрегали разведкой. 6. Неумение организовать боевые порядки корпуса по направлениям, перекрывать пути движения противника, а последний главным образом двигался по дорогам. 7. Не использовались средства заграждения, совершенно отсутствовало взаимодействие с инженерными войсками. 8. Не было стремления лишить противника возможности подвоза горючего и боеприпасов. Засады на главных направлениях действий противника не практиковались. 9. Действия противника по флангам привели к боязни быть окружённым, тогда когда танковым частям нечего бояться окружения. 10. Не использовались крупные населённые пункты для уничтожения противника и [выявилось] неумение действовать в них. 11. Управление, начиная от командира взвода до больших командиров, было плохое, радио использовалось плохо, скрытое управление войсками поставлено плохо, очень много тратится времени на кодирование и раскодирование. 12. Исключительно плохо поставлена подготовка экипажей в вопросах сохранения материальной части: имели место случаи, когда экипажи оставляли машины, имеющие боеприпасы; были отдельные случаи, когда экипажи оставляли машины и сами уходили. 13. Во всех частях и соединениях отсутствовали эвакуационные средства, а имеющиеся в наличии могли бы обеспечить механизированные корпуса и танковые дивизии только в наступательных операциях. 14. Личный состав новой техники не освоил, особенно «КВ» и «Т-34», и совершенно не научен производству ремонта в полевых условиях. Ремонтные средства танковых дивизий оказались неспособными обеспечить ремонт в таком виде боя, как отход. 15. Большой процент командно-начальствующего состава задач не знал, карт не имел, что приводило к тому, что не только отдельные танки, но и целые подразделения блуждали. 16. Технических средств замыкания в механизированных корпусах ещё в мирное время не имелось, и этому вопросу в подготовке уделялось очень мало внимания. 17. Существовавшая организация тылов исключительно громоздка: помощник командира по технической части вместо работы с боевой материальной частью, как правило, оставлялся во втором эшелоне с тылами. Тылы необходимо сократить, оставив в мехсоставе только средства подвоза горючего, боеприпасов и продовольствия. 18. Армейские сборные пункты аварийных машин, как правило, не организовывались, их работой никто не руководил. Отсутствие в штатной организации эвакуационных средств приводило к тому, что эвакуация боевой материальной части, как правило, в армейском и фронтовом тылу отсутствовала. 19. Начальники автобронетанковых отделов армии выполняли функции только снабжения, да и с ней полностью не справлялись. Аппарат начальников автобронетанковых отделов армий малочисленный и не обеспечивает управления войсками. Подбор их был сделан очень неудачно… 20. Штабы оказались мало подготовленными, укомплектованы, как правило, общевойсковыми командирами, не имеющими опыта работы в танковых частях. 21. Много лиц командовало механизированными корпусами: фронт ставил задачи, армия ставила задачи, командиры стрелковых корпусов ставили задачи. 22. Часть командиров механизированных корпусов оказалась не на должной высоте и совершенно не представляла себе управление механизированным корпусом. 23. В высших учебных заведениях (академиях) таких видов боя, с которыми пришлось встретиться, никогда не прорабатывалось, а это явилось большим недостатком в оперативно-тактическом кругозоре большинства командно-начальствующего состава». Везде картина удручающе однообразна – «наших бьют». Бьют не числом, а умением. Какой тут Люблин, до него придётся шагать три долгих года. К середине июля 1941 года механизированные корпуса потеряли практически все танки и большую часть личного состава. В соответствии с директивным письмом Ставки Верховного Командования от 15 июля, «ввиду полного исчерпания материальной части», началось упразднение мехкорпусов. Танковые дивизии передавались в подчинение командующим армиями, а моторизованные переформировывались в стрелковые дивизии. Из механизированных корпусов внутренних округов было создано 10 танковых дивизий. Но и управление дивизиями на практике оказалось слишком сложным, и с 12 августа начался перевод танковых войск на бригадную организацию, причём, по известным причинам, штаты этих бригад непрерывно сокращались. На 1 декабря 1941 года, когда немцы рассматривали в бинокли башни Московского Кремля, в действующей армии оставалось 1730 исправных танков. Главной причиной катастрофы 1941 года стала не внезапность германского нападения, а преимущество Вермахта в боевой подготовке, преимущество германского командного состава в стратегическом, оперативном и тактическом мышлении, преимущество в уровне организации и взаимодействии родов войск. Созданный Сталиным гигантский бездумный, не умеющий и не желающий сражаться за «завоевания Октября» и отнятые у соседей территории механизм прекратил своё существование. Знамя Победы в Берлин принесла другая армия, созданная в ходе войны и «учившаяся войне на войне». Советский Союз поставил рекорд не только по количеству произведённых танков. Были ещё «многие тысячи батарей» и эскадрилий, десятки стрелковых дивизий, миллионы вооружённых солдат – «новых людей Сталинской эпохи», распевавших «Боевую Сталинскую»: Всех проучим памятным уроком, Кто ворвётся в наш советский дом, И за око вышибем два ока, А за зуб – всю челюсть разобьём. К концу 1941 года от всей могучей, «непобедимой и легендарной» кадровой Красной Армии уцелели лишь 8 %. Но об этом в следующей книге. ЛИТЕРАТУРА Баграмян И. Х. Так начиналась война. М.: Воениздат, 1977. Барятинский М. Советские танки в бою. От Т-26 до ИС-2. М.: Яуза-ЭКСМО, 2007. Боевой и численный состав Вооружённых сил СССР в период Великой Отечественной войны (1941 – 1945 гг.). Статистический сборник № 1 (22 июня 1941 г.) М., 1994. Вознюк B. C., Шапов П. Н. Бронетанковая техника. М.: ДОСААФ, 1987. Вопросы стратегии и оперативного искусства в советских военных трудах. (1917 – 1940 гг.). М.: Воениздат, 1965. Вопросы тактики в советских военных трудах (1917 – 1940 гг.). М.: Воениздат, 1970. Захаров М. В. Генеральный штаб в предвоенные годы. М.: ACT, 2005. Зефиров М. В., Дёгтев Д. М. Всё для фронта? Как на самом деле ковалась победа. М.: ACT, 2009. Горбунов Е. 20 августа 1939. М.: Молодая гвардия, 1986. Гудериан Г. Воспоминания солдата. Смоленск: Русич, 1999. Де Голль Ш. Военные мемуары. Призыв. 1940 – 1942 годы. М.: Иностранная литература, 1957. Драгунский Д. А. Годы в броне. М.: Воениздат, 1983. Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. М., 1968. Ивановский Е. Ф. Атаку начинали танкисты. М.: Воениздат, 1984. Иссерсон Г. С. Новые формы борьбы. М.: Военгиз, 1940. Катуков М. Е. На острие главного удара. М.: Высшая школа, 1985. Коломиец М. Бои у реки Халгин-Гол. Май – сентябрь 1939 года. М.: Стратегия КМ, 2002. Коломиец М. Танки в Зимней войне 1939 – 1940. М.: Стратегия КМ, 2001. Костенко Ю. П. Танки (воспоминания и размышления). М., 1996. Костюченко С. Л. Как создавалась танковая мощь Советского Союза. М.: ACT, 2004. Малыгин К. А. В центре боевого порядка. М.: Воениздат, 1986. Меллентин Ф. Танковые сражения 1939 – 1945 гг. Боевое применение танков во Второй мировой войне. М.: Издательство иностранной литературы, 1957. Мидделъдорф Э. Тактика в русской кампании. М.: Воениздат, 1958. Мюллер-Гиллебранд Б. Сухопутная армия Германии 1933 – 1945 гг. М.: Изографус, 2002. На границе тучи ходят хмуро… (К 65-летию событий у озера Хасан.). М.: Кучково поле, 2005. Накануне. Западный особый военный округ (конец 1939 г. – 1941 г.). Документы и материалы. Минск: НАРБ, 2007. Оружие победы /Под редакцией В. Н. Новикова. М.: Машиностроение, 1987. Павлов М. В., Желтов И.Г., Павлов И. В. Танки БТ. М.: ООО «Издательский центр «Экспринт», 2001. Panzer III. История создания и применения. М.: Восточный фронт, 1995. Panzer IV. История создания и применения. М.: Восточный фронт, 1995. Попель Н. В. тяжкую пору. М.: ACT, 2001. Радзиевский А. И. Танковый удар (Танковая армия в наступательной операции фронта по опыту Великой Отечественной войны). М.: Воениздат, 1977. Развитие тактики Советской Армии в годы Великой Отечественной войны (1941 – 1945 гг.). М.: Воениздат, 1958. Раус Э. Танковые сражения на Восточном фронте. М.: ACT, 2005. Россия и СССР в войнах XX века. Потери Вооружённых сил: Статистическое исследование /Под общей редакцией Г. Ф. Кривошеева. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2001. Ротмистров П. А. Стальная гвардия. М.: Воениздат, 1984. Русский архив: Великая Отечественная. Т. 12 (1-2). Материалы совещания высшего руководящего состава РККА 23-31 декабря 1940 г. М.: ТЕРРА, 1993. Сафонов В. Земля в цвету. Ленинград: Газетно-журнальное и книжное издательство, 1949. Сборник боевых документов Великой Отечественной войны. Выпуск 33. М.: Воениздат, 1957. Свирин М. Броня крепка. История советского танка 1919 – 1937. М.: Яуза-ЭКСМО, 2005. Свирин М. Броневой щит Сталина. История советского танка 1937 – 1943. М.: Яуза-ЭКСМО, 2006. Свирин М. Стальной кулак Сталина. История советского танка 1943 – 1955. М.: Яуза-ЭКСМО, 2006. Симонов И. С. Военно-промышленный комплекс СССР в 1920 – 1950 годы. М., 1996. Смирнов А. Большие манёвры // «Родина», 2000, № 4. Смирнов А. К бою – не готовы. Армия маршала Блюхера накануне 1937 года // «Родина», № 9. Советская военная энциклопедия: в 2 т. М.: ОГИЗ РСФСР, 1932 – 1933. Стальные мускулы. М.: ТЕРРА, 1998. Т-34. История создания и применения. М.: Восточный фронт, 1996. Чуйков В. И. Миссия в Китае. М.: Воениздат, 1983. Шишов А. В. Россия и Япония. История военных конфликтов. М.: Вече, 2001. Шмелёв И. П. Бронетехника Германии 1934 – 1945 гг. М.: АСТ-Астрель, 2003. Шмелёв И. П. Танки БТ. М.: Хоббикнига, 1993.